Город of Blinding lights (Современный ЛР, 18+)

повезло, что без травм обошлось. Для неподготовленного человека ковыряние кокоса весьма травмоопасное занятие. Это теперь мы про эти мохнатые орехи знаем много, а тогда... ой просто!

В ребенке же есть гены обоих родителей, но Олег спокойный и рассудительный, про Динку вообще молчу - она на авантюры не способна. Но в каждом родителе гены их родителей, поэтому часть ДНК у Наташки с Ляной общая. Сдается мне, это явно не та часть, которая отвечает за кроткий нрав и усидчивость . И, если моя мысля идет в правильном направлении, к "воспитанию" племяшки Ляна тоже руку приложила. Ну и хорошо!
Зато Юрка не заплесневеет!
_________________

Спасибо, Светочка, спасибо огромное! Как со старыми знакомыми встретилась...
Про возраст - вчера внук спрашивает: "Бабушка, а ты молодая?" Я отвечаю: "Ну по количеству лет не очень, а в душе я та еще задрыга".
_________________

Здравствуйте, мои хорошие.
Доползла я и сюда. Спасибо за обсуждение.


Оля, на здоровье. Взаимно!


Думаю, человек, который на битву с кокосом вооружается тесаком, знает, на что идет)


И для его психики - тоже. Представляешь, столько труда - и какое разочарование может ждать в итоге))


Так-то оно так, Оль, но на родителях генетика не останавливается. Есть еще бабушки, дедушки... прадедушки... Это не значит, что Наташка будет бросаться из крайности в крайность (все-таки родители плюс спорт, который требует выдержки и терпения), но у нее свои приколы. Как и у Юры.
К чести Наташки, обжегшись один раз, она решит проблему с максимальной взрослостью. В противном случае, "пропавшего" на месяц и вдруг объявившегося Юрика не встретили бы так доброжелательно.


И это тоже. Как и тетка, Натали бывает весьма категорична.


Конечно!) Чтобы Ляна - и руку не приложила?


Эта участь ему точно не грозит...


Лена, на здоровье.


Они будто и не уезжали, правда?) А меж тем БК 3-ий год пошел. Быстро время летит.


Главное - сердцем не стареть. Думается мне, что бабушка на себя наговаривает.

Спасибо. Не прощаюсь. Дальше будет про Юрку... неоднозначно так. Но мы узнаем о нем кое-что новое.
_________________

Я в читателях . С удовольствием почитаю .

 » Глава 3

Глава третья, где объясняется, почему Юрий, однажды встав на путь истинный, так боялся сойти с него

Это утро, на первый взгляд, ничем не отличается от череды прочих. Всё те же шторы и капли дождя за стеклом. Та же белая чашка кофе на прозрачной столешнице ждет, пока я, переодевшись после пробежки и проглотив завтрак, бегло прокручу ленту новостей.
Мое типичное утро. Разве что дождь на повестку дня оказывается мокрым снегом, а в новостной ленте мелькают фото невесты принца Кембриджского. Симпатичная, машинально оцениваю я. Судя по комментариям, большинство пользователей со мной солидарны.

Обычное утро, однако меня не покидает ощущение: сегодня что-то произойдет. Избавиться от этого ощущения не помогают ни влажный воздух, ни кофеин, ни созерцание длинных ног будущей герцогини.
Значит, что-то действительно будет. Пока нельзя с уверенностью сказать, хорошее или плохое, но стоит держать ухо востро. В два раза внимательнее смотреть по сторонам, в три раза осторожнее парковаться и не принимать важных решений, не посоветовавшись.

Доверять интуиции я начал после одного случая.
Будучи студентом без своей машины и не имея друзей с машиной, до университета я добирался на метро. Толпа на многих действует угнетающе, а по утрам на любой станции полно народу, так что легкое головокружение и шум в ушах не показались чем-то из ряда вон выходящим. Тем более что накануне я готовился к тесту, проспал и не успел положить в желудок ничего, кроме кофе.

Поезд задерживался. Спертый воздух застревал в легких. Выбраться на поверхность и глотнуть прохладной мороси пополам с бензином хотелось просто зверски.

«Иди подыши... Ну иди... Иди, кому говорят! Успеешь ты на свой тест...»

Но я упрямо вытирал потные ладони о джинсы, одергивал себя и настойчивый внутренний голос, напоминая, что и без того опаздываю, а о профессоре Кларке говорят, что он намазывает опоздавших поверх масла на свои тосты.
Однако в висках барабанило все сильнее, и дрожь платформы под ногами вполне могла быть моей собственной дрожью. Испугавшись свалиться в обморок и быть затоптанным, когда поезд все-таки придет, я устремился к выходу.

С каждым новым шагом дышать становилось легче, дурнота отступала.
Самовнушение? Кто знает. Можно было наплевать на всё и вернуться, успеть... Но неизвестная упрямая сила пинками гнала меня в противоположном направлении.

Воздух свободы отдавал на вкус мифическими тостами профессора Кларка, но я дышал медленно и глубоко чисто из принципа. Придя в себя и достав телефон, убедился, что ровно через двадцать шесть минут дверь аудитории закроется за последним счастливчиком...

А меньше чем через минуту (точное время потом укажут в новостях) вагон, в который должен был сесть я, взлетит на воздух.

С тех пор мы с интуицией живем душа в душу. Она по мере сил предупреждает меня о неприятностях (или, наоборот, о приятностях). Я прислушиваюсь и, даже не получая тревожного сигнала, а особенно – получив его, перед выходом из дома обязательно набираю матери, чтобы узнать, всё ли в порядке и какие планы на сегодня.

Мама все понимает. Тот взрыв в нашей жизни был далеко не первым.

– Доброе утро. Можно?

Отчим поднимает голову, возвращаясь из мира отчетности в реальный мир.

– Доброе утро. Конечно. – Он с хрустом потягивается, вертит шеей. – Сложный случай?
– Возможно. Я хотел убедиться, что прав. – Протягиваю ему снимки и анализы. – Хлоя Барлоу, пятьдесят семь лет, последние тридцать пять активно злоупотребляет никотином на голодный желудок. Хронический бронхит, после Рождества была экстренно госпитализирована с двусторонней пневмонией. Сегодня доставили к нам.

– Та самая Барлоу... – Бегло просмотрев анализы, Уилл идет к негатоскопу. – А что по этому поводу думает доктор Льюис?

Выдавать свое непосредственное начальство начальству этого начальства нехорошо, но кто-то должен это делать, особенно если начальство лажает систематически, и причина – отнюдь не болезнь и даже не свадьба любимой племянницы.
Хотя о том, что один из ведущих специалистов и мой наставник доктор Льюис уходит в запой чаще, чем это позволяют приличия, в отделении неизвестно только ленивому.

– Его пока нет на месте, – отвечаю после кратковременной борьбы с собой.
– Ясно. – Уилл снимает очки и выключает негатоскоп.
По его непроницаемому лицу и плотно сжатым губам сложно определить, о чем он думает, но, чувствую, «непосредственное начальство» ждет сюрприз.
– Да, всё верно. – Гарднер сверяется с предварительным заключением, едва заметно кивает и возвращает результаты мне. – Редко встретишь такую фотогеничную карциному. Что вас смущает?

Ничего, но я должен был уточнить.

Наклоняясь за упавшей ручкой, цепляю взглядом дипломы и сертификаты на стене. Как однажды заметила мама, их слишком много для живого человека. Их было много и прежде, но тогда, семнадцать лет назад, я был не в состоянии оценить насколько. Пускай Уилл Гарднер давно не стоял у операционного стола, он, как указано в официальных источниках, внес значительный вклад в диагностику и лечение онкологических заболеваний на поздних стадиях. Во многом благодаря моему покойному отцу, но об этом в официальных источниках не упоминалось и вряд ли будет сказано когда-нибудь.

Отец прекрасно понимал, что шансов на чудесное выздоровление у него нет, и стремился по мере сил помочь тем, кто будет после. Уилл со своей стороны сделал всё, чтобы дать ему как можно больше времени, а когда это время подошло к концу – помог уйти с наименьшими мучениями.

Теперь, имея за плечами годы учебы и практики, начитавшись и насмотревшись на многое, я это понимаю. Тогда – не понимал. Гарднер был для меня человеком, который мог, но не спас. Не захотел? Учитывая его отношение к маме и пластиковые стаканы кофе из больничного автомата, которые он таскал ей украдкой, когда думал, что меня нет поблизости, – такой вариант казался злому на весь мир малолетнему отморозку более чем вероятным.

– Всё в порядке? – спрашивает Уилл чуть более вовлеченно, чем того требует субординация. – Ты выглядишь встревоженным.

Сейчас он предложит мне чашку чая с лимоном и окончательно превратится из главы клиники в моего отчима, который жалуется на залысины, разгуливает по дому в мешковатой футболке с Котом Саймона и читает Гермионе сказки на ночь.
Между нами давно всё выяснено и обговорено. Уилл – отличный парень, и я очень рад, что мама в итоге приняла его предложение.

– В норме, – киваю. – Просто увидел твои дипломы и вспомнил об отце. Извини.
– Знаешь, я до сих пор не могу понять, хотя прошло уже столько лет...

Всегда размеренный и невозмутимый голос нелогично вздрагивает, но Уилл откашливается и продолжает:

– Как он определил, что мне нравится Кейт? Ты же знаешь, я умею разграничивать рабочее и личное. Мы до последнего не говорили о ней, и сама Кейт ни о чем не догадывалась. Она в мою сторону даже не смотрела, для нее не существовало никого, кроме вас двоих, а я ничем себя не выдавал...

– Тебе только казалось. Отца нереально было провести – говорю как эксперт, который пытался. Он знал людей лучше, чем они сами.
– Кэти говорила то же самое, – признается Гарднер, потирая бледный лоб. – Но ведь должно быть логическое объяснение. В самом деле, не читал же он мысли!

Я тоже так думал, старина, когда поддался на уговоры тех, кого считал друзьями, раскурить косячок и «попробовать реальной жизни».

Мне было пятнадцать, меня распирало от переизбытка гормонов и жажды приключений на свою задницу. И без того острые ощущения обостряло чувство пустоты: в какой-то момент я оглянулся назад и с ужасом понял, что, исчезни я с радаров на пару недель, никто не заметит моего отсутствия.

Жизнь продолжалась, проходила мимо – тупая, бездарная, бессмысленная.
Отца после очередного рецидива положили в клинику; наш лабрадор Локи третий месяц подряд смотрел на входную дверь и жевал рукав отцовской водолазки, которую ухитрился вытащить из корзины с грязным бельем.
Уже тогда было понятно (я, конечно, был дураком, но не идиотом), что домой отец не вернется. Разговоры по телефону не давали ни-че-го, и со временем я стал под любым предлогом уклоняться от этих разговоров и посещений в больнице. Не хватало смелости признаться, что я боюсь туда идти. Боюсь увидеть его и лишиться последних детских иллюзий – что плохое скоро кончится и всё снова будет как раньше.

Мама разрывалась между нами, практически оставила работу, стала вспыльчивой и нервной. Я платил ей той же монетой, помноженной на подростковый максимализм. Вот только мама, вспылив, обязательно просила прощения, а я уходил к себе в комнату и врубал в наушниках музыку на полную громкость. Музыка отбивала уши, зато дробила горечь в душе и в желудке. Пусть ненадолго, но становилось не так паршиво.

Мама пыталась до меня достучаться, сначала в лучших традициях школьных психологов, потом – в отцовских традициях. Это выглядело жалко. Я кивал, обещал исправиться и поскорее сбегал к себе, пока она там, в гостиной, плакала, обнимая Локи. Я с детства не мог видеть маминых слез: они меня изнутри на лоскуты раздирали, а уж стремление доказать всему миру, что я взрослый – «настоящий мужик», который на поводу не идет и не плачет в принципе – обрубали на корню...

«Травка» стала моим побегом от реальности. Она делала краски ярче, звуки – громче, а чувство вины сжимала в песчинку, которая почесывалась где-то под одеждой, но не мешала жить на полную катушку. Сначала в гостях у таких же веселых жизнерадостных ребят, потом – в ночном клубе с дурной репутацией, куда нас пустили без паспортов, по знакомству.

В клубе мне настолько понравилось, что я ухитрился попутно лишиться невинности, не запомнив ни лица, ни имени своей наверняка такой же обкуренной партнерши. Ума хватило на целых три вещи в произвольном порядке: не пить слишком много, воспользоваться презервативом и попросить Лекси, чтобы прикрыла перед матерью. Донован в те времена переживала очередную первую любовь, а я выслушивал, «ка-а-акие у него прекрасные глаза и ласковые губы», так что Лекси мне здорово задолжала.

На следующий день я отсыпался и собирал себя по кускам на квартире у Тима, а вечером, вернувшись домой пораньше, чтобы успеть до приезда матери и избежать головомойки за потрепанный внешний «индивид», услышал из гостиной тихие голоса.
Отец был дома.

Все совершённые глупости аукаются нам рано или поздно.
Моя глупость аукнулась рано.

При иных обстоятельствах я бы радовался. Задвинув подальше логику, не думая ни о чем, наслаждался бы семейным вечером. Как Локи, путался бы под ногами и пытался бы забраться на руки к отцу, чтобы оставить на нем как можно больше палевой шерсти и собачьей слюны, пока хозяева не передумали и не выгнали обратно во двор.

Вместо этого я думал, как извернуться и не выдать себя.
Главное, не жрать слишком много.

В последнее время мне постоянно хотелось есть. Двойная, а то и тройная порция исчезала с тарелки прежде, чем я успевал разобрать, что конкретно жую.
Мама переживала, что у меня глисты. Обещал ей сдать все анализы, когда начнутся Пасхальные каникулы, только бы оставила в покое...

Всё могло быть иначе! Нам никогда не требовался телевизор, чтобы заполнить неловкую паузу. Слова и вопросы были лишними, мы отлично понимали друг друга без этих слов.

Мама сидела, закрыв глаза и опустив красивую голову на худое плечо отца, а он обнимал ее левой рукой. Локи со смешным, почти человеческим вздохом плюхнул морду ему на колено и теперь щедро пускал слюни на клетчатую пижамную штанину.
Они втроем напоминали скульптуру неизвестного автора.

А я сидел на том же диване, но частью скульптуры не был, потому что стремился оказаться как можно дальше. Чужой, как отколовшийся кусок мрамора, я страдал от головной боли и пустоты в желудке, но так просто взять и уйти не мог.

По спине противной липкой струйкой стекал пот.
Я мысленно умолял: пусть нам кто-нибудь позвонит! Можно будет взять трубку, а потом незаметно улизнуть к себе в берлогу и притвориться, что нечаянно уснул...

– Юрка, если надо идти – иди. А то весь на измене. Издергался, бедный.

Отец сказал это шепотом: мама спала. Последние месяцы она ложилась только под утро. Ходила по дому, проверяла меня и поправляла одеяло. А однажды ночью, подскочив от постороннего звука, я узнал, что мама спит в неудобном кресле у стеллажа с книгами и уходит раньше, чем успевает зазвонить мой будильник.
Она не могла засыпать одна. Ей надо было слышать кого-то живого рядом.

– Я...
Желудок буркнул неприлично громко.
– Съешь кусок хлеба и чаю себе сделай послаще, так быстрее отпустит, – посоветовал отец. – Вернешься – поговорим.

Я плелся в сторону кухни, испытывая дикий стыд пополам с облегчением.
Он всё знал. Но как? Откуда? И что теперь будет?
Да, меня не ругали, но ощущение надвигающегося п**деца усиливалось с каждым шагом.

Наспех соорудив бутерброд потолще, я вонзил в него зубы и проглотил первый кусок почти не жуя, как одичалый. Чай... Какой чай?! Не подавиться бы от жадности.
За первым бутербродом последовал второй, а за ним – третий...

– Сказал же русским языком: чаю налей.
Отец беззвучно прикрыл дверь и, бросив на меня короткий внимательный взгляд, двинулся к чайнику. Самостоятельно передвигаться, я знал, ему было тяжело и больно, но как-то останавливать его или предлагать помощь бессмысленно. За такое можно и по шапке получить. Пусть только морально, но всё же...

Щелкнула кнопка, и электрический чайник, подумав секунду-другую, включил приятную сине-фиолетовую подсветку и зашумел водой, которая не успела остыть.

– Давно фугашишь? – сухо поинтересовался отец.

Я всё-таки поперхнулся остатками неизвестно какого по счету бутерброда.

– Ч-чиво?
– Значит, недавно. – Еще один внимательный взгляд. – Недели две-три?

Я кивнул, обхватив тяжелую голову.
– Баран, – сказал отец.

Уши пылали, но руки и ноги оставались холодными. Меня потряхивало не столько от страха, сколько от потребности затянуться.

– Правду скажи: только курил или?..
– Курил! Я немного, ты не подумай... Я ее даже не покупал! Так, угощали.
– Нет, все-таки не баран, – криво усмехнулся отец и закашлялся. – Свинтус Дуралеевич. Это наследственное... Сахар накладывай и пей, только аккуратно. Заодно согреешься.

Передо мной поставили маленькую сувенирную сахарницу с видом на Петербург и запотевшую кружку. Отец занял соседний стул. Худые пальцы, сомкнувшиеся на пластиковой баночке с зубочистками, заметно подрагивали.
– Пап... – Я собрался с духом и рискнул посмотреть на него.

Лучше бы я этого не делал! В тяжелом взгляде отцовских глаз, казавшихся практически черными на бледном лице, стояла такая злость, такое неприкрытое разочарование, что все сожранные бутерброды дружно сделали стойку и запросились назад.
Захотелось приволочь из комнаты дневник с отличными оценками и показать, что я не совсем пропащий. Хотя «ашек» в моем дневнике давно не водилось, да и не помогло бы, но... Что-нибудь надо было предпринять!

– Что «пап»? Думал, ругать тебя буду? Так бесполезно ругать-то. – Голос отца звучал тихо, но на этот раз слова он не экономил. – До нас с тобой с первого раза не доходит. Надо обязательно больно сделать, чтобы со второго раза точно дошло. Условное подкрепление, как у собаки Павлова... Слушай, сынок, а давай вместе трубку мира раскурим? Мне оно – как лысому расческа, хуже не сделает, только насмешит, а тебе – какая-никакая компания. Или сразу «паровозик задуем», а, Юр? Я лично не пробовал, но, говорят, очень сближает людей. Как тебе идея?

– Ты что, тоже?.. – недоверчиво прохрипел я. – Курил?
– Да нет, знаешь, не довелось. Я продавал. Почти год. Транзитом. Правда, не «траву». – Он смотрел на меня в упор, сдернув с носа очки в тонкой оправе, которые носил постоянно уже несколько лет. – «Трава» – это так, для детей, баловство одно. У нас ребята покруче были: кокс, «гера». Пока малолетние придурки вроде тебя по зассанным сортирам глаза закатывали, мы делали на них миллионы не рублями. Каково?

– Сильно этим гордишься? – огрызнулся я. Не верилось.
– Нет, объясняю, откуда мне знакома эта кухня. Знаешь, сколько таких баранов, которых «просто угостили травкой», потом на «геру» переходят? А что с ними дальше случается, знаешь? В один прекрасный день твоя зеленая подруга перестанет доставлять. Месяц покуришь, ну два, и захочется чего-нибудь новенького...

Меня не пугали, мне не читали лекций – зачем? Отец просто поведал, без цензуры, без метафор и без особого выражения, но в самых ярких красках, несколько жутких случаев «из жизни». К концу третьей истории мой желудок нервно подергивался, но этого отцу показалось мало. Он потребовал принести планшет, вбил какой-то замысловатый запрос и сохранил несколько файлов. Потом очистил историю просмотров и вернул планшет мне.

– Если тебе снова захочется уйти в астрал, сначала открой папочку «Загрузки», рассмотри веселые картинки и реши: оно тебе надо?

В свои шестьдесят с небольшим отец спокойно относился к гаджетам. Не уважал, но разобраться в случае чего мог. Наверное, не существовало такой вещи, к которой он не нашел бы подхода, если «припекало». Что уж говорить о людях?

– А сейчас посмотреть нельзя?

Он повел непослушным плечом.
– Тебе решать. Хочешь смотреть – смотри.

– Не хочу! – Я отчаянно замотал головой. – На фиг надо! Не буду больше... Удали их! Пожалуйста, пап... Я же не такой, мне не надо...

Удалил. Потом сгреб меня в жесткие, такие родные объятия.
– Я не такой, – пытался упрямо достучаться до него, – просто...

– Я знаю, Юрка. Знаю. О чем ты вообще? Никто тебя не обвиняет, родной ты мой человек... – Он внезапно отстранил меня и сжал плечи, встряхнул. Слабо, почти неощутимо. На большее ему не хватало сил. – Пообещай: что бы ни случилось, ты всё это дерьмо за километр будешь обходить. Поклянись, что никогда больше...

Он был разочарован не во мне! И злился не на меня.

Его воспаленные глаза, впивавшиеся в мое лицо, непривычно беззащитные без очков, блестели влажно и лихорадочно.
Прежде я не видел его таким. Он снял свой черный шлем.

– У меня не осталось ничего, за что стоило бы воевать. Только вы, моя семья. Если еще и ты, мой ребенок, в эту чертову яму провалишься... – Пальцы на плечах сжались неожиданно больно. – Просто. Пообещай. Мне.
– Я обещаю... Па?

Отец моргнул вопросительно.

– Всё плохо как-то, – шепотом признался я. – Почему ты?.. Мы же... Я тебя столько лет ждал... Мама тебя ждала. И вот, когда всё стало хорошо... ты опять нас бросаешь. Мы опять будем одни? Это нечестно!!!

Да, я не был ребенком и понимал, что так устроена жизнь. Но принимать – не хотел! Всю эту чушь, что близкие не умирают, что они всегда с нами, в наших сердцах... Бред!

Реветь, уткнувшись лицом в отцовскую рубашку, – роскошь, которой я беззастенчиво пользовался в детстве, оплакивая разбитые коленки или перенос любимых мультиков. Других неприятностей у меня быть не могло, родители не допускали. Только отец приходил редко и обязательно уходил в ночь. Я был готов отдать всё, что имел, все свои игрушки, лишь бы он остался.

– Юр, я тебе как взрослому скажу. – Он погладил меня по спине. – Не расчесывай эту болячку. Если не будешь чесать, она заживет. Это всё тяжело, очень. Но так надо, понимаешь? Не понимаешь... Поймешь. Все будет, все наладится. Пережуем. Я рядом, сынок. Я здесь, не ухожу. Пока мозги твоей матери не вправлю хирургическими методом, никуда не уйду, а это песня долгая.

Я жалобно всхлипнул. Однако жалеть меня никто не собирался.

– Запустил ты маму, Юрий Батькович. Она ж знать не знает, как к тебе подступиться. А ты у нас шибко деловой стал и самый умный. Не стыдно? Эх ты, англичанин...

Укор в сиплом голосе был мягким, и в то же время он ранил, как стиснутый по глупости в кулаке комок стекловаты.

– Она удивительная, мама наша. Сильная, смелая. Любит тебя и меня, какую бы неведомую х*рню мы ни творили. Я других таких не знаю. Если бы не она... Но один в поле не воин, тем более женщина. Ей помочь надо, а не отталкивать. Если ты, мужчина, маму беречь и защищать не будешь, кто ее убережет, пока меня нет?

«Пока папа на работе, я маме помогаю»...

Папа всегда знал, чего хочет, и добивался этого – мытьем, катанием, пока не укатывал. А он хотел одного: чтобы мы были счастливы.

– Думаешь, надо ей все рассказать? – вздохнул я.
– По-любому, – кивнул отец.

– Ты... поможешь?
– А у меня что, есть варианты?

Через две недели его не стало.

_________________

Всем привет!

Света, спасибо за продолжение.. А я всё гадала, откуда в жизни Катерины возьмется другой, учитывая её зацикленность на Косте.. Оказывается, Костя перед смертью всё успел - и Катьку в хорошие руки пристроить, и Юрку образумить.. Глыба, а не человек..он весь - железный колчедан.. И даже если его уже давно нет, незримо присутствует в жизни своих..направляет.. Многое они сверяют до сих пор по Косте..и будут сверять дальше.. Может, и настойчивый внутренний голос Юрки в метро, гнавший его подальше оттуда, тоже частично относится к Косте..

Пусть предчувствие Юрку не обманет, но событие будет со знаком "плюс" ))..

С удовольствием присоединяюсь к читателям

Света, большое спасибо за продолжение!
___________________________________

Срасибо! Оказывается Костя даже о будущем своих близких позаботился сам.

Большое спасибо за продолжение.
В который раз убеждаюсь, что тебе, Света, подвластны любые интонации и мелодии: от разнузданного гопака с кокосом до щемящей ностальгической сюиты в медицинском кабинете.
_________________

Света, ты не капля света, а целое море! Спасибо большое
___________________________________

Всем привет! Спасибо большое Света!
И за Костю и за безбашенного Юрку и за Уилла
Сейчас Юрка "получит на орехи".. при чем тем стыднее что от отца...хотя его попытка избежать реальности где отец умирает вполне понятна
_________________

Спасибо Светик.
Костя успел многое сделать видимо, перед смертью. Не удивительно, это ведь Костя.
Юношеский максимализм это страшное дело.
_________________

Здравствуйте, мои хорошие.
Благодарю за обсуждение. Окончание главы будет скоро, если успею, то сегодня-завтра. Хотела набросать его вчера, хотя бы в черновом варианте, но Костя отправил меня спать.


Добро пожаловать!


Наташа, на здоровье)




Да-да, это Костя, он не меняется.


Все то время, что у него оставалось, он постарался провести с максимальной пользой для тех, кого любил. Но, увы, силы тоже не безграничные и не бесконечные: Юрку родители немного проглядели. Но - ничего, папа с сыном поговорит. Мало не покажется.


Думаю, по-другому в их случае нельзя. Костя фактически своими руками создал Катерину - такую, какая она есть сейчас, о Юрке и говорить нечего. Не хотел быть для них божеством, а все равно подсознательно воспринимался именно так. Всесильный папа, "всехний" папа. Осознать и принять его уход было тяжело, Юре - в особенности. Катерина ведь тоже вампирша непотопляемая акула, пусть и на какую-то часть, а Юрка - обычный мальчишка, от него никогда не требовали слишком много, не сравнивали, не заставляли. И слава Богу.
"Он не мой наследник. Он просто мой" (с)


Кто знает? Все возможно. Как однажды сказала Света (bazilika), "тот бабах кого не надо не бабах".
Юрка будет жить долго и счастливо, много хорошего успеет сделать.


О, события день принесет самые разные. Но предчувствие не соврет-таки))
Ибо нефиг по утрам на будущих герцогинь заглядываться.


Спасибо, Наташ. Всегда стараюсь показать различия между героями, в мышлении и языке - в том числе.


Эта фраза сделала мой день. Ну, есть личности, которые не меняются. Костя - это Костя, а Паша - это Паша. Говорят, что женщина выбирает мужа, похожего на ее отца. Помню, как мы в БК однажды пытались отыскать это глубоко запрятанное сходство.


Спасибо, Ир. Приятно слышать.


И не говори, Ир. Учитывая, какую роль наркотики сыграли в Костиной судьбе, сложно будет всем.


Да, осуждать парня за это проявление слабости лично у меня не получается.


Мира, согласна с тобой. Он лупит и по самим юношам, и по окружающим.

Спасибо! Не прощаюсь.
_________________

Вот я наивно надеялась, что раз наша история спустя н-ное количество лет, и Кости уже нет, то надо просто принять это как данность. Но сейчас мы заглянули в прошлое, как же тяжело, когда понимаешь, что вот сегодня он рядом, но дни уже наперечет, и ничего нельзя сделать.. безумно жалко их всех. Катерину, Юрку, самого Костю. Как же им тяжело.
Спасибо за продолжение очень переживательный отрывок.