Карта ролевой игры "Забытый мир"

Констанца, чудесное видео. Мужчины прекрасны, но котя вне конкуренции.
Братик, с прошедшим праздником тебя, мой защитник!
P.S. Ты погляди, сколько наивных делят сэра Орвика)

Поместье "Черный вереск", утро


Удивительной природы роспись покрывает крохотные чешуйки ее пестрых крыльев. Словно нарисованные круглой беличьей кисточкой, кончик которой тонким слоем разливает на черную оправу синий кобальт, покрытый ярко-голубой звездной пылью. Хрупкая красота – еще более тонкая работа, чем ювелирное дело. А она всего лишь беспечная бабочка под чистой лазурью, волнистой линией от одного маленького цветка к другому и через весь луг. К огню.


Слова, берущая начало в глубине души река искренности, воды которой окружают нежностью. В ней хочется тонуть, встречаясь взглядом с распахнутыми зелеными глазами, чувствуя невесомость прикосновений. Ответом им мурашки, под музыку сердцебиения танцующие фламенко вниз по позвоночнику, следуя за движением руки, спускающейся к талии. Кажется, будто обжигает даже через платье. И манит, как пламя в ночи, что опаляет крылышки чересчур любопытного мотылька, привлекает к себе, если это не игра воображения, в которой желаемое выдается действительным.
Завтрак окончен, но между нами все еще серебряный поднос с фарфором. Цепляю пальцами край прохладного металла, отодвигая в сторону, чтобы опустить вторую руку на шелк покрывала, найдя точку опоры, и тянусь к брату. Витой змеей из звеньев выскальзывает скрывающаяся в вырезе платья тонкая и длинная цепочка, надетая ради кулона. Им служит слишком массивный и тяжелый для женской руки перстень: ограненный сапфир васильково-синего цвета в причудливой оправе из золота. Согретое теплом пребывания у сердца кольцо привезено из Амира в качестве подарка, который я никак не решаюсь преподнести Эззелину. Словно устав от ожиданий оно тянется к брату не меньше моего.
Где-то на задворках сознания я все еще помню о перстне, но эмоции опаивают разум красным вином, кружат голову ошеломляющим и незнакомым. И так безумно хочется чего-то еще более яркого, эйфоричного, чтобы запомнить, запечатлеть в памяти настоящий поцелуй… вспыхнуть и сгореть. Однако в глубине души просыпается такая непривычная неуверенность, растягивая секунды, затапливая едва сдерживаемой паникой. Маленькое сокровище магистра – бабочка, выращенная в эфемерном мире безграничной отцовской любви, своенравная, капризная и ничего не ведающая об огне. А полымя уже так близко, что крылышки припекает, но сил опустить глаза нет. Лишь только и могу, собирая всю решительность, прошептать в самые губы:
- Научи меня, Эззелин, покажи огонь.

Завораживает танец огненных языков, от насыщенного оранжевого цвета до алых оттенков. Магия не иначе, игра света и жара, иллюзии. Он изумительно разный, будто несет в себе две крайности: порядок и хаос. Сначала создает, делая это до завидного мастерски, изящно, как умеет только он, даря жизнь чужой беспечности. А потом сам же и разрушает, уничтожая болью и силой пламени, если осмелеть, перейти за безопасную черту к неизведанному и увидеть, что настоящее колдовское пламя искрится насыщенно-зеленым
Боюсь ли я? Хочу ли? На все ответ – горите крылья бабочки в огне.

Ты только никого не подпускай к себе близко,- говаривал Кестер,- а подпустишь - захочешь удержать. А удержать ничего нельзя...
Э. М. Ремарк. "Три товарища".

Выводящая к шумной торговой площади узкая витая улочка расступается, сменяясь более широкой вымощенной камнями дорогой. По обе стороны тянутся дома тех, кто может позволить себе виллы, объятые зеленью парков и абрикосовых садов. Паланкин продолжает движение к изумрудной вершине острова, окруженной высокими стенами. Они как прутья клетки, в которой мы обитаем по доброй воле, осознанно избегая того, что находится вне личных владений клана. Это правильно, разумно, привито семьей, но порой в наивных грезах так хочется пропустить сквозь пальцы горсть золотого песка пустыни, с восхищением ступить под сень зачарованного леса, увидеть с высоты стены белый от снега, застывший мир.
Механик сравнивает внешность и запрятанное в глубине души. Я слушаю внимательно, с интересом, позволяя воображению рисовать портрет этой прекрасной, жестокой девушки и мужчину, уродливого, но с бескорыстным сердцем. А сколько таких людей он видел? Вряд ли удастся сосчитать тех суровых, не страшащихся стужи стенных воинов; простых сельских жителей западных земель; задорных менестрелей, знающих сотни песен; амирских купцов, охотников на червей и даже, возможно, пиратов.
- А имя? – спрашиваю, убедившись в том, что дальнейшее общение с Эймером будет интересным, во всяком случае, для меня.

И снова тишина. Я обдумываю слова механика, соотношение в них правды и красивого вымысла. Пожалуй, стоит оставить, сейчас он не скажет ничего другого, тем более той, что скрывает лицо за металлической пластиной и кутается в длинный темный плащ с глубоким капюшоном. На этой ноте в голову приходит мысль, которой безрассудство аплодирует стоя. Потерявшись во внутреннем диалоге с собой, я возвращаюсь в реальность только с вопросом Эймера:

Лишь сейчас замечаю, что его невозмутимость испаряется, вокруг вьется тоненькая ниточка беспокойства, сковывая, подталкивая к вполне закономерному вопросу. Все же улавливаю легкую настороженность. Неужто мне удается его напугать своими словами?
- В Гнездо, мы уже почти прибыли, - ответ кажется очевидным, потому что остров Греха достаточно скромен в размерах, да и сам гость важен для клана, потому что его поручено встречать не слугам, а мне, дочери магистра. – Раз уж ты угадал мое имя, то звать госпожой вовсе не обязательно. Для тебя я Маргарита.
Паланкин проплывает через охраняемые стражей ворота. За ними тот самый сад, о котором слагаются легенды, из уст в уста передаваясь небылицами, способными напугать не только детей, но и вышедших из возраста страшных сказок. Широкая дубовая аллея ведет вперед. Посаженные на равном друг от друга расстоянии раскидистые деревья стволами напоминают колоны, а множество листьев образует своды.
- Прогуляемся? – задаю вопрос, после чего паланкин останавливается, позволяя ступить на дорожку.
Эймеру не остается ничего другого, кроме как последовать моему примеру. Находясь в кольце из стен Гнезда, чувствую себя увереннее, спокойнее, ведь это дом, где я хозяйка. Намерено сворачиваю с главной аллеи, чтобы увеличить путь, обогнув озеро. Механик кажется достаточно расслабленным, рассматривает окружившую фауну, но чувствую, что он как натянутая струна скрипки. Пугает неизведанность.
- Ты смелый, проделать такой путь в неизвестное, связаться с Безликими, - усмехаюсь, первый шаг – тянусь к маске, развязываю ленты, позволяя маске соскользнуть в руки. – Мне нравится это твое качество, - второй – снимаю капюшон и поворачиваюсь лицом к нему. – Как видишь, я абсолютно обычная, - улыбаюсь, будто уверяя его в заурядности, когда цвет глаз намекает на обратное, но это третий шаг.
Ты можешь мне доверять, гость семьи...
Ты должен мне доверять...

Гнездо, полдень
Не полагайтесь слишком сильно на кого-нибудь в этом мире, потому что даже ваша собственная тень покидает вас, когда вы в темноте.
© Восточная мудрость

В детстве у меня была птичка, маленькая, пестрая, певчая, живущая в темнице из металлических прутиков. Любила она прыгать с жердочки на жердочку, танцевать, перескакивая с лапки на лапку и помахивая крылом, заводить заливистые свои песни. За чудные напевы я решила наградить птаху свободой, лазурным небом да ветром в поле. Мир за границами клетки манил раздольем, жизнью, которой никогда не познать в замкнутой обители, день ото дня путешествуя из сада в комнаты палаццо и обратно. Вынесла я невольницу на солнечную поляну у озера и распахнула дверцу. Выскочила она из клетки на яркую зелень, расправила крылья, чтобы поймать поток воздуха и взлететь в поисках пугливых сестер. Но так и не оторвалась от земли, не успела ощутить свободу, попалась в когти коршуна, забравшего у нее жизнь.
Безмерно любящий свое единственное дитя отец подарил другую певунью – жаворонка с желтой грудкой...
... В пределах Гнезда я чувствовала себя в безопасности. Я была жаворонком, которому ничего не могло угрожать в пределах импровизированной клетки, окруженной высокой, охраняемой воинами стеной. Механик же наоборот попал в иной мир, чей пышный зеленый сад мог таить опасности. И если он так думал, призывая на помощь всю свою настороженность, то находился не далеко от истины, ведь статус гостя, как шаткий карточный домик. Оказав честь своим приглашением, семья после выполнения работы могла изъять все его воспоминания. Так поступали не раз, в целях предосторожности, конечно же.
Интересы клана для меня всегда были моими интересами. Я не разделяла. И позволив себе вольность снять маску, преследовала определенные цели. Но Эймер оставался собранным, сдержанным, осторожным в каждом слове и жесте, не в пример первому впечатлению, что нравилось мне гораздо больше нынешнего. Предстояло многое, долгое, посадить семечко, ухаживать за ростком, дожидаясь, когда раскроется бутон цветка.

Что думал он на самом деле? Пожалуй, даже предкам не известно.
- Не спеши, - я покачала головой, не принимая слова, в которых не находила подтверждающих эмоций. – Назовешь прекраснейшей, если характером буду такова, - он не ответил, поэтому продолжила, привлекая внимание к выглянувшему из зелени особняку. – Надеюсь, в этом доме тебе будет достаточно удобно. Располагайся, отдыхай.
Вводить гостей в свои мраморные палаццо, значит нарушать собственное уединение, меняя русло реки своих привычек, снимая тонкую расписную вуаль с образа жизни безликих. Уклад Выживших был полон тонкостей, которые никогда не понять непосвященным, не кровным, чужакам, не рожденным в нашей клетке среди подобных себе птиц. Идеальное решение – отдельный дом, расположенный в пределах территории Гнезда, что предоставляло возможность встречаться по мере надобности.
- Думаю, мы еще встретимся, - не смотря на преобладание неопределенности, я уже нарисовала в своем воображении план следующего визита. – Только..., - я остановилась у крыльца и перешла на шепот: - не говори никому, что видел меня без маски. Это стирает величие, - и снова шаг в игре с его бдительностью, улыбка.
А знаешь ли ты, прилетевшая из Амира птичка, что эта клетка обитель орлов?
А знаешь ли ты, необычная светлая птичка, как опасны когти орлов?
А знаешь ли ты...

Поместье "Черный вереск", позднее утро
Всё, что ни происходит, всегда так, как нужно, и только к лучшему.
© Михаил Булгаков

Ощущение, будто реальность вокруг рассыпается, все быстрее, с каждым тающим миллиметром расстояния между нами, взвинчивается вихрем частиц, что не больше атомов, и стремительной мозаикой собирается вновь, принимая прежние очертания. Все те же сияющая позолота и сочные краски росписи, те же предметы интерьера, мягкий белоснежный шелк, устилающий постель. И в контраст запоздалое осознание – я в спальне мужчины. Не брата, подарившего мне книгу сказаний юга, не магистра, позволившего сопровождать его в поездке в Амир, сейчас именно мужчины.
Смотрю в завораживающие переливами от насыщенно-малахитового до ярко-зеленого глаза, кажущиеся мне темнее обычного. Чувствую его дыхание на губах, дразнящую невесомую легкость всякий раз, когда с очередным произнесенным шепотом словом уста встречаются. Слушаю, но с трудом понимаю, о чем говорит брат, позолота озвученного меркнет, теряется в золоте эмоций. Моих или его? Общих, спутывающихся алыми нитями, взявшими начало из двух клубков-сердец. Отвечаю на томную ласку, растворяясь в нежности поцелуя, такого волнительно настоящего, желанного.
Разве ты не огонь, когда иллюзорное пламя пересчитывает звенья цепочки, устремляясь вверх. Не огонь ли в твоем поцелуе, переполненном новыми для меня чувствами. Это словно открыть среди множества звезд на бархате неба еще одно светило-бриллиантик и дать ему твое имя. И неужели не твой огонь выжигает кислород в легких, когда не хватает воздуха, но вдохнуть можно лишь совершив преступление против своей воли и разорвать контакт губ. Опасен и бесконтролен, но...
- Ты не сделаешь мне больно, - я знаю это, оттого и шепчу нерушимую истину в ответ, когда он пушинкой укладывает меня на покрывало. Верю Эззелину до наивности безгранично, что прыгнула бы с обрыва в бездну, если бы сказал, что не даст разбиться, поймает. – Я доверяю твоему огню, - голос срывается, когда губы начинают путешествовать по коже в вырезе платья, на грани сладкой, возбуждающей пытки.
В наслаждении прикрываю глаза. Сминаю шелк простыни по обе стороны от себя, хочется больше, ближе, до алчности. Эззелин освобождает от легко поддающихся тесных объятий корсета. Набраться бы смелости, уверенности, чтобы не дрожали предательски пальцы, когда в нерешительности позволяю себе коснуться руки чуть выше локтя и скользящим движением поднимаюсь к плечу брата. Его атласная кожа и напряженная сталь мышц – нежности и силы жаркое переплетение, будто внутри играет жидкое расплавившее их пламя. Так вот он какой… огонь… совершенный, чувственно пляшущий по изгибам моего тела, немного щекотно, жадно, сбивая учащенное дыхание до рваного выдоха.
Неужели я сгорю?...

Сольвейг, вы разбиваете мне сердце, но я постараюсь достойно это перенести)

Доми, ах если бы эта светлая мысль пришла в твою голову год назад) Но, еще не все потеряно.
Мою няньку можно отправить на пенсию заменить компаньонкой в твоем лице. Хочешь?

Ведичка, пушистый мой, ты и так настолько хорош, что завела бы себе питомца такого) да нельзя.

Сольвейг, благодарю) Как удивительно абрикосово-вишневый мармелад отражает мои вкусы. Еще бы малина - и просто идеально.

Соль, не перестаю удивляться тому, настолько вы все же разносторонне развитая личность. Признайтесь же, пират и повар, вы читаете мысли, раз знаете о моей слабости к шоколадному печенью с малиновой начинкой) И раз уж среди талантов еще и умение танцевать вальс, то я просто не могу отказать вам, да и себе тоже в удовольствии, тем более под такую песню. Благодарю.

Сольвейг, ваша душа для меня, что скрытая в раковине жемчужина, от того и остается надеяться, да думать о возможности обмена опытом в вышивании. Уверена, что многому могла бы у вас научиться. И вы так любезно балуете меня вальсом)) приятно, что это удовольствие взаимно)

– Можно и без боли.
– Но без боли ты ничего не почувствуешь.
© Дмитрий Гринберг

Слова проливаются прохладными каплями дождя, остужая жар. Озвучено все, что нужно, с присущей Леонардо долей официоза передано его приглашение обсудить поездку в Амир, в частности политику острова. Несомненно, отца интересует и поведение его сокровища, получившего сотню наказов, позднее легкомысленно перечеркнутых моими желаниями. Не нужно быть оракулом, чтобы предугадать его вопрос о щедрости шаха, подарившего сердце воина мрака девочке, заплатившей за содержимое кувшина привкусом крови и алыми каплями на платке. Разорванные капилляры заживают быстрее, чем проходит гнев магистра, разочарованного моим отношением к своему здоровью. И ведь не объяснить же, увы, не убедить, что это не предел той боли, которую можно перетерпеть.
Постель оставлена, вновь зашнуровываются натянутые ленты корсажа. Пальцы тем временем перебирают звенья цепочки, в тишине и задумчивости, где балом правит переосмысление. Глупая маленькая девочка смотрит на меня из глубины зеркала своими небесно-голубыми глазами и улыбается, веселится. Не аквамариновый ли отлив у ее слез? Нет, они редкие, потому что сокровища должны сиять позолотой безмятежного счастья, и всегда прозрачные.
Цепочка снята с шеи и витой змеей скручена на подушке, бережно охраняя вверенный ей перстень с камнем. То, что оторвано от сердца и предназначено ему. Не заметить невозможно, уж если не хватает решительности на слова. Хотя к чему они? На сегодня достаточно. Немой вопрос воздушным змеем на веревочке уносится к череде ступеней. Сначала одна лестница, потом другая, ведущая с мраморного крыльца в сад, где глубокий вдох окончательно очищает легкие от дурмана.
Фигура в плаще и маске скользит дальше, пугая стайку пичужек, что взлетают с ветки, устремившись ввысь, но их вновь тянет к земле невидимая сила – моя прихоть. Развлечение для пятилетнего ребенка. Во что играют девочки моего возраста? Рисуют, тонкой кистью нанося маслянистые краски на холст, вышивают шелковыми нитями, аккуратно удерживая иголку и пяльцы? Полно, сколько можно? Нет бессмысленнее занятия. Если убивать время, то и себя вместе с ним, записи Деметрио все еще у меня.
- Сокровище мое, - звуки нежности, заботы и любви, - где ты была?
- Я…, - удар о ребра, сбрасывая путы задумчивости, попытка удержать льющиеся через край густые и вязкие эмоции, лазурь к лазури отца, полный решительности и собранности взгляд, - Выполняла ваше поручение.
- Хорошо, - неторопливое, в его привычке читать эту книгу с первых листов и поныне. Слова, глаза, движения, эмоции – магистр не знает причин, но знает свою дочь. – Нарисуй для меня картину.
***
«Вопросы – порождение непонимания.
Я никогда не вела дневников, все было предельно ясно.
Столько усилий над рисунком водяной лилии, чтобы услышать короткое – это не твое.
Никогда не поверю, что эти слова отца относятся лишь к отсутствию таланта в изобразительном искусстве.
Что же еще тогда не мое? Думай, океан, думай… Океан… Ты становишься океаном… Не разочаровать бы.
Шахматная партия, во время которой узнаю о навязчивых идеях собственной няньки, появившихся в ее голове по воле отца.
Плюсы: ее преданность. Минусы: она же. Не опасно ли ее… не подобрать иного слова кроме как безумие? Стоит ли мне просить о замене?
Необъяснимо яркие, жаркие, головокружительные… Но сменяются холодом. Почему же эмоции не мысли? Я что-то сделала не так? Что?
Сегодняшний день – день открытий. Они не дают ответов, только множат вопросы.
Маленькой девочке нужно вырасти...».
***
Живущие в клетке птицы непривычны к свободе. По обыкновению я не покидаю дом без надобности, лишь редкие поручения отца выманивают из зоны комфорта. Однако записи Деметрио настоятельно рекомендуют шумные, пронизанные людскими эмоциями улицы. Городом правит неизменная суета. Она чужая для меня. Незнакомое может таить опасность, от того, согласно распоряжению магистра, за мной следуют две молчаливые тени.
Здесь время течет незаметно, обнимая умеющих читать души множеством ощущений. Немного странное для меня счастье торговца, заключившего выгодную сделку. Едва понятное мне – это влюбленность юноши, помогающего стоящей рядом девушке выбирать украшения и расплачивающегося за них. Со стороны рынка рабов веет смирением, могильной безысходностью. Направляясь туда, я хочу найти чужую боль, окрашенную в кровавые цвета и, возможно, способную чему-то научить меня.

Площадь невольничьего рынка



Захлопнуться бы, как двустворчатому моллюску, защищаясь от окруживших эмоций. Их непривычно много, и они как скатывающаяся с горы лавина, только вместо чистых белых снежинок пепел и алая кровь. Пропускать через себя тяжело, но именно так закаляется сталь. Чем больше ощущений знаешь, тем искуснее ювелирное мастерство шлифовки драгоценной способности. Рыночная площадь, где сладкими речами нахваливают живой товар, переполнена чувствами, которые я изучаю согласно записям в дневнике предка.
Как много нового, интересного. В этом калейдоскопе впечатлительнее всего стеклянные, будто безжизненные взгляды уже сломленных страданиями. Пустота – это, пожалуй, самое страшное из всего, что вижу в глазах рабов, пока меряю шагами длину помоста невольников. При виде фигуры в плаще и маске торговцы, затаив дыхание, мысленно подсчитывают возможную прибыль и фальшиво улыбаются. Для них мой статус хозяйки подчеркнут суровыми воинами, с орлиной зоркостью следящими за происходящим вокруг. Две тени за спиной, так близко, что невольно хочется оторваться на пару шагов вперед.
Идея не самая блестящая. В следующее мгновение из толпы выныривает нечто. Да так стремительно, что не успевает сориентироваться, чтобы изменить траекторию движения или затормозить до столкновения. Не упасть мне помогает только чудо, что и сохраняет жизнь этому индивиду, видимо от испуга, вручающему букет цветов. По крайней мере, эта неожиданность отсрочивает смерть до разъяснения обстоятельств. И дает мне время рассмотреть… все же думаю, мужчину, который, судя по внешнему виду, питает слабость к женским вещам. Надо сказать, что платье и борода выглядят более чем комично.
Как грибы после дождя, мои охранники вырастают с обеих сторон от незнакомца, ожидая приказа подхватить под белые рученьки и сопроводить в последний путь. Уйти любителю женских нарядов уже не удастся. Видимо, осознавая свою обреченность, он косо поглядывает в сторону, будто оттуда надвигается не меньшая беда. В хоровод пляшущих эмоций врывается беспокойство. Его ли?
В следующее мгновение понимаю, экстравагантного мужчину преследуют. Решение приходит так быстро, что толком обдумать его не успеваю, выступая вперед и слыша за спиной звук пересыпающихся песчинок – Эльмио.
- Вам что-то надо? – из-за маски голос звучит немного иначе.
- Его, - решается на короткое емкое слово один из них, ожидаемо указывая на мужчину.
- Ее? – театральное удивление, хочется засмеяться, но сдерживаюсь, продолжая играть свою роль. – Эта, безусловно, привлекательная женщина с бородой – моя компаньонка. Своих слуг не раздаю, - произношу четко, безапелляционно, запоздало понимая, что актеров в постановке должно быть как минимум двое, тем более, сценический образ незнакомца в платье подкреплен соответствующим костюмом. Должен же шут отработать свое спасение. Повернув голову, встречаюсь с глазами второй скрипки: - Голубушка моя, ну как же угораздило тебя?… Без охраны в город, разбивая кавалерам сердца своей красотой. Так скоро влюбишь в себя всех мужчин острова.

Сольвейг, очень красивые строки, спасибо. Особенно хороши с чудным дополнением в виде моего утреннего кофе.

Доми, понимаю, что мне очень не хватает наставницы в твоем лице)
Сольвейг, хочется сказать "ловлю вас на слове") но, есть предположения, что пиратская версия основана на роме.
Кастул, читаю ваш пост и понимаю, что беспокоюсь за русалку. Очень интересно.

*жарит на костре инквизиции зефирку* Эймер, ты страшный механик. Как думаешь, а если устроить вторую Масленицу, холода отступят?
Сольвейг, что же вы делаете со мной? Все чаще приходится напоминать себе, что среди множества талантов вы в первую очередь пират.