В тебе моя жизнь... (исторический ЛР)

 » Глава 52

Доредактировала главу и выкладываю в очередной раз продолжение. Надеюсь, не разочаруетесь...))))


Глава 52

После отъезда Анатоля Марина на следующий же день собралась к Зорчихе. Ее настойчиво гнали в небольшой домик на краю села страхи перед грядущим ей разрешением, а также желание заглянуть в будущее ее и ее близких. Она не смела посетить местную шептунью, пока ее супруг был в имении, потому и собралась к ней после того, тот уехал.

Марина застала ту во дворе дома, где шептунья перевязывала небольшие снопы трав, что-то тихо приговаривая, и уносила их в сени для дальнейшей сушки. Зорчиха только взглянула на барыню исподлобья, но занятия своего не прервала, показывая всем своим видом, что занята очень важным делом и не может прервать его даже ради барыни. Лишь головой мотнула в сторону скамьи у стены дома, где Марина и расположилась, чтобы дождаться, когда та закончит свое занятие.

- Не могла прерваться, барыня, - проговорила Зорчиха, когда унесла последний снопик и повесила его в сенях. – Ты уж прости мне, но дело это серьезное. В дом пойдем али тут поговорим?
Когда Марина мотнула головой, что хочет остаться здесь, в лучах ласкового августовского солнышка, Зорчиха сходила в дом, откуда вернулась с кружкой какого-то отвара, что протянула Марине.
- Пей, и про слабость ныне забудешь, - он проследила, как та допила до дна предложенное питье, пахнущее травами и медом, а потом присела рядом с ней на скамью, взяв в руки небольшую миску с прозрачной водой. – Хорошо, что дождалась, когда уедет барин. Не стоит будить в нем зверя, которого он не может укротить в своей душе. Ведаю, зачем пришла. Судьбу свою хочешь знать. Про дитя свое хочешь спросить, про здравие свое.

Зорчиха взяла руку Марины в свою и принялась задумчиво гладить ее ладонь, словно стирая что-то с нее. Потом она произнесла:
- Плохо носишь, барыня. Слабость, дурнота, головокружения одолели тебя. Смотри, какая худая стала. Все соки из тебя дитя высасывает. Трав я тебе дам, будешь снова мои настои пить. Здравие и выправится, да и тягость полегче будет.
- Что с разрешением будет моим? – спросила Марина. – Страшусь я его, как вспомню те муки, что пережила. Муж хочет в Петербурге зиму провести, там и ребенок на свет появится. А мне неспокойно, Зорчиха, ведь только ты тогда спасла меня и дочь мою, ведь доктора отказались.
- Дохтура! – фыркнула Зорчиха. – Много они знают! Вот капли тебе велели пить, да только растревожили душу твою они, чуть к греху не привели.
- Ты и это видишь? – смутилась Марина и хотела выдернуть из руки Зорчихи свою ладонь, но та не дала ей сделать это. Шептунья опустила ее в миску с водой, и Марина еле сдержала вскрик, настолько обжигающе ледяной та была. Затем Зорчиха выпустила руку барыни и стала что-то шептать над миской, а после напряженно смотрела в нее.

- Мужского пола дитя носишь в себе, барыня, - глухо сказала она. А потом вдруг резко ударила по воде, словно разбивая картину, что открылась ей. Марина тут же встревожилась.
- Что? Что ты видела? – спросила она шептунью и, когда та ничего не ответила, только головой покачала, схватила ее за руку. – Не молчи же, я знать должна!
- Зачем тебе знать? Колесо судьбы уже крутится, и тебе его не остановить. Радуйся тому, что имеешь, и не желай слишком многого. Ведь для того, чтобы что-то дать, Господь должен и забрать.
- О чем ты? – холодея, воскликнула Марина. – Что станется?
- Ну, что ты заволновалась? Напугала я тебя? Прости, - Зорчиха погладила ее успокаивающе по плечам. – Не надо бояться. У тебя все будет хорошо, ты мне веришь? Ты будешь очень-очень счастлива. А теперь забудь обо всем и домой езжай. Дурная я, что тебе наговорила лишнего.

С тяжелым сердцем уезжала Марина от шептуньи, сама не рада она уже была, что поехала к ней о судьбе своей узнать. Что ждет ее впереди? Зорчиха вела себя так странно… Неужто сбудутся предсказания старой цыганки? Потеря кольца обручального ее супругом словно Дамоклов меч висела над ней, постоянно напоминая о том, о чем Марина предпочла бы забыть.

Да еще ее сам черт дернул спросить уже в воротах о том, о чем болело ее сердце уже несколько дней. Она повернулась к Зорчихе, наблюдающей ее уход, и тихо спросила ее:
- Сбудется ли то, о чем думаю? Что сердце мое тревожит?
- Сбудется, барыня, - так же тихо ответила та. – Видела и кольца, и алтарь. Так суждено, милая. Уж не обессудь.

И зачем она только спрашивала об том? Марина смотрела на проплывающие по бокам коляски деревья, но не видела их, так задумалась о своем. К чему ей знать это? Чтобы надежду убить, что по-прежнему живет в ней, что он останется верен только ей? Но разве не она сама отпустила его, разве не сама велела жить далее, будто и не было никогда в их жизни тех нескольких дней. Разумом Марина понимала, что этой свадьбе, что так тревожит ее, суждено состояться, но ее глупое сердце упорно не желало признавать этот факт.
Она посмотрела на ясное небо, на облака, проплывающие в этой удивительной лазури. Я хочу, чтобы ты думал обо мне, милый! Хочу, чтобы не забывал. Это так эгоистично с моей стороны, но мне, чтобы жить далее розно с тобой, нужно знать, что ты помнишь…

А Сергей действительно помнил и думал о ней, несмотря на то, что сам себе пообещал выкинуть из головы мысли о былом. Но как можно заставить свой разум, который неподвластен абсолютно человеку? Он хотел не вспоминать, но то и дело какие-то мелкие, ничего не значащие для других детали заставляли его память вернуть его в прошлое.

Цветущие кусты чубушника в саду, женский звонкий смех на прогулке, звуки ноктюрнов Шопена, доносящиеся из музыкального салона, некоторые слова. Даже однажды тихий женский шепот «Сергей Кириллович…» Совсем иной голос, но его сердце каждый раз вздрагивало, ему казалось, что это она где-то тут, подле него, невидимая взгляду. Сколько ночей Сергей провел без сна, у распахнутого окна, вдыхая легкие ароматы лета и слушая деревенскую тишину, одному Богу известно!

Загорский злился на себя за подобную меланхолию, его настроение скакало каждый день из крайности в крайность: утром он мог быть весел и остроумен, а вечером уже саркастичен и холоден. Иногда он даже жалел, что пошел на поводу у деда и пригласил погостить в имение всех этих людей, что сейчас наполняли усадебный дом и парк, не давая ему ни на минуту побыть одному, за исключением разве что ночью. Особенно он недоумевал, зачем он позвал Соловьевых. Бельские были всегда дружны с его семьей, и потому ничего удивительного, что и нынче они гостили в Загорском вместе со своей дочерью. А вот Соловьевы…

Тихая скромная Варенька Соловьева. Она так отличалась от остальных девиц. Всегда где-то в отдалении от основных шалостей и игр молодежи, поодаль от их шумных забав. Она любила сидеть где-нибудь в уголке и наблюдать за ними, скромно отводя глаза в сторону, когда Загорский обращал к ней свой взгляд. Она так мило краснела, когда он заговаривал с ней иногда. Всегда слушала и редко говорила. Истинное благочестие и невинность. Такой контраст она являла собой по отношению к другим девушкам, что гостили этим летом в Загорском, особенно с озорной и смешливой Мари Бельской. Даже внешностью Варвара Васильевна не выделялась среди остальных, он бы никогда не обратил бы на нее внимание в бальной зале, не позови его к себе княгиня Голицына тогда, на балу в Дворянском собрании.

Сергей сам не знал почему, но Варенька чем-то притягивала его взгляд. Быть может, его влекли к ней именно ее скромность и непосредственность, быть может, эта тихая девочка сможет принести покой его настрадавшейся за последние годы душе, сможет залечить эти кровоточащие раны в сердце.

А однажды он и вовсе заметил в ее глазах призыв. Тот самый призыв, что молодой князь Загорский заметил когда-то в серо-зеленых глазах барышни Ольховской. Он увидел его и был поражен глубиной чувств Вареньки, этой тихой девочки, к своей персоне.
В тот день Загорскому было особенно тоскливо и муторно. Его раздражал чужой смех, чужое веселье, эти игры в горелки, что затеяла Мари Бельская. Он извинился и удалился в конюшни, где приказал оседлать себе Быстрого, чтобы унестись на нем прочь от усадьбы в поля, где уже ровными рядками стояли стога скошенного накануне сена. Там он и провел весь день, валяясь в сене, в одной рубашке, подставив лицо горячим лучам июльского солнышка. Он лежал и думал о том, что он должен наконец решиться и начать другую жизнь, столь отличную от той, что он себе представлял. Должен-то должен, но Боже мой, как этого не хотелось…

А потом небо вдруг затянуло тучами, поднялся сильный ветер. Быстрый заволновался, предчувствуя приближение стихии. Пришло время прервать свою прогулку и возвращаться в усадьбу. Загорский не стал надевать фрак, просто закинул его за луку седла перед собой и погнал Быстрого к дому. Какое-то неясное чувство неотвратимости чего-то тяготило душу Сергея. Словно что-то должно было случиться, но что именно он понять не мог. А быть может, это просто гроза, что сейчас посылала молнии и проливалась на землю стеной дождя, возбудила в нем это неясное чувство тревоги.

Она ждала его в темной гостиной, где сидела одна и без свечей. Метнулась ему наперерез из дверей из сумрака дома, когда он проходил в свою половину.
- О слава Пресвятой Богородице, я так боялась за вас! Так молилась! – прошептали ее белые от волнения губы. – Такое ненастье послал нынче Господь на землю, а вы где-то там…
Тут Варенька заметила, как мокрая рубаха обтягивает его широкие плечи и мощную грудь, смущенно отвела в сторону глаза. Вдруг прижала ладони к лицу, стремясь скрыть от него тот стыд, что охватил ее от собственного поступка. Повинуясь какому-то странному порыву, Сергей подошел к ней и отнял ее руки от лица, а потом коснулся губами ее ладони. Ее стыдливость, ее рдеющие щеки и кончики ушей (право, он впервые видел подобное!) слегка позабавили и тронули его.

- Варвара Васильевна, будьте моей женой, - вдруг произнес он в тишине дома, что сейчас установилась меж громовыми раскатами. Она подняла на него свои карие очи, так похожие на глаза лани, что он видел давеча на охоте. В них плескалось такое безмерное счастье, что он невольно устыдился того, что не испытывает в этот момент ничего, кроме небольшой толики сожаления, что эти глаза не того цвета, что он желал бы видеть перед собой. Варенька же кивнула ему в знак согласия и быстро убежала прочь, в комнаты, вырвав свои ладони из его рук.

Тем же вечером Сергей попросил руки Вареньки у madam Соловьевой, что не смогла скрыть своей радости при этом событии. Затем было объявлено остальным гостям, что вызвало недоуменные шепотки. Все прочили ему Мари Бельскую в супруги, она более соответствовала статусу его суженной и по внешним данным, и по положению в обществе. Кто такая эта mademoiselle Соловьева? Разве она пара князю Загорскому? Конечно, это не mésalliance, но все же…

Новость, что преподнес внук, не вызвала особого энтузиазма и Матвея Сергеевича. После, когда они остались наедине в кабинете, он не преминул высказать свое мнение по этому поводу:
- Что это за новости ты преподносишь, Сергей? Я даже не предполагал, что назовешь своей нареченной Варвару Васильевну. Княжна Бельская, вот кого я пророчил тебе в супруги, признаюсь честно. Она более подходит к тебе по нраву, нежели Варвара Васильевна. Эта же чересчур тиха, словно мышка. Нет в ней того огня, что нужен твоей натуре, чтобы удержаться в узах семейного благополучия.
- Благодарю вас покорно, grand-père, - ответил ему Сергей, раскуривая сигару. – Огня мне в свое время хватило, до сих пор ожоги не сойдут.

Матвей Сергеевич прищурил глаза и в упор посмотрел на внука. А потом дотронулся до его ноги концом трости, чтобы тот взглянул ему в глаза, и сказал:
- Я думал, ты увезешь ее. Даже несмотря на ее отказ. Я бы так и сделал.
- Я и предполагал, что сделаю это. Был такой порыв, грешен. Но она убежала от меня прежде, разгадав мой нрав. Может, она и права, преступив через страсти, оставшись верна долгу и чести.
- Так-то оно так, - согласился его дед. – Но можно было попытаться догнать ее! Я так надеялся, что вы все-таки будете вместе: ты, она и дочь. Но чего уж тут переливать из пустого в порожнее…

Сергей же удивился тону голоса деда, когда тот произнес предпоследнюю фразу, но быстро выкинул эту странность из головы.
Вспомнилась она ему лишь через несколько дней в Петербурге, куда Сергей поехал заказать кольцо для своей невесты – фамильное обручальное кольцо Загорских оказалось той мало, как она ни старалась надеть его на палец. Было решено, что сделают новое кольцо, еще краше, чем это старинное. Расширять же его опасались – такая работа была проделана, когда мать Сергея выходила замуж за его отца, и мастер ювелирных дел выразил опасение, что подобное проделать уже нельзя, есть риск и вовсе сломать кольцо.
К стыду своему, но Загорский никогда и никому не признается, что даже был рад этому обстоятельству – он не желал видеть это кольцо на чьей-либо руке, кроме той, на которой когда-то представлял его. Только одной женщине он хотел надеть это кольцо на палец, и этой женщиной Варвара Васильевна не была.

Кроме посещения ювелирной мастерской, у Сергея был запланирован визит к поверенному их семьи, чтобы поставить подпись на некоторых бумагах, а также попросить того найти в уезде, где располагалось Загорское, хорошего подрядчика для поставки в имение камня для строительства конюшен завода.
- Будьте любезны, ваше сиятельство, передайте его сиятельству Матвею Сергеевичу вот эту копию завещания, как он просил меня в давешнем письме, - попросил Сергея поверенный, когда тот уже собирался уходить.
- Да-да, его сиятельство говорил мне, что снова менял завещание. Это копия нового, со всеми поправками? – тот без всякого интереса взял в руки пакет. – Ежели не такая большая тайна, кого из наших дальних родственников его сиятельство называл в предыдущем завещании своим восприемником? Кому бы досталось наследие Загорских, не вернись я с Кавказского края? Кто должен клясть мое чудесное избавление от пленения? Могу я взглянуть на прежнее завещание или вы уже успели его уничтожить?
- О, это против правил, ваше сиятельство, прошу простить меня, но я вынужден вам отказать, - сначала отказал поверенный, но после, видя насмешливый взгляд Сергея, все же достал бумаги. – Удивительное дело, скажу я вам, но почти все недвижимое и движимое имущество, а также фамильные драгоценности передавались вовсе не родственнику. Я сам был весьма удивлен этим обстоятельством.
- Не родственник? – переспросил заинтригованный Сергей. Грешным делом, в его голове мелькнула мысль, что может, у деда есть кто-то… кто-то particulière•. А быть может, даже у деда есть и дети на стороне…? Но тогда должно быть и разрешение государя на передачу прав на Загорское, что передавалось только наследникам по крови. Он быстро просмотрел поданные ему бумаги и похолодел, увидев имя восприемника Матвея Сергеевича.

- Что с вами? – встревожился тут же поверенный, видя его реакцию на прежнее, уже утратившее силу завещание. – Вам дурно, ваше сиятельство? Прикажете подать чего?
Сергей покачал головой, бросил тому бумаги через стол и, наспех попрощавшись, вышел вон. Он знал, где найдет ее нынче, когда весь Петербург двинулся следом императорской семьей и их свитой в Москву на празднества. Дед, отправившийся на торжества, написал к нему, что графиня Воронина не сопровождает супруга в этой поездке.

Он скакал, как безумный, в Завидово, криками разгоняя попадавшихся на дороге путников, искусно объезжая экипажи. Ярость, слепящая ярость гнала его вперед, а мысли бились в голове, наталкиваясь одна на другую. Но спустившиеся на землю сумерки заставили Сергея прервать свой путь и остановиться на ночь за несколько десятков верст от конечной точки своего путешествия. Да и Быстрый притомился от такой бешеной скачки и весь дрожал от усталости. Сергей почти всю ночь провел в трактире, где заказал себе ужин и штоф водки. Было неспокойно – кто-то ругался по поводу карточной игры, пьяные ямщики пели то заунывные, то звонкие веселые песни, но Загорский даже не слышал того, что происходит вокруг него. Он сразу же выложил на стол пистолет, показывая всем своим видом, что его лучше не отвлекать от его ужина и размышлений, и за всю ночь к его столу подошел лишь хозяин трактира, аккуратно, бочком, осведомиться, не угодно ли его милости еще чего-нибудь.

Разве такое возможно, думал Загорский, проглатывая водку чарку за чаркой. Разве возможно, чтобы это свершилось? Сергей силился вспомнить, что вообще ему известно, но, в конце концов, не стал мучить себя – он не знал ровным счетом ничего, что могло бы ему помочь увидеть все в ясном свете. Он знал только одно – если его подозрения, пышным цветом расцветшие в его душе, едва он увидел бумаги, подтвердятся, то он даже не знает, что сделает с ней.
Лживая тварь! Он сжал кулак с такой силой, что ногти впились в ладонь. Все, все они лживые притворщики! Она и его дед, как искусно они сплели свою паутину лжи, каким дураком его выставили! Это страшно и больно, когда тебя предают, но когда тебя предают твои близкие, любимые тобой люди – страшнее и больнее вдвойне…

Под утро, поняв, что засыпает прямо за столом, Загорский заплатил за отдельную комнату и, поднявшись туда, снял только фрак и сапоги, упал на постель и тут же уснул. Пробудился он только, когда солнышко ласково коснулось его лица, едва пробившись сквозь грязное оконное стекло. Сергей с чертыханием вскочил и быстро оделся. Брегет показал ему, что уже скоро минет полдень, и Загорский сжал хлыст в ладони. Проклятый трактирщик! Он же просил разбудить его, через час после рассвета!

Марину в Завидово он не застал. Его прямо в дверях подъезда встретил дворецкий и сообщил, что ее сиятельство уехала на утреннюю службу, а после посетит богадельню, что недавно построили по ее желанию в имении. Ваше сиятельство желает подождать?
Да, он желал подождать, ответил ему Загорский, и Игнат тотчас провел его вглубь дома, в прохладу комнат, остановившись в голубой гостиной.

- Не желает ли ваше сиятельство прохладительного? – осведомился Игнат, когда Загорский расположился в кресле, раскинувшись в нем будто он был у себя дома. Да не только поведение князя насторожило дворецкого - с взлохмаченными от длительной скачки волосами, покрасневшими белками глаз и нечищеными сапогами, он выглядел довольно странно на взгляд Игната. От раздумий его отвлек ответ князя, что он бы с удовольствием перекусил бы с дороги, так как с самого утра у него во рту не было ни крошки.
- Что это? – Загорский вдруг показал хлыстом на сверток на резной подставке для картин. – Новое приобретение Анатоля Михайловича?
Игнат перевел взгляд на картину, что доставили нынче утром из Петербурга из мастерской господина Соколова•, и честно поведал гостю, что это портрет ее сиятельства графини Ворониной с дочерью. Графиня сама еще не видела его, так как тот был доставлен после ее отъезда в церковь. Игнат сначала с недоумением, а после с ужасом наблюдал, как князь поднимается со своего места, подходит к завернутому полотну и начинает рвать упаковочную бумагу, открывая взгляду портрет.

- Что вы делаете, ваше сиятельство? – вскричал Игнат. Он бросился было к Загорскому, чтобы остановить его, но остановился на месте, когда тот вдруг замахнулся на него хлыстом. Тогда он тут же развернулся и бросился к звонку, дергая и дергая за шнурок, кляня лакеев, что не слышали звонка. После он вспомнил, что почти все люди, даже комнатные слуги, были заняты на осушении паркового водоема, и бросился вон из комнаты, чтобы найти хоть кого-нибудь себе в подмогу и остановить этот вандализм, который, по его мнению, всенепременно сейчас свершится в гостиной – такое лицо было у князя Загорского!

Сергей тем временем освободил полотно от бумаги, что скрывало его от взгляда, и замер на месте. Портретист ни капли не умалил красоты Марины. Она сидела вполоборота к зрителю в легком белоснежном платье в лазуревым поясом и высоким кружевным воротом. Ее волосы были подняты вверх и заколоты в несколько буклей, которые были украшены маленькими цветами чубушника, открывая глазу линию ее длинной шеи. Ее изумрудного оттенка глаза словно таили в себе некую тайну, что забавляла обладательницу этих дивных очей, ведь ее губы, казалось, сейчас раздвинутся в легкую улыбку.

Сергей протянул руку и коснулся Марининого лица на потрете, затем провел по линии ее плеча, по руке, что тянулась вниз и сжимала в ладони маленькую ладошку. Он перевел взгляд на девочку, что была изображена подле матери, и ощутил, как вдруг сердце остановилось в его груди, пропустив пару тактов. Светлые, почти льняные локоны обрамляли маленькое круглое личико и пухленькие щечки, широко распахнутые серые глаза удивленно смотрели на зрителя, словно тот только что прервал уединение дочери и матери.

Копия, правда, с небольшими различиями, той юной прелестницы, что сидела у ног матери, подле маленького брата, на портрете, который висел в галерее имения Загорских. Его сестры Элен.

Загорский отшатнулся от полотна и прижал руку к сердцу, которое в этот момент так судорожно сжалось, что ему стало не хватать воздуха. Спустя мгновение его слух снова начал разбирать звуки дома, что ранее не проникали в его сознание, пока он осматривал портрет. Он вдруг выпрямился и, распахнув двери гостиной, направился вглубь усадебного дома. Странно, но по пути Сергей никого из комнатных слуг не встретил и без труда достиг той комнаты, куда его словно вела какая-то невидимая рука, а вернее, его слух.

Через распахнутые двери одного из покоев он услышал тихий напев, который выводил тонкий детский голосок:

Alouette, gentille alouette,
Alouette, je te plumeri.

Тут же ошибку в песенке поправил женский голос, с типичным французским прононсом:
- Je te plumerai, ma petite comtesse, - и детский голосок послушно пропел уже правильный вариант:

Alouette, gentille alouette,
Alouette, je te plumerai.

Сергей, переводя вдруг сбившееся дыхание, заглянул в комнату и увидел сидящую на ковре девочку, склонившуюся к фарфоровой кукле, с которой она сейчас пыталась снять платье, и это пока ей не удавалось. Недалеко от нее у окна сидела молодая женщина («Бонна», определил Сергей) и читала книгу на французском языке. Она тотчас заметила Сергея и вскочила со своего места, размахивая руками и тараторя от волнения:
- Qui êtes-vous? Qu'est-ce que faites vous ici? Où est domestique? – она попыталась остановить Сергея, но тот легко обошел ее и присел на корточки перед девочкой, что наблюдала за ними сейчас без всякого страха, с любопытством. Тогда бонна метнулась к дверям и закричала во весь голос. - Ohé! Ohé là-bas! Viens ici! Ici!• – Потом она сообразила, что ее могут не понять, и принялась кричать уже на ломанном русском, не отрывая тем не менее взгляда от странного визитера. – Сьюда! Сьюда!

Сергей же не обращал внимание на вопли бонны. Он смотрел, не отрывая взгляда от дочери, что сейчас вдруг протянула ему маленькую ладошку:
- Helen Voronina, enchanté de faire votre… votre…, - девочка смущенно замолчала, видимо, не в состоянии выговорить столь длинное французское слово, и Сергей помог ей:
- …сonnaissance•.
Леночка кивнула, улыбаясь ему, а он коснулся губами ладошки этой маленькой барышни, с трудом отпустив ее после из своих рук. Она заинтригованно смотрела на Сергея, не отводя своего пристального взгляда от его лица.
- Я играю, - сказала она по-русски и показала ему куклу, а потом поморщилась, когда бонна взяла чересчур высокую ноту в своем призыве к слугам. – Кричит?
- Он просто испугалась меня, - пояснил Сергей. – А ты не боишься меня?
- Non, - качнула головой Леночка, и ее кудряшки так и подпрыгнули при этом движении. Сергей еле сдержал себя, чтобы не провести по ним ладонью, ощутить их мягкость. – Я ничего не боюсь. А скоро у меня будет пони. Это cheval petite•.
- Это хорошо, - согласился с ней Сергей. Она вдруг перестала улыбаться, глядя на него, стала встревожено смотреть в его глаза, сморщив смешно лобик.
- Ты плачешь? У тебя что-то болит?
- У меня болит сердце, - честно ответил ей Сергей, и она нахмурилась еще больше.
- Я не хочу, чтобы кто-то болел. Но maman болеет, - она так смешно вздохнула, изображая, как она огорчена этим обстоятельством, что Сергей не мог сдержать улыбку. На его плечо вдруг легла легкая морщинистая рука, и мягкий голос произнес:
- Вам трэба уходзиць з гэтай паловы дома. Хутка тут будуць лакеи. Хадзем, ваша яснавяльможнасць, хадзем со мной, - и после, уже к бонне. - Ды змоўкни ты, абвяшчэння! Уходзиць ен!•
Сергей в последний раз заглянул дочери, не сдержался и все же провел ладонью по ее кудряшкам, мягким и таким приятным на ощупь.
- Au revoir, ma bonne!• – тихо прошептал он, но Леночка его услышала и кивнула ему, снова протягивая руку для прощального поцелуя:
- Au revoir, monsieur!

Всего несколько минут, но эти мгновения перевернули его жизнь. Сергей молча шел за Агнешкой, обратно в гостиную. Она что-то говорила ему, ни на минуту не умолкая, но он понимал ее через слово, ведь с волнения та совсем забыла русскую речь. Но имя Марины он без особого труда разобрал в этом потоке слов и тут же остановился.
- Я не хочу видеть ее. Не сейчас, - он потер веки, а потом устремил взгляд на Агнешку, настолько тяжелый и холодный, что та поежилась. – Где я могу найти бумагу и чернила? Записку оставлю.

Агнешка распахнула одну из дверей и провела его в кабинет. Судя по тому, что в кресле лежала небрежно брошенная шаль, а также по искусно расписанному фарфоровому письменному прибору на бюро, Сергей определил, что находится в половине Марины. Из полуоткрытых боковых дверей до него донесся слабый сладкий аромат духов, и он пошел на этот запах, словно завороженный им, взял со спинки стула тонкую сорочку, погладил пальцем легкую ткань. Он закрыл глаза, даже сильно зажмурил их, а по щекам его заходили желваки, и Агнешка, стоявшая в дверях, поспешила сказать:
- Не трымай на яе зла, барин. Не трымай!•

Сергей тут же очнулся от своих мыслей, услышав ее голос. Бросил сорочку на стул и вернулся обратно в кабинет, к бюро, где было схватился за бумагу и перо, но, заметив книгу, лежащую подле письменного прибора, потянул ее к себе. Он нашел необходимую страницу и быстрыми резкими движениями подчеркнул несколько строк, макнув перо в чернила. Затем оставил все на столе и вышел вон.
Агнешка бросилась было за ним, но ее возраст не позволял ей уже передвигаться также быстро, и она отстала. А когда до нее из распахнутых окон донесся звук лошадиных копыт по камню подъездной аллеи, поняла, что торопиться уже некуда.

Весь дом прямо бурлил в ожидании возвращения графини, которой тут же послали сообщение о странном визите князя. Бонна, уверенная, что маленькую графиню пытались похитить, не отпускала руки девочки ни на минуту, чем вызвала у той злость и довела до слез. Агнешка с Параскевой на пару налетели на ту, пытаясь отобрать у нее дитя, но та не отдавала, заслонив девочку собой. Игнат громко призывал к порядку спорщиц, грозя, что всенепременно отправит всех на конюшни, и в первую очередь лакеев, что все же должны были быть поближе к дому. А вдруг, грабители бы приехали, вопил он, вызывая смех в задних рядах отчитываемой дворни, собравшейся в передней, что распаляло его еще больше.

Всю эту кутерьму и застала Марина, вернувшись в усадьбу. Ее нервы и без того были напряжены этим нежданным, столь волнующим ее визитом. Ее бедное сердце вдруг украдкой шепнуло, вдруг он приехал за ней. Даже сюда, в Завидово. Но разум жестоко обрывал: «Чушь! Подобного не может быть!»
Она быстро заставила дворню умолкнуть почтительно и разойтись по своим делам, коих в это время года было немало. К тому же в вычерпываемом водоеме совсем немного оставалось воды до дна, а значит, и до долгожданной находки, и она сразу же напомнила собравшимся, что день нынче короток, не начало лета все же. Затем она прошла в сопровождении Игната в голубую гостиную, где ее ждал собственный портрет.

- Князь видел? – замирая сердцем, спросила Марина у Игната, но тот не успел ничего сказать, так как в гостиную постучались няньки и бонна с ребенком. Марина обняла подбежавшую к ней дочь, крепко прижала к себе.
- C'est inadmissible, madam. Domestique doit toujours être dans la maison, - кипятилась бонна. – Cet homme peut nous tuer!•
- Paix, mademoiselle Le Bonn! Vous etes vivant et en bonne santé que je vois. Votre cris faites peur à enfant•, - одернула ее Марина.
- Он был тут. И видел Ленусю, - проговорила Агнешка, и Марина подала остальным знак удалиться. После того, как они остались одни, она склонилась к дочери и спросила ее:
- Моя дорогая, ты видела этого мужчину? Он приходил к тебе?
- Он напугал mademoiselle, - кивнула девочка. – Пошто она перепугалась, monsieur же хороший. Он плакал. У monsieur сердце болит.

Марина отшатнулась, услышав эти откровения дочери, встревожено взглянула на Агнешку:
- Где он? Он уехал? Что он сказал? Он зол на меня? Оставил записку?
- Ничего не сказал, моя милая. Вот только…, - и няня протянула ей книгу, раскрытую на той самой странице, что искал Сергей. Это были сочинения Байрона, стих «Прости». И несколько строк, выборочно подчеркнутых сильной мужской рукой, ударили Марину в самое сердце.

…Пусть свет улыбкой одобряет
Теперь удар жестокий твой:
Тебя хвалой он обижает,
Чужою купленной бедой.
Пускай я, очернен виною,
Себя дал право обвинять,
Но для чего ж убит рукою,
Меня привыкшей обнимать?...

…И в час, как нашу дочь ласкаешь,
Любуясь лепетом речей,
Как об отце ей намекаешь?
Ее отец в разлуке с ней…

…Прости ж, прости! Тебя лишенный,
Всего, в чем думал счастье зреть,
Истлевший сердцем, сокрушенный,
Могу ль я больше умереть?•

• особенная женщина, любовница (фр.)
• Пётр Фёдорович Соколов (1791, Москва — 3 (15) августа 1848) — русский живописец-акварелист. Был весьма популярным среди светской публики портретистом.
• Кто вы? Что вы здесь делаете? Где прислуга? Эй! Эй, кто-нибудь! Идите сюда! Сюда! (фр.)
• Элен Воронина, весьма польщена с вами …. познакомиться (фр.)
• маленькая лошадь (фр.)
• Вам нужно уходить с этой половины дома. Скоро здесь будут лакеи. Пойдемте, ваше сиятельство, пойдемте со мной. Да замолчи ты, оглашенная! Уходит он! (бел.)
• До свидания, моя милая (фр.)
• Не держи на нее зла, барин. Не держи! (бел.)
• Нельзя же так, мадам! Слуги всегда должны быть в доме. Этот человек мог убить нас! (фр.)
• Успокойтесь, м-ль Ле Бонн! Вы же живы и здоровы, как я погляжу. Своими криками вы только перепугали ребенка (фр.)
• Байрон «Прости»
_________________

Марина, я отправила тебе ЛС.

 » Глава 53

Глава 53

Анатоль приехал в Завидово, как и обещал – спустя пару дней после Михайлова дня. Вместе с ним прибыла в имение и его сестра, которую Марина не видела почти год с последних летних каникул, что та провела прошлом году в Завидово. Их неприязнь к друг другу так и не утихла несмотря на прошедшие годы, потому Марина не ждала ничего отрадного из предстоящих дней, что предполагалось провести им бок о бок в городском доме. А особняк на Фонтанке – это ведь не Завидово с его обширными границами, поневоле придется видеться чаще, чем им обеим того хотелось бы.

Марина отвлеклась от своих мыслей, заметив, как Катиш выходит из кареты, опираясь на руку брата. Она еще более вытянулась за прошедший год и стала почти вровень брату, с неудовольствием отметила Марина. Слишком высокая по общепризнанным требованиям света к женской красоте, слишком плечистая. Но волосы Катиш были хороши – густые, волнистые, солнце так и сверкало в прядях. И Марина про себя уже отметила, как должно будет подать внешность Катиш на ее дебюте в Петербурге, чтобы скрыть недостатки и заметно подать ее достоинства.
Увидев, что подол ее невестки едва прикрывает щиколотки, Марина поморщилась невольно. О Боже, неужели Катиш в таком же коротком платье выезжала в Москве? И сразу же немного разозлилась на Анатоля – да, мужчины невнимательны к женскому туалету, но он пристально следит за гардеробом супруги! Почему ему и не обратить внимание на гардероб собственной сестры?

Тем временем, приехавшие подошли к ней, стоявшей на крыльце. Анатоль тут же оставил сестру и крепко обнял жену, при этом аккуратно положив ладонь на ее едва выступающий живот.
- Здравствуй, мой ангел! – прошептал он ей в ухо, а затем расцеловал согласно правилам: сначала в щеки, а затем в лоб. Он отступил в сторону, чтобы Катиш попала в поле зрение Марины. – Катерина Михайловна, моя дорогая. Как она выросла, правда? Уже совсем дама!
- Вы стали совсем взрослой, Катиш, - улыбнулась Марина и шагнула к невестке, чтобы расцеловать ее. Та приняла ее приветствие, а затем произнесла сердечно, что весьма удивило Марину:
- Поздравляю, ma bru•. Анатоль открыл мне, что вы ждете очередное дитя. Надеюсь, ваше здравие позволит вам сопровождать меня этой осенью. Со своей стороны, надеюсь, что вам не придется столь долго меня patronner•.
Марина удивленно взглянула на улыбающееся лицо невестки, а Анатоль рассмеялся:
- Будет, будет вам. Уж не успели выехать, а уже о женихах думаешь!

Но Марине показалось реплика Катиш весьма странной, поэтому она не преминула расспросить мужа об его визите в Москву, а также выезде его сестры в свет, пока он менял дорожную одежду на домашний туалет и освежался после дороги.
- Она выглядит такой умиротворенной, - заметила между делом Марина. – Быть может, ей кто повстречался в Москве?
Анатоль на мгновение задумался, а потом тряхнул головой.
- Нет, не думаю. Она, вроде бы, никого не выделяла на балах, иначе княгиня Юсупова бы мне непременно поведала об этом. А знаешь, я бы хотел, чтобы она выделила одного молодого человека. Там был молодой граф Строганов. Чем не пара нашей Катиш?
- Не строй, пока планов. Время все покажет, - ответила ему жена. – Но все-таки, Анатоль, я уверена, что Катиш какая-то странная. Она была так любезна со мной нынче на крыльце. И эта реплика… Меня терзает смутное ощущение, что тут что-то не так. А что меняет девушку сильнее, чем влюбленность?
- Не смей! – вдруг резко выкрикнул Анатоль, отбрасывая в сторону бумаги, что пришли в Завидово за время его отсутствия, и которые он просматривал в это время. Марина вздрогнула от неожиданности такого перехода от мягкого, почти ласкающего тона к грубому и резкому. – Ты всегда недолюбливала мою сестру. Вспомни сама, какие домашние войны увидело Завидово за последние годы. Но порочить мою сестру вот так! Не позволю!

Марина увидела, как разозлился Анатоль ее неосторожной реплике, и поспешила извиниться перед ним. Но настроение супругов было безнадежно испорчено, а радость от встречи сошла на нет. За последовавшим затем ужином ими было произнесено так мало реплик, что без умолку тараторившая Катиш заметила охлаждение меж ними. Но ее совсем не интересовали размолвки супругов. Все, что ее тревожило, и будоражило ее кровь – это предстоящий выход в петербургский свет да пошив нового гардероба, чем и собирались заняться они с Мариной по приезде в Петербург. Посему заручившись обещанием, что это будет сделано чуть ли не на следующий день после их возвращения в дом на Фонтанке, она спешно удалилась из-за стола, сославшись на усталость.

За ней последовала Марина, которая спешила остаться одна нынче, чтобы обдумать, как преподнести супругу весть о том, что в их имение приезжал князь Загорский, а кроме того и самое главное – он теперь знает, что ребенок, что растет в семье Ворониных – его дочь. Она так и не смогла написать Анатолю об этом, зная, как эта весть испортить ему настроение в эти праздничные дни торжеств в Москве. А может потому, что боялась его немедленного возвращения и неминуемой кары за то, что тайное стало явным. Ведь вне всяких сомнений, Анатоль обвинит именно ее в этом.
Зато Загорскому она писала часто. Сначала писала оправдания своему поступку, потом принялась умолять простить ее. Зачем ей столь необходимо было его прощение, она сама не могла понять, но каждый раз получая собственное письмо невскрытым обратно, Марина ощущала безмерную тяжесть в душе. Поняв, что писать к Сергею бессмысленно, она отправила очередное письмо Матвею Сергеевичу, но ответа так до сих пор не получила.

Мысли Марины нарушил Анатоль, что пришел к ней в комнаты после ужина. По его поджатым губам она определила, что он зол, и эта злость сейчас выплеснется очередной ссорой. Он прошел к окну и, заложив руки за спину, принялся всматриваться в сгущающиеся за окном сумерки.
- Ну, мадам? – резко обратился Анатоль к жене. – Соблаговолите мне объяснить этот странный визит нашего общего знакомого в Завидово? - А затем он вдруг обернулся, стремительно подошел к ней и схватил за плечи, больно впившись пальцами. – Зачем он приезжал? К тебе? Он ведь знал, что я в Москве подле государя. Что ему было нужно? Что?! Говори же!
Марина вывернулась из его рук, поморщившись, но все же поспешила ответить:
- Я не знаю, зачем он приезжал. Если тебе не сообщили, то я в это время была в богадельне вместе с отцом Иоанном и воротилась только, когда князь Загорский отбыл. Спроси у отца Иоанна, спроси челядь! Это подтвердит любой! – она помолчала, а после добавила тихо, понимая, что молчать более нет никакого смысла. – Он знает про Леночку. Он видел ее.
- Это ты сказала ему о ней? Ты?! - Анатоль судорожно сжал руки в кулаки, и Марина испуганно взглянула на него. Неужели он ударит ее, беременную его ребенком?
- Я клянусь тебе, что я не говорила ему ничего о дочери, как бы мне не хотелось того! – выкрикнула она ему в лицо, потеряв от злости и страха голову. – Неси образа, я готова принести очередную клятву тебе!
- Тогда откуда? Откуда он узнал? А! Старый князь, за которого ты так ручалась! – Анатоль повернулся к камину и одним движением сгреб с каминной полки фарфоровые безделушки, сбрасывая их на пол. Марина вздрогнула, когда они звонко разлетелись на большие и мелкие куски, и отступила от мужа, как можно дальше. Тот же стоял к ней спиной, уперев руки в каминную полку. Она даже с расстояния видела, как вздулись вены у него на шее от той ярости, что сейчас буквально разрывала его.

Прошло несколько минут молчания, и Анатоль сумел успокоиться. Он повернулся к жене, и она в очередной раз поразилась контрасту в этом человеке – еще недавно готовый рвать и метать, нынче он был спокоен и тих.
- Я принял решение, - сказал он. – Леночка останется в Завидово и не поедет с нами в Петербург третьего дня. Не будем будить спящего зверя.
Оставить дочь? Разлучиться с ней? Марина покачала головой, и он тут же добавил:
- Только до Рождества. Клянусь, как только я узнаю намерения Загорского, я прикажу привезти ее в столицу, и мы снова будем все вместе. А пока же я хочу, чтобы она осталась здесь. Для ее же покоя!
И Марина смирилась с его решением, заранее зная, что спорь она, все равно бы потерпела неудачу. Да еще вывела бы из себя только успокоившегося супруга. Она решила действовать иным образом: лаской и нежными словами она непременно добьется от Анатоля гораздо большего, чем ссорами и спорами. Ее дочь будет с ней еще до Рождества, решила твердо Марина.

Как только Анатоль удалился к себе, она позвала своих девушек, чтобы приготовиться ко сну. Но покоя не было в ее душе, и после того, как последние свечи были потушены Таней, ее новой горничной сменившей Дуняшу, опустилась на колени перед образами. Она смотрела на лик Богородицы, еле освещенный тусклой лампадкой, и просила ее даровать рабе Божьей Марине силы примириться со своим положением и забыть о прошлом, а рабу Божьему Сергею впустить милосердие и всепрощение в свою душу и постараться понять и простить ее проступок по отношению к нему. Молилась она и за своего супруга, что так и не сумел обуздать свой бешеный нрав, и за свою дочь, лишенную возможности узнать своего настоящего единокровного отца. Молилась и за свою семью: за непутевую сестру Лизу, недавно потерявшую ребенка, за мать и отца, за остальных сестер. Молилась за собственное будущее, которое нынче почему-то страшило ее.

Марина, охваченная молитвенным жаром, выпала из времени и пространства и пришла в себя только, когда за окном глухо ухнула пролетавшая в парке ночная птица. Этот звук заставил ее очнуться и ощутить, как затекла ее спина от напряжения, как ноют колени. Она с трудом поднялась и размяла затекшие члены, но после в постель не пошла, а зажгла свечу и, подхватив ту, направилась прочь из комнаты. Сперва она зашла в детскую проверить сон Леночки, аккуратно переступив через Параскеву, спящую на матрасе на полу около кроватки маленькой графини.

Дочь Марины спала на спине, слегка приоткрыв рот и закинув руки вверх на подушку около головы. Ее щечки раскраснелись от духоты в комнате, и Марина испуганно проверила, нет ли у той жара. Но девочка была в полном здравии, лишь слегка зашевелилась от прикосновения руки матери к лбу, причмокнула губами. Марина поправила одеяльце и не удержалась – коснулась губами пухленькой щечки.
- Я люблю тебя, моя милая, - тихо прошептала она дочери.

Марина сама не знала зачем, но после детской ее ноги понесли ее в сторону комнат ее супруга. То ли ей хотелось, чтобы ее просто обняли и прижали к себе, успокоили растревоженное сердце, то ли ей просто не хотелось провести эту ночь в полном одиночестве. Неожиданно Марина заметила полоску света, идущую из-под двери спальни супруга, различила тихие голоса. Она знала, что сие действо недостойно ее происхождения, но помимо собственной воли вдруг подошла поближе к двери и прислушалась к разговору в спальне, дивясь, кто мог там находиться в сей ночной час.

- Comment donc? Comment pouvez-vous faire cela avec moi? – вопрошал со слезами женский голос. - Laissez-moi ici, dans le village… Pourquoi? Je pensais que….
- Vous avez eu tort, - отвечал холодный голос Анатоля. - Vous serez logés dans le village avec ma fille désormais. Cette décision est prise. Je ne veux en parler plus de cela!
- Mais…- робко начал женский голос, но Анатоль тут же оборвал его грубо:
- Je l'ai dit – non!•
Марина хотела удалиться и даже повернулась, чтобы уйти к себе. Она сразу же поняла, что имела в виду тогда Агнешка, утешая ее: «Не варта• ен твоих слез, вось табе мой сказ. Забудзь о своей вине перад им. Расплата яму по справах• яго!». О Боже, в ее же доме! С бонной! Она вдруг осознала, что ее рука взметнулась вперед и с силой надавила на ручку двери, распахивая ту в спальню супруга.

Да, все так и есть. Француженка в капоте и чепце, отороченном кружевом, из-под которого ей на грудь падают пряди густых каштановых волос («Надо же», отметила Марина. Она и не замечала подобной красоты у бонны при ее вечном узле на затылке) и Анатоль – в рубахе навыпуск и штанах от мундира, босиком. Полумрак в комнате, только пара свечей горит на этажерке в канделябре. Они стоят напротив друг друга, не касаясь, но более интимной сцены Марина даже не смогла бы придумать.

- Bonne nuit, – с явной издевкой произнесла она, с удовлетворением наблюдая, как краснеет бонна, и бледнеет Анатоль. А потом также внезапно, как ворвалась в их уединение, захлопнула с силой дверь спальни, что задрожало пламя свечи в ее руке, бросилась к себе. Едва она заперлась в своей половине, как ее чуть ли не настиг супруг, стукнувший со злости в дверь кулаком.
- Отопри! – приказал он из-за двери, но Марина лишь огрызнулась:
- Пошел к черту! – она едва подавила в себе порыв рассмеяться во весь голос. Какая ирония! Все это время она страдала и каялась от своей измены с Загорским, а у нее под носом эти двое спокойно вели свою amour partagé•. Она одернула себя, поняв, насколько сейчас близка к истерике. – О Господи, и это ты! Ты, о котором говорят в свете: «Il n'a aucun tort tout le monde•»! Как это низко! В собственном доме! С прислугой! Как давно? Как давно это длится? С первых дней ее службы?

Анатоль ничего не ответил из-за двери, и она едва не застонала во весь голос. Как она была слепа! Где были ее глаза, ведь не заметить этого ей, хозяйке дома, еще более постыдно?
- Прости меня, - донеслось спустя какое-то время из-за двери. – Ты была так холодна со мной. Я просто хотел… Мне было нужно… Я уволю ее, хочешь? Выгоню прочь? Отопри дверь, давай поговорим. Я виноват, но ведь и ты тоже виновна в этом! Будь ты хорошей женой, этого бы не было! Слышишь, ты тоже виновата! Ты ведь никогда не любила меня! Никогда!
Он снова начал стучать в ее дверь, негромко, чтобы не перебудить дом, но настойчиво, принуждая ее отворить ему. Но Марина не шевелилась. Она сидела в кресле и смотрела в никуда. Мыслей в ее голове не было, равно как и каких-либо чувств в ее душе. Ей казалось, что она уже миновала тот предел боли, что был отведен на ее веку, и более не будет никаких страданий в ее жизни, раз она так безучастна сейчас.

Внезапно в ее животе шевельнулся ребенок, словно пробудился ото сна от этих стуков в дверь, и она поспешила положить руку, чтобы успокоить его, стала медленно гладить живот сквозь тонкую ткань сорочки. Как жестоко кто-то посмеялся над ней нынче! Она шла к своему супругу этой ночью, впервые шла сама, чтобы полностью отдаться и покориться ему, а он вовсе и не ждал этого, устав ждать ее ответа. Зато, грустно улыбнулась Марина, в этом есть и положительная сторона – теперь она более не ощущала то чувство необъемной вины перед своим мужем, что сопровождало ее на протяжении их брака. То чувство, что мучило ее, тревожило, гнало ее сон долгими ночами.

Теперь они квиты. Теперь, когда они взаимно принесли друг другу боль и разочарование, они могут начать свою жизнь с чистого листа, переписать всю историю их совместной жизни заново. Ведь они оба виноваты теперь друг перед другом. Виновны оба. И оба наказаны судьбой.

Марина вышла следующим утром к завтраку такая спокойная, словно не было давешней ночи в ее жизни. Она без лишних слов встретила своего супруга, который нынче ловил каждый ее взгляд и жест за столом, а только улыбалась загадочно, будто наконец ей открылась тайна, столь долго ускользавшая от нее. Она шутила и смеялась с Катиш, строила с той планы на ближайший выезд в свет, выглядела счастливой и умиротворенной, чем совсем обескуражила Анатоля. Еще больше удивился он, когда запротестовала, едва он выразил свое намерение рассчитать mademoiselle Le Bonn.
- Не стоит этого делать нынче, - возразила она. – Оставим подле Леночки ее, ведь дочери будет нелегко в этой разлуке с нами. Так долго мы еще не расставались в последнее время. Рассчитать бонну мы всегда успеем. Вдруг ее услуги все же понадобятся в дальнейшем, - маленькая и грязная шпилька, но Марина не смогла удержаться от нее и не уколоть мужа.

Более они никогда не затрагивали тему той ночи, когда Марина застала бонну в спальне мужа. Лишь однажды, в день отъезда в Петербург, Анатоль поймал жену за руку, когда окружающие были заняты сборами.
- Прости меня, прости, - он быстро целовал ее пальцы, а она смотрела на него по-прежнему равнодушно. – Более такого не повторится, даю тебе мое слово.
- Не стоит клясться в этом. Я не принимаю ваше слово, - ответила ему Марина. – Разве вы еще не поняли? Peu m'importe•. Я хочу, чтобы вы уважали меня, любили и заботились о наших детях, и только. Я не требую от вас верности и не желаю ее, ведь вы заслуживаете любви. Той любви, что я не смогу вам дать. Только об одном прошу – не в доме, не в нашем доме.
Но Анатоль не принял ее слов. Он успел заметить отголосок ревности и боли в ее глазах, когда она захлопывала двери спальни, посему в нем по-прежнему теплилась надежда, что когда-нибудь ее сердце откроется ему. Даже, несмотря на то, что Марина говорила ему нынче.

Агнешку оставляли в Завидово, за что Марина будет корить себя впоследствии и еще долго не сможет простить себе этой глупой обиды на свою старую няньку.
- Ты не сказала мне! – кричала она на Агнешку. – Ты все знала, равно как и остальные слуги, и утаила это от меня! Полгода! Меня обманывали полгода!
И как нянечка не оправдывалась, что негоже Марине было знать еще и это, что она не хотела приносить в ее жизнь очередную порцию боли и разочарования, Марина не стала ее слушать, прогнала ее прочь. А после, когда уже уезжала из Завидово, даже не попрощалась, как делала это обычно, лелея в себе свою обиду и мысль о том, что ее предал самый близкий человек, что только был в ее жизни.

На следующий день после приезда семьи Ворониных в особняк на Фонтанке Марина и Катиш направились, как и было обещано девушке, к модистке, чтобы заказать той гардероб для дебютантки, а после проехались с визитами по многочисленным знакомым четы Ворониных. Марина желала представить невестку не на балу, где невестка будет в не совсем выгодной для себя позиции по сравнению с остальными девушками на выданье, а в более интимной обстановке визита, за чашкой чая. Согласно планам и надеждам супруга расположить к Катиш молодого графа Строганова, она привезла ту с визитом и в дом на Невском проспекте. К сожалению, молодого Строганова дома не оказалось, их приняла сама графиня в малой гостиной, где к вящему удивлению Марины она увидела и князя Загорского, и мать и дочь Соловьевых, что прибыли с визитом ранее них.

Они встретились глазами тут же, как только Марина с невесткой переступила порог комнаты, и едва смогли отвести их друг от друга. О Боже, поразилась она, расцеловываясь с Натальей Викторовной, графиней Строгановой, какой ненавистью вдруг сверкнули его глаза! Она, как могла, старалась отвести свой взгляд в сторону от Сергея и его невесты, что сидела сейчас в кресле и просто щебетала о том, как они мило провели лето в Загорском. Марина не узнавала нынче эту тихую юную девушку, что когда-то встречала в свете. Теперь, когда щеки Вареньки раскраснелись, а глаза сияли тем самым огнем безмятежного счастья, она казалась совсем иной – более открытой, более прелестной. А вот князь Загорский, стоявший за креслом невесты, казался отсутствующим, замкнутым от всех, и Марины сжалось сердце от зависти к Вареньке и в жалости к нему. Что нынче он чувствовал, преданный самыми близкими людьми в его жизни?

Варенька взмахнула руками, что-то рассказывая Катиш и графине Строгановой, и Марина обратила внимание на то, что на руке той нет фамильного кольца рода Загорских, которое она хорошо знала по описанию Сергея. На безымянном пальце той было совсем другое кольцо – с россыпью алмазов и рубинов. Красивое кольцо, но другое. Марина внезапно почувствовала некое облечение, что кольцо, которое она когда-то представляла на своем пальце, не принадлежало нынче по каким-то причинам и ее невольной сопернице. Ей было бы вдвойне больно видеть его сейчас на пальце другой женщины. А так ее разум словно нашел подтверждение своим тайным надеждам – этого брака не будет, ведь как можно ему дать свое имя другой, когда он любит только ее, Марину.

Хотя любит ли, думала она позже, спустя некоторое время, после нескольких раутов и балов, где они с Загорским пересекались невольно. Он был так холоден с ней, презирая любые правила хорошего тона, игнорируя ее, отводя взгляд всякий раз, как им случалось встречаться глазами средь бала. Зато со своей невестой он был мил и любезен и даже танцевал не только с ней, но и с другими барышнями, что вызывало удивление окружающих, ведь он был далеко не любитель подобных развлечений.
Это причиняло Марине боль. Пусть бы лучше все было как прежде, до того дня, как Сергей узнал об ее обмане. Когда он не выделял из сонма молоденьких барышень одну единственную, которой улыбался во время вальса, и которая так восторженно встречала его взгляд. Когда он не ненавидел Марину и не обходил ее на вечерах чуть ли не за версту. Когда он не поджимал раздраженно губы, если сталкивался с ней глазами случайно.

То было вечерами, но ночами… Ночами Сергей приходил иногда к Марине, откидывая ее на постель, целуя ее губы так страстно, что Марина буквально таяла в его руках. Каждая клеточка ее тела так остро чувствовала легкое касание его пальцев, что она едва сдерживала стоны, которые так и норовили слететь с ее губ. Она запускала ладони в его волосы, гладила их, пропускала меж пальцев, а потом легко и нежно прикасалась губами к его шее, вызывая в нем ответный вздох, что заставлял ее голову пускаться кругом. Постепенно их ласки становились все быстрее и резче, сменяя медленные и нежные, словно только они могли помочь ночным любовникам достичь того пика, что всегда ожидал их в конце их страсти. Тогда Марина неизменно утыкалась носом в местечко под ключицей своего любимого, ощущая, как сильно и быстро бьется его сердце, а ее сердце стучит в унисон. Потому что они и должны стучать вместе и в унисон. Всегда…

Эти сны доводили Марину до отчаяния. Каждое утро, пробудившись, она соскальзывала с постели и становилась перед образами, кладя поклоны один за другим. Грешница, она грешница, ведь ей так отрадно было этими долгими ночами, так не хотелось просыпаться. Так не хотелось спускаться за стол к завтраку, где другой мужчина поцелует ее, ласково погладит выпуклость живота, подвинет стул и поможет сесть. Другой мужчина будет шутить за столом и пересказывать ей последние новости, поглаживая ее руку. Другой мужчина будет целовать и обнимать ее вечером, желая ей сладких снов, сам не ведая, насколько пророческими окажутся его слова.

Сначала Марина думала, что эти грезы мучают ее, потому что ее тело давно не знало мужской ласки. Ведь Анатоль очень долго опасался, что это может повредить ее здоровью и потому, если и навещал ее спальню, то только для того, чтобы уснуть рядом, прижимаясь к ней всем телом, кладя свою большую ладонь на ее живот, где рос его ребенок. Но однажды ночью она решила, что клин лучше выбить клином (а может, ее измученное сердце отчаянно взывало к мести, маленькой и известной только Марине, но все же), и сама попыталась вызвать желание в своем супруге, которое нынче тлело небольшим угольком. Ей удалось раздуть из этого уголька большой костер, но того жара, что охватывал ее во сне, той страсти, что заставляла ее просыпаться мокрой от пота и дрожащей, так и не возникло. Только показало ей разницу, так остро и открыто ту обнажив, что Марина еще долго плакала тихонько, отвернувшись от Анатоля, стараясь не вздрагивать под его рукой.

Теплое бабье лето сменилось холодными осенними днями с пронизывающим до костей ветром и долгим моросящим дождем, что стучался тихо в стекло окон особняка на Фонтанке. От этой серости за окном настроения вовсе не прибавлялось. К тому же, Марина была лишена возможности поговорить с кем-либо по душам о том, что мучило ее сердце и душу. Арсеньевы пропускали этот сезон из-за приближающихся родов Жюли (поговаривали, что она разродится к Филиппову дню), а свою верную няньку, хранительницу тайн и дум Марины, та оставила в деревне. Может оттого-то Марину вдруг потянуло к матери, что вернулась вместе с сестрой Софи в Петербург в начале октября и приехала к Марине с визитом.
Марине так хотелось, чтобы ее выслушали, чтобы дали мудрый совет, как забыть и начать жизнь с чистого листа, а сама встреча с той, что дала ей когда-то жизнь, разбередила душевные раны. Ей вдруг захотелось во время традиционного обмена поцелуями прижаться к Анне Степановне, чтобы та успокоила ее, как только мать может утешить свое дитя – одним касанием, одним словом. Марина забыла все свои обиды на мать – долгая разлука свела на нет их, а ее измученное сердце так хотела хотя бы немного тепла и понимания, и Марина открылась матери во многом, что бередило ее душу, пока девушки тихонько болтали в сторонке.

Марина рассказала матери о том, что Сергей узнал правду незнамо откуда, как приезжал после этого в Завидово и виделся с дочерью, что у слуг периодически вызнают, как поживает маленькая барышня и когда она приедет в Петербург. Поведала о том, как страдает, впервые столкнувшись с его ненавистью и презрительным равнодушием, как он приходит к ней в снах каждую ночь (умолчав, разумеется, о характере его ночных визитов). Сама того не ведая, Марина так ждала понимания и тепла от Анны Степановны, что даже немного растерялась, получив в ответ суховатую отповедь:
- Не пристало тебе, моя милая, глупости в себе лелеять. Лучше бы о дите, что носишь тревожилась, да за Катиш построже следила. Девушки на выданье – словно глупые куры, когда вкруг них петухи вьются. Сразу разум теряют! Разве не помнишь сама об том? Я тебе говорила, что ничего путного из твоей любови не выйдет, вот так и случилось. Только морока одна! Что касается твоей дочери, то ты сама выбрала для нее отца несколько лет назад, и теперь именно твой супруг является им. А Загорский…. Загорский может делать, что его душе угодно! Он теперь девочке никто! Даже подойти к ней не сможет. Немудрено, что он теперь ненавидит тебя. Когда уходит любовь, ей на смену всегда приходит ненависть, уж я-то знаю! Смирись с этим и забудь! Ведь какая жизнь у тебя, подумай сама – ты графиня, супруга любимца императора, ты богата и знатна. Твой супруг пылинки с тебя сдувает, каждый твой взгляд ловит! – будь перед Анной Степановной стол или другая поверхность, то она бы непременно стукнула бы кулаком, словно доказывая истину своих слов. Но сидела далеко от чайного столика, да и руки ее были заняты парой, потому она только кивнула, подтверждая их. А потом продолжила. - А что касаемо твоих снов, то и тут никакой тайны нет – ты сама сказала, что чувствуешь вину перед ним, думаешь об том часто, вот и приходит он к тебе. А как забудешь про свои муки совести, так и спать покойно будешь. Так что не думай о прощении, и успокоишь душу свою со временем, раны затянутся. Отмолить все можно, имея желание.
- И даже прощение подобной обиды? – вдруг спросила Марина, и ее мать сразу же уставилась на нее во все глаза. Она тотчас поняла, что невольно подала своей дочери идею, и стремилась сейчас увести ее в сторону от этой опасной темы.
- Il ne faut plus y penser!• Я запрещаю тебе, слышишь! А не послушаешь меня, так к супругу твоему пойду. Ни к чему тебе прощение Загорского. Люди сотнями лет живут в грехах друг перед другом, и ничего – все живы-здоровы!

Но Марина вдруг ясно увидела для себя – поговори она с Сергеем, объясни ему, в каком положении она находилась тогда, и он поймет и простит ее, непременно простит. Ведь разве был у нее другой выход, кроме как выдать их ребенка за дитя Анатоля и умолчать об этом, сохранить втайне от всех, даже от самого Сергея?
Она знала через вторых лиц, что Сергей и его невеста будут выезжать только до начала поста, который уже на носу. Потом Варенька вместе с матерью намеревалась уехать из столицы – mademoiselle Соловьева, насколько было известно Марине, была очень набожной девушкой и предпочитала проводить посты, духовно очищаясь в монастыре. Сергей мог бы тоже покинуть Петербург в этом случае до самого начала сезона, и тогда Марина точно не смогла бы изыскать возможность поговорить с ним о том, что так терзало ее душу. А выносить более эти муки совести у нее не хватало сил.

Сначала Марине вовсе не удавалось сделать так, чтобы подойти к Загорскому как можно незаметнее для него самого и окружающих. При встречах с ней он холодно раскланивался и удалялся на другой конец залы, словно быть с ней рядом для него невыносимо. Зато с Анатолем он снова стал прежним приятелем, как она заметила в последнее время. Они часто ужинали в клубе вдвоем, выезжали верхом на утреннюю прогулку в парке и вот сейчас непринужденно беседовали и шутили друг с другом. Это было очередной острой стрелой в сердце Марины – Сергей ясно показывал, что основной виновник она и только она, и даже грехи Анатоля перед ним по сравнению с ее грехами – миленький пустячок.

Наконец, за пару дней по Филиппова поста Марине удалось встретить Сергея наедине, чтобы наконец-то объясниться. Это произошло в той самой бальной зале, где когда-то юная семнадцатилетняя барышня Ольховская, натанцевавшись вволю, вышла подышать воздухом на небольшой балкон и потеряла там серьгу, а кроме нее - свое сердце и душу.
Она не хотела изначально приезжать именно на этот бал, но и Анатоль, и Катиш неожиданно сплотились против нее и уговорили заехать сюда после театра. И вот сейчас она не могла отвести взгляд от той заветной дверцы скрытой легкой газовой гардиной, все так же распахнутой в темноту ночи, чтобы запустить в душную залу свежий воздух с Невы. Ее глаза то и дело возвращались к этой двери, а память неожиданно вернула ее на несколько лет назад, когда она была так молода, так беспечна и так полна надежд.

Марина нашла глазами Катиш, что сейчас шла в кадрили с каким-то кавалергардом в ослепительно белом мундире. Свет многочисленных свечей отражался в его светлых, почти льняных волосах. Марине еще не доводилось видеть такого цвета волос у мужчин, равно как и этого офицера, нахмурилась она. Кто представил его Катиш и когда, если она всегда была рядом с невесткой? Быть может, Анатоль на которого она оставила сестру на несколько минут, пока ходила в дамскую комнату? Или Анна Степановна, что патронировала и Софи, и Катиш в те вечера, когда Марина по причине нездоровья не могла выехать вечером?
Марина прищурила глаза, заметив, как открыто улыбается Катиш своему партнеру. Разве так можно вести себя с кавалером? Надо будет переговорить с невесткой по возвращении домой, решила Марина, но тут же забыла об этом, едва заметила, как опускается на место гардина, пропуская на балкон светловолосую мужскую фигуру в зеленом мундире. А приблизившись к балкону, Марина заметила сквозь легкую ткань красный огонек сигары, что только подтвердило ее догадки. Она быстро осмотрела залу и, убедившись, что все заняты своими делами, и никто не обращает на нее внимания, быстро скользнула за занавесь на балкон.

Холодный октябрьский воздух неприятно ударил по ее обнаженным плечам, и она плотнее запахнула шаль. Потом смело шагнула к князю Загорскому, стоявшему к ней спиной и лицом в сад подле дома. Она не знала, слышит ли он шорох ее юбок сквозь редкие шумы ночного города и музыку, доносящуюся из залы, различает ли ее тихую поступь по мрамору балкона, но Сергей не обернулся к ней даже, когда она приблизилась к нему на расстояние вытянутой руки. Только плечи и спина напряглись, она видела это довольно ясно.
Они оба молчали некоторое время. Марина не знала, как начать ей разговор, пыталась найти слова, что убедят его простить ее, как вдруг он повернулся к ней и положил свои ладони ей на плечи, заглянул в глаза на мгновение, а потом неожиданно притянул к себе и поцеловал страстно и грубо, сминая ее робкое сопротивление своим напором. Мысли Марины тут же унеслись куда-то прочь из головы, ноги подкосились, и не держи он ее, она бы рухнула на плиты балкона. Ей следовало оттолкнуть его, вырваться из кольца его рук, но она была слаба перед теми чувствами, что Сергей вызвал в ней этими прикосновениями губ и языка. Она полностью отдалась потоку, что захлестнул ее и понес прочь, заставляя забыть обо всем, что их окружало, только прижалась к нему еще теснее и запустила пальцы в его волосы.

Тут же Сергей отстранился от нее, словно только этого и ждал от Марины. Отпустил ее, отошел в сторону и, прислонившись к перилам балкона спиной, стал наблюдать за тем, как она постепенно приходит в себя, возвращается на грешную землю.
- Полагаю, вы за этим сюда прокрались, мадам, - насмешливо сказал Сергей, заметив, как она осознала, что он так жестоко отверг ее сейчас, как медленно наполняются злостью ее глаза.
- О Боже! – выдохнула Марина. – Мне говорили, что ты жесток и циничен, но только сейчас я поняла, как они были правы! Как ты можешь так поступать со мной? Я пришла сюда вовсе не за тем, что подсказала тебя твоя вторая натура polisson, я пришла поговорить с тобой, объясниться…
- Объясниться? – с издевкой переспросил Сергей. – Вы полагаете, мадам, что между нами осталось что-то недосказанное?
- Полагаю, да, - кивнула Марина и упрямо вздернула подбородок вверх. Она дрожала то ли от холода, что нынче пробирал ее до костей сквозь легкую ткань бального платья, то ли от нервов. – Полагаю, ты должен знать, что я невиновна в том положении, что сложилось. Вернее, не только я. Ты был объявлен умершим, а наш брак казался тогда только tromperie•. Я оказалась просто в ужасном положении, пойми. Это был единственный выход тогда. А не открылась я тебе, потому что…

Сергей прервал ее, подняв руку. Он подошел поближе к ней, почти вплотную, натянул сползшую было шаль на ее плечи, чтобы хоть как-то защитить их от холода. Жест полный нежности, но голос, который прозвучал над ухом Марины, когда она запрокинув голову, взглянула с эти ледяные серебряные глаза, был схож по теплоте с той ночной прохладой, что окружала их сейчас.
- Я знаю это. Его сиятельство поведал мне и о своей клятве, и о твоей. Я также понимаю и то положение, в котором ты была. Но скажи же мне, как мне забыть то, что я узнал? Как теперь запретить себе думать о ее больших глазенках и о ее мягких волосиках? Она так похожа на Элен в младенчестве, что оторопь берет! – Он замолк, словно ему было сейчас тяжело говорить о ребенке, а потом продолжил после некоторой паузы – еще холоднее, еще резче. – Ты думаешь, я не могу простить тебе твоего обмана? Как-то я сказал тебе, что больнее всего, когда тебя предают самые близкие люди, те, от которых даже не ждешь удара. Ты мне мнилась такой нежной, такой хрупкой, словно цветок. Удивительно чистая, невинная. Я посему казался сам себе чудовищем рядом с собой. Вот, думал я, тот образчик искренности и чистой любви, что я так долго искал в этом мире. Я хотел жить только для тебя, я думал, ты – иная. А ты такая же, как остальные – лицемерная, лживая, ищущая свою выгоду во всем…
- Как ты можешь меня обвинять в этом? – отшатнулась от него Марина. Слезы градом катились по ее лицу, но ни она, ни Сергей словно не замечали их. – Я же все объяснила тебе. В чем я солгала тебе? В чем предала?
- Тогда, в сторожке, когда у тебя был шанс все исправить, вернуть мне то, что я потерял по воле злого рока! – прошипел он ей в лицо, не в силах сдерживать свою ярость. – Ты, клявшаяся мне в безграничной любви и предавшая меня, свои слова! Разве любящая женщина способна на это? Делая выбор, кого из нас ты должна лишить счастья отцовства – меня, которого ты по твоим заверениям любишь больше, чем свою жизнь, или его, с которым ты живешь по воле долга, предпочесть его! Навсегда отказать мне в возможности увидеть, как растет моя дочь, как взрослеет. Делить с ней ее маленькие радости и разочарования. Повести ее к алтарю. Этого я не смогу простить тебе… Что ты меня всего этого лишила, когда у тебя был шанс все исправить. Разумом могу понять, но простить...!

Сергей развернулся с этими словами и направился к дверям в залу, у которых он вдруг остановился, но к ней лицом не повернулся.
- Ты знаешь, я даже рад, что так сложилось. Судьба подкинула мне спасительный плот, за который я с радостью ухвачусь. Твой выбор дает мне право не испытывать к тебе добрых чувств, а это значит, что та любовь, что живет где-то в дальнем уголке моего сердца, рано или поздно исчезнет без следа, освободив от этих оков. И она поможет мне в этом, - он смотрел куда-то вглубь залы, и Марина ощутила очередной укол в самое сердце, подойдя ближе к нему и заметив с какой теплотой он смотрит. – Она именно такая, что способна успокоить мою страждущую душу – преданная, верная, любящая.
- Ну, тогда почему бы тебе не завести собаку? – не смогла удержаться Марина. – Они тоже очень преданные, верные и любящие существа.
Он перевел взгляд на нее, а потом медленно поднял правый уголок рта в усмешке.
- Собаки не могут дать женского тепла и ласки, а она может.
Марина не смогла сдержаться при этих словах, до того они были жестоки сейчас по отношению к ней, до того были грубы.
- О Господи, как ты можешь говорить так! Это же неприлично! – а потом добавила с горечью в голосе. – Как ты жесток!

Сергей по-прежнему усмехался, глядя в ее глаза. Такой безразличный, такой отстраненный, такой грубый и циничный. Тот, прежний Сергей, которого она едва встречала, ведь с ней он всегда становился другим.
- Я никогда не был un homme comme il faut•, вспомни сама, моя дорогая. А что касается жестокости, то тут вынужден тебе заметить, что и ты у нас вовсе не образчик милосердия. Не стоит стоять тут на ветру в вашем-то положении, мадам. Или вы надеетесь получить мое прощение на смертном одре, сгорая от чахотки?
С этими словами Сергей откинул занавесь и ступил залу. Вскоре Марина увидела сквозь легкую ткань, как он затерялся в толпе приглашенных на бал. Она же стояла словно оглушенная, не замечая жгучего холода, что обжигал ее плечи и руки. Ей нужно было возвращаться: закончилась кадриль, и Катиш будет искать ее сейчас. Но она стояла не в силах двинуться с места, будто приросла к нему.

Эти жестокие слова! Зачем он намеренно причинял ей боль ими, наслаждаясь ее терзаниями, ее раскаянием? Разве он не может понять, что у нее не было иного пути тогда, в имении Юсуповых, когда они позволили себе забыться на пару дней?
Марина судорожно запахнула шаль на плечах. Она все потеряла. Все…
- О Господи, - взмолилась она, обращая свою мольбу в темноту. – Будь милостив ко мне. Пусть эта потеря будет последней моей в жизни, ибо большей боли моему сердцу не снесть!
Но Бог остался глух к ее просьбе, отвернув от нее свой лик, закрыв чистое до этого момента небо, темными ночными облаками.

• моя невестка (фр.)
• патронировать, покровительствовать (фр.)
• - Как же так? Как вы можете так поступить со мной? Оставить меня здесь, в деревне… По какой причине? Я думала…
- Вы ошибались. Вы остаетесь отныне в деревне с моей дочерью. Это решено окончательно. Я не желаю более говорить об этом.
- Но…
- Я же сказал – нет! (фр.)
• стоит (бел.)
• дела (бел.)
• взаимная любовь (фр.)
• Он безупречен во всем (фр.)
• Мне все равно (фр.)
• И думать не смей! (фр.)
• обман, надувательство, иллюзия (фр.)
_________________

Большое спасибо за продолжение. Но мое настроение совсем испортилось на весь день-болит сердце за героиню словно она моя хорошая знакомая. Не ожидала от Анатоля, что он так явно унизит жену связью в своем доме на глазах у всех и это после деклараций о любви. Обидно и хочется счастъя для Марины.

Анатолий с одной стороны неприятно удивил... А с другой - в то время вообще верность не была распространена, как мне кажется (особенно со стороны мужчин). Да это и понятно - люди женились, в основном, не по любви, а по долгу.
_________________

Спасибо и вам за то, что читаете мой роман .
Не надо, не огорчайтесь . Что же будет тогда, когда прочитаете следующую главу?

Про Анатоля: он в первую очередь мужчина. А когда у мужчины не часто бывает "встреча" с любимой женой да еще не с тем результатом, которого он ждет, то этот тип почти всегда идет самоутвердиться за счет другой женщины. Мол, я все-таки еще ничего, и дело-то не во мне, любимом.
Да и кроме того - разрядку-то все-таки надо где-то иметь. А жена беременная, да еще несовсем здорова... Кто же знал, что тайное станет явным? Все всегда забывают одну простую истину...
А любовь... Никуда же она от этого не делась, следуя мужской логике. По их мнению, не надо класть в одну корзину и огурцы, и все остальное.


Туся , я уже выше постаралась оправдать Анатоля в ваших глазах. Вот такой он - весь само противоречие.
_________________

меня ,конечно ,измена Анатоля удивила .То что роман длилась 6 месяцев.сдается мне этот ход был сделан автором,чтобы Марина не мучилась из-за своей измены. это я к тому ,что мне Анатоль больше всех нравится,несмотря на его поступки.

Марина,я картинку нашла. прямо иллюстрация к роману . можно ее вывесить.

Да понятно все это)) Но я все равно придерживаюсь мнения-не в своем гнезде. Возможности то есть. Неужели думал, что никто не скажет-наивно стремится завоевать любовь и так вести себя.
Почему-то про Сергея не хочется писать.

А дальше боюсь читать-очень впечатлительная Неужели не будет happy end?

Не в своем гнезде - означает, что рано или поздно эта весть выползет в свете, а это равнозначно потери репутации примерного семьянина. А это реноме весьма важно для Анатоля - Николай I хоть сам не был верен своей супруге в силу обстоятельств, терпеть не мог прелюбодейство, стремился во всем поддерживать семейные каноны. И такой вот фирт от собственного адъютанта... А репутация в глазах императора, как вы должны были понять из ранее написанного - самое главное для Анатоля.

А вот челядь - люди подневольные, в отличие от равных Анатолю, которым на рот платок не накинешь. Поэтому и мог спокойно творить все, что душе угодно у себя во владениях. Да и бонна - человек от него зависящий. Марине бы никто и пикнуть не посмел. А так, барин потешится и забудет... Дело-то житейское в те времена.


Прекрасно вас понимаю. Но и его озлобленность прошу оправдать, как автор...





Ирина, в ваших словах и правда, и неправда в то же время. Давайте подумаем вместе: 6 месяцев, из которых возле бонны Анатоль мог бы провести только 4 месяца (уезжал на 1,5 месяца в Москву).
Да и какой роман... Так - чисто. Роман - это когда и сердце вовлечено, а когда только другое, то ....

К сожалению, с точки зрения мужской психологии, все к тому и велось. И это не потому, что он может выглядеть таким нехорошим в этом свете. Ведь даже сама Марина решила:

Своего рода отправная точка их брака. А вот сумеют ли они этой возможностью воспользоваться... Время покажет, только оно.


Давай. Очень интересно поглядеть, какими ты представила ГГ-ев.

Ой, ничего, что я на "ты"?
_________________

а я так прочитала ,что связь длилась полгода. поэтому удивилась.


даже нужно .

чурь не ругаться. описания героев не помню.но как только увидела картинку вспомнила сцены на балу.

Да это Марина в сердцах сказала, но мы-то рассуждаем логически...


Принято к сведению .


Прикольная картинка . Если не секрет, где такие можно посмотреть?
Только вот тут у блондина такое выражение лица хитрое и даже злорадное. А Сергей и сам страдает от того, что ему приходится делать и говорить. Это единственное, что мне не по душе тут ...
_________________

да на разных форумах.я фанат картинок к любовным романам.



это Stefan Schwarze.он мне очень нравится на обложках.к сожалению на наших его практически не используют.а здесь впервые вижу его с таким хитрым лицом.а вот девушку с веером я часто вижу на обложках .но она мне совсем не нравится.

И еще раз здравствуйте Marian!
Я уже отписывалась в вшей теме однажды. И вот, у меня появилась возможность сделать это еще раз. Чем я незамедлительно воспользовалась. (по секрету и шепотом (ШУТКА!!!) теперь я буду у вас частым гостем ). Просто, у меня в течении года не было компа. Свой старый ноутбук, в силу обстоятельств, пришлось оставить у родителей. Им он был нужнее. И я целый год читала все творения с моб. телефона, партизанила, так сказать. А теперь, я, как говорится, уже не безлошадная. А с хорошим жеребцом (я о компе). И буду стараться регулярно отписываться в Вашей темке. Ну вот, лирическое отступление окончено вернемся к главному…..

Я еще раз хочу выразить Вам благодарность за ваше чудесное творение . Вы просто огромная молодчинка. Ваш роман увлекателен, читается легко, слог написания просто великолепен.
На мой взгляд, ваш роман достоин опубликования. И это не просто слова. Могу сказать, что за последние четыре года, это одно из самых лучших произведений, которые я прочла. А прочла я ОЧЕНЬ много . Поверьте мне. Я, в силу своей профессии, жуткий буквоед, и читака . А поскольку находясь в декретном отпуске, мозги, можно так сказать отдыхали, не перегружаясь особо информацией, то читала и продолжаю читать много, и различную литературу, независимо от жанра, авторов и языка изложения, того или иного произведения. ит.д. Вот так. А Ваш роман достоин, того, чтобы его прочитали не только обитатели нашего форума, но и люди, которые даже не подозревают о существовании такого замечательного клуба как ЛЕДИ. И вот есть у меня такое чутье, что если бы его еще и экранизировали, то он бы занял достойное место среди экранизированной когда либо классики. Не подумайте, что я это говорю на пустом месте. Просто мне кажется, что если бы за него взялись профессионалы , думаю фильм получился бы отменный. Гораздо интереснее, и лучше, чем то, что мы видим на наших "голубых" экранах. Подумайте, ведь классика в кинематографе опять входит в моду. Да оно и понятно. Ведь всем уже порядком надоело, смотреть ту "грязь" (секс, наркотики, рок-н-рол), что нам впихивают модные нынче продюсеры.
Во навояла, аж страшно…… .

P.S. Я не претендую на роль литературного критика, и уж тем более не замахиваюсь на знатока " что народ будет хавать" как выражаются некоторые товарищи из Мельпомены и иже с ними, но с точки зрения простого потребителя, мне бы хотелось видеть хороший продукт на экране. Повторюсь, я не претендую, это всего лишь мое субъективное мнение. Вот.
_________________

Буду рада видеть вас чаще .

Primavera ,
Очень приятно читать подобные слова, что вы написали. Очень...
Я рада, что по-прежнему могу удерживать ваше внимание и ваш интерес к моему небольшому творению.

Скоро, совсем скоро будет дописана очередная глава, и после редактирования я непременно выложу ее на ваш, мои читательницы, суд.
_________________

 » Глава 54

Глава 54

Утром следующего дня едва Марина поднялась с постели, как вдруг почувствовала себя дурно, перед глазами ее все поплыло, и она упала в обморок прямо у кровати, благо что на мягкий ковер, что уберегло ее от ушибов. Перепуганный Анатоль даже не поехал на службу в ту утро, а срочным порядком послал за господином Арендтом, чтобы тот осмотрел Марину тщательным образом. Он не позволил своей жене подняться с постели и заставил ту дождаться визита доктора лежа. Даже завтракать ей пришлось тут же в постели, что Марина не любила.
- Не стоит нагнетать страху, Анатоль, это просто обморок, - пыталась она уговорить своего мужа пустить ее вниз в малую столовую, где обычно накрывали завтрак, но тот был неумолим.
- Когда господин Арендт сообщит мне, что твоему здравию нет угрозы, тогда и поговорим, моя милая.

Доктор же встал на сторону Анатоля после осмотра графини Ворониной.
- Вам стоит побольше отдыхать, ваше сиятельство, - говорил он, складывая обратно в саквояж свои инструменты. – Налицо все признаки утомления. Я всегда придерживался мнения, что дамам в вашем деликатном положении негоже вести бурную светскую жизнь. Успеете еще по балам поездить. Думаю, уже на Григорьев день следует ждать разрешения, - он устало протер лоб платком, который достал из кармана сюртука, а потом аккуратно сложил его и убрал. – Кроме того, я весьма рад сообщить вам, что судя по всему, ребенок расположен согласно его природному положению, а это значит, что опасность, с которой вы столкнулись при первой тягости, благополучно миновала вас во вторую.
- Значит…, - Анатоль с надеждой и радостью взглянул на доктора. – Значит, нам можно не опасаться за здоровье моей жены в разрешении от тягости?
- Ну, по крайней мере, я особых опасений выказать вам не могу, - ответил ему доктор и улыбнулся, видя, как граф, не скрывая своих чувств, прижался губами к губам супруги, а потом с силой сжал ее пальцы. Затем он подскочил к господину Арендту и крепко пожал ему руку.
- Благодарю вас, от всей души благодарю. Вы сделали меня нынче одним из счастливейших людей на свете!
- Помните, мадам, - уже прощаясь, проговорил доктор. – Покой, покой и только покой.

И за Марину взялись довольно серьезно, невзирая на ее возражения. Анатоль решил, что им следует ограничить выезды в свет, оставив только небольшие рауты да оперу иногда в списке разрешенных для Марины. Это вызвало бурную истерику Катиш, такую сильную, что даже в своей половине Марина слышала ее крики из кабинета брата.
- Как ты можешь так поступить?! Это же мой первый выезд в свет! Вы оба губите мою жизнь! Губите!
- Опомнись, Катиш, или я заставлю тебя умолкнуть! – гремел в ответ голос Анатоля. – Ты забываешься!

После, когда Анатоль пришел на половину Марины, чтобы поужинать вместе, она спросила его, чем закончился их разговор с Катиш, и сильно ли та недовольна тем, что ее ограничили в выездах.
- Не думай об этом! – отмахнулся Анатоль от ее расспросов. - Катиш забыла, что четвертого дня начинается Филиппов пост, и Петербург опустеет, затихнет до Рождества. Совсем задурил ей голову флер светской жизни. Ничего, посидит немного дома. А говенье и молитвы усмирят ее нрав, и она задумается о том, как подобает вести себя со старшими.
- Но для нее это все видится сейчас гораздо хуже, чем ты думаешь, - возразила Марина. – Она ведь понимает, что и после Рождества я не смогу ее патронировать, - она немного подумала, а потом предложила. – Быть может, моя мать могла бы взять на себя эту обязанность, как ты думаешь?
- Я вообще думаю о том, чтобы увезти вас обеих в Завидово, - задумчиво сказал Анатоль, взяв ладонь жены в свои руки, поглаживая ее нежно. – Рождество в деревне – это так, должно быть… мило. Поставим ель рождественскую, как принято при дворе, позовем на обед всех соседей. Что думаешь?
Что она об этом думает? Да для нее это просто подарок – уехать в деревню на чистый морозный воздух, провести Рождество со своей дочерью и остаться с ней до самой весны. Что может быть лучше?
Но тут Марина вспомнила о том, что этот сезон – первый для Катиш, и насколько это важно для невестки. Потому покачала головой, ласково улыбаясь мужу:
- Я от всего сердца благодарю тебя за это предложение, но все же нам с Катиш следует остаться тут. Ты ведь сам говорил, что мне необходимо быть тут, в столице, где лучшие медики страны. И не возражай мне, дорогой! Но если ты хочешь доставить мне такую же радость, как своим предложением, то прикажи привезти сюда Леночку. Я так соскучилась по ней. Да и сердце мое неспокойно что-то. Пусть лучше будет подле меня.
- Я подумаю над твоей просьбой, мой ангел, - пообещал Анатоль. – Обязательно подумаю.

Марина ничуть не кривила душой, когда говорила о том, что ее снедает какое-то странное беспокойство, некое предчувствие чего-то необратимого. Она то и дело при этом вспоминала маленький гробик, что нынче летом отпевали в Царском Селе, ее племянника и крестника Антошу, умершего от крупа, и сердце ее сжималось в тревоге. Пусть лучше Леночка будет здесь, подле нее, только тогда Марина сумеет побороть свои страхи.

На Параскеву• согласно традиции Марина отправилась в церковь. Существовал обычай, что за день до этого, в так называемые Обеты, можно было дать зарок и сделать его в полном молчании, а следующим утром пойти к Параскеве в церковь помолиться и испросить себе милости Божией и помощи святой мученицы. Именно ее просили по обычаю о семейном счастье и всяком благополучии. Потому Марина и решилась пойти вымолить для себя то, что она так желала для себя – покоя и счастья.
- Я так хочу быть счастливой, - беззвучно шептали ее губы перед иконой, - так хочу не страдать более! Прошу тебя помоги мне! Помоги мне стать счастливой супругой и матерью, ибо только в браке и детях вижу свое предназначение нынче. Помоги!

После службы и молитв в храме Катиш, что поехала с Мариной в церковь, умолила ее заехать в парк и немного пройтись.
- Я так засиделась в четырех стенах, - говорила она. – Прошу вас, давайте прогуляемся.
И Марина уступила ей, взяв с нее слово, что та по первому же требованию невестки сядет в карету и уедет домой. Было довольно морозно в тот день, и Марина то и дело поправляла мех на капюшоне своего салопа, глубже прятала руки в муфту. Катиш же наоборот была на удивление взбудоражена их прогулкой, она то забегала недалеко вперед, то отставала от Марины, заглядевшись на что-то или поправляя шнурки на ботинках. В очередной раз обнаружив, что Катиш снова осталась позади Марины, она раздраженно обернулась, намереваясь воротиться домой, раз та не может идти подле нее и растягивает их маленькую группу из самой Марины, Катиш и двух горничных, что оставались с Катиш, едва та замедляла шаг. Но сейчас Марина заметила, что девушки не поправляют Катиш ни шляпку, ни обувь, а просто та стоит и мило беседует с каким-то кавалергардом. Горничные при этом стояли чуть в сторонке, видно, Катиш приказала им отойти, дабы не слушать разговоров господ.

Марина быстрым шагом приблизилась к этой неожиданной парочке и с удивлением узнала в нем того самого кавалера Катиш на прошлом балу, танцу с которым она была так рада. Кавалергард был уже немолод – ровесник Анатолю или на пару лет моложе. Он был удивительно красив для мужчины – светлые, почти белые пряди виднелись из-под фуражки (подобного цвета волосы Марины становились, лишь выгорев на солнце), правильный профиль, слегка худощавое лицо. А вот глаза напугали Марину – они были неестественно бледно-голубого цвета и, казалось, прожигали человека насквозь.

Катиш покраснела, когда ее невестка подошла к ним, смущенно опустила глаза на свою муфту, будто видела ту в первый раз. А вот ее собеседник ничуть не смутился, только поклонился Марине вежливо:
- Боюсь, что не имел чести быть представленным вам, ваше сиятельство. Не сочтите за дерзость, если я сделаю это сейчас. Барон фон Шель, Николай Николаевич, - он протянул руку, чтобы взять ладонь Марины, но та лишь кивнула ему ответ, не подав руки, на что имела право, будучи выше по титулу. Почему она это сделала, она не смогла бы объяснить, как бы ни старалась. Просто этот человек вызывал в ней какой-то страх, что-то в его внешности и поведении, направленным на то, чтобы очаровать собеседника (и что ему легко удавалось, надо было признаться!) отвращало Марину от него.
- Enchanté, - проговорила она, кивнув в знак приветствия. Она была так разозлена поведением Катиш, у которой на лбу было написано, как сильно той нравится этот кавалергард, что еле смогла сдержать сухой отповеди, так и рвавшейся с ее губ. Марина ясно видела, что этому мужчине флирт – основа его основа его поведения в свете, а вот такая девушка, как его невестка, - юная и неискушенная - вполне могла принять этот флирт за что-то многообещающее и открыть свое сердце.
- Вынуждена просить простить нас с Катериной Михайловной, но мы должны покинуть вас сейчас, - проговорила Марина барону. – Я совсем продрогла, нынче так морозно. Надобно возвращаться. Au revoir, monsieur baron!

Барон любезно поклонился ей, прощаясь, и повернулся к Катиш. Та же, долго не раздумывая, протянула руку для поцелуя, слегка зарозовевшую на морозе.
- A bientôt!• – тихо сказала она, желая, чтобы ее услышал только кавалергард, поднесший ее пальцы к губам, но у Марины был тонкий слух, и эти слова не остались скрытыми от нее. О Боже, эта девочка действительно влюблена в него! Не зря ее темно-карие, почти черные глаза так горят сейчас, не зря она то и дело оглядывается украдкой назад по пути к карете, ожидающей их.

- Я так понимаю, что барон фон Шель ухаживает за вами, Катиш, - аккуратно начала Марина по дороге к дому. – Вы были представлены друг другу здесь, в Петербурге? Кто présenter• вам этого офицера? Я ранее не была знакома с ним, потому не думаю, что у нас общий круг знакомых.
Катиш опустила взгляд на муфту, в которой принялась ворошить мех своими длинными и тонкими пальцами.
- Мы были представлены в Москве адъютантом генерал-губернатора, - еле слышно ответила она. – Анатоль не стал возражать против нашего общения с бароном в Москве, потому я взяла на себя дерзость продолжить наше знакомство здесь.
- Это не подобает для девушки на выданье, Катиш, - стараясь, чтобы ее голос звучал как можно мягче, произнесла Марина. – Существуют негласные правила, и их надобно соблюдать. Иначе быть беде. Непременно. Москва – не Петербург, тут совсем иные правила общения. Вам следовало прежде посоветоваться с братом, прежде чем поощрять этого человека.

Марина нахмурилась. Выказывая свое расположение к Катиш, барон не счел нужным представиться ее патронессе еще тогда, на балу. Это не могло не встревожить ее – сестра графа Воронина с весьма приличным приданым была лакомым кусочком для любого кавалера, стремящегося поправить свое положение за счет жены. Марина твердо решила нынче же вечером переговорить с Анатолем, чтобы тот навел справки по поводу этого офицера.

Но спустя несколько часов Марина совсем забыла об этом, когда к ней в кабинет, где она читала, полулежа на оттоманке, прибежала всполошенная Таня.
- Барыня, ох, барыня! Там Митька Конопатый из Завидова приехал! С вестями из деревни. Вас просит принять его.
- Разумеется, приму его. Зови, - Марина тут же выпрямилась и спустила ноги на пол. Ее сердце вдруг заколотилось сильнее обычного от какого-то странного волнения. Какие вести привез ей стремянной Завидова? Что ее Леночка? Здорова ли? Это был первый вопрос, который она задала человеку, ступившему в комнату и теперь теребившему в руках волчью шапку. Он несмело отвел в сторону глаза, когда услышал его, и Марина встревожилась не на шутку.
- Что с барышней? Говори!
- Здорова, наша барышня, вот вам крест, здорова! – начал быстро тараторить стремянной. – Бегает вовсю по усадьбе, радует нас. Правда, давеча немного покашливала, а нынче здорова, барыня.
- Покашливала? – изумилась Марина. – Почему мне ничего не написали?
- Так писали мы в столицу, барину писали! – удивился стремянной в свою очередь. – Но причины-то для тревоги и не было – даже жара не было у барышни-то. Все дивились – вроде, и промочилась вся, а ничего и не было опосля. Будто и не было того!
- Чего? – холодея, переспросила Марина. – Чего не было?
Стремянной немного смутился, запнулся, но после все же начал говорить:
- В ночь на Казанскую морозец ударил, пруд и подмерз. А Параскевка-то не уследила, барышня на ледец и выбежала да провалилась. Слава Пречистой, что пруд осушили давеча. По грудь она и провались, неглубоко же стало! А за ней Агнешка, ваша, стало быть, нянюшка, бросилась. Вытащила ее, успокоила, в дом увела. Отпоили ее, обогрели, рожки поставили, вот и обошла стороной ее лихорадка. Здорова она нынче, барыня, вот вам крест! – он быстро перекрестился на образа. При виде этого Марина немного успокоилась – ее дочь жива и здорова.
- А что стоишь будто на поминках? – накинулась на стремянного Марина, и тот потупил голову. – Параскеву пороть да в ткацкую отдать, а в няньки пусть Агнешка кого подберет. Только ей доверю это! Сейчас Игнату Федосьичу напишу. А ты на кухню ступай, после принесут тебе письмо. Да что ты мешкаешь? Еще что сказать хочешь?
- Не может Агнешка няньку выбрать, барыня, - глухо сказал стремянной, и та вдруг поняла, что худая весть, которая прибыла к ней из Завидова, была вовсе не о ее дочери. – Худо ей, барыня, нынче. Занемогла она после того, как в пруд зашла, в воду ледяную. Зорчиха сказала, грудная у нее. Уже третий день бредит, вас зовет. Игнат Федосьич меня и снарядил в город, вам поведать о беде такой.

Грудная! Марина еле сидела прямо, так придавила будто камнем ее эта весть. В возрасте ее нянюшки грудную редко кто переносил. О Господи…!
- Смотрел ли ее доктор? – спросила она у стремянного, а потом сообразила, какую глупость произнесла. Разве приглашают доктора к крепостной?!
Внезапно она прошла к звонку и резко позвонила, вызывая к себе прислугу.
- Закладывайте мне карету да споро! В Завидово еду! – приказала она и даже прикрикнула, когда дворецкий заколебался, помня о строгих инструкциях своего барина – Марине было разрешено выезжать только в церковь да на небольшие прогулки в парк. После Таня довольно скоро переодела барыню в дорожное платье да подготовила небольшой багаж.

Когда Марина уже сидела в карете, а Таня укладывала ей в ноги горячие кирпичи и укрывала тщательно ее колени медвежьей полостью, во двор особняка въехала карета Анатоля, возвращавшегося со службы. Он тут же подошел к супруге и непринужденно оперся на дверцу ее кареты ладонью.
- Собираетесь в путешествие, мадам?– вкрадчиво спросил он. Марина взглянула на него с отчаянной мольбой в глазах.
- Моей няне худо, Анатоль. Она… Понимаешь, она пошла в пруд, когда…, - она смолкла, не зная, известна ли эта история ее супругу. Тот лишь коротко кивнул, показывая, что он в курсе всего, что происходит в деревне, и Марина, не будь так перепугана сейчас, была бы в ярости, что от нее утаили это происшествие.
- Вы, верно, запамятовали о своем положении? – по щекам Анатоля так ходили желваки. – К чему ехать в ночь? Ради кого? Ради крепостной?!
- Умоляю, Анатоль, она мне очень дорога. Быть может, я застану только последние минуты, - Марина осеклась, настолько больно стало ей при этих словах. – Я привязана к ней безмерно. Она мне… она мне, как мать!
- Ne divaguer, ma chere! Mere!• О чем вы?! Я запрещаю вам ехать. И кончено об этом!

Он произнес эти слова таким тоном, что Марина поняла – спорить с ним бессмысленно. Начни она настаивать, он прикажет челяди распрячь коней и убрать карету в сарай, и они подчинятся, ведь это его слуги прежде всего. Он тут хозяин. Ему принадлежит здесь, в этом доме и на этом дворе, все до последнего гвоздя. Даже она, Марина. И тут она горько заплакала от бессилия и горя, что терзали ее нынче. Неужели ей даже не суждено сказать последнее прости человеку, что всегда был близок ей, что всегда был на ее стороне, независимо от того, права ли она была или нет?

Но тут Анатоль наклонился к ней вглубь кареты и стер аккуратно кончиками пальцев слезы, струящиеся по ее щекам. Потом поправил полость на ее коленях, чтобы не было щелей, откуда мог бы дуть холодный ветер.
- Езжай, раз тебе так важно, - тихо сказал он. – Только береги себя и наше дитя, обещаешь?
Марина схватила эту большую мужскую ладонь в кожаной перчатке и прижалась к ней губами в порыве благодарности. А потом задержала его на мгновение перед тем, как он затворил дверцу кареты.
- Едем со мной! Я боюсь ехать туда одна, - прошептала она. - J'ai peur, Anatole, j'ai peur•…
Но ее муж лишь покачал головой, отказываясь ехать с ней в Завидово.
- Я не могу, ты же знаешь. У меня много дел здесь, в Петербурге. Да и как оставить Катиш одну? Я буду ждать тебя здесь и, когда ты вернешься, помогу тебе справиться со всеми твоими страхами.

С этими словами Анатоль плотно закрыл карету, пропустив в нее горничную Марины. Затем отошел к кучеру и проговорил им: «Берегите барыню. Случится что – семь шкур спущу!», а после подал знак трогаться. Карета медленно двинулась, чтобы выехать со двора, а Марина откинулась назад, на спинку сидения, прижимая к губам платок, чтобы приглушить тот стон, что рвался с ее губ. Она не солгала мужу – ей действительно было страшно, ведь смерть так близко она видела только три года назад, когда умерла ее тетушка. Но теперь смерть была иной, она забирала человека, что был в самом сердце Марины, словно у нее из груди вырывали частичку души.
Она думала об этом на протяжении всего пути в Завидово, но тут же одергивала себя – негоже думать о худшем, когда есть еще призрачная надежда на исцеление. И она принималась молиться тихим шепотом, держась за распятие у себя на груди, умоляя Господа услышать ее мольбы.

В Завидово Марина приехала, когда горизонт окрасился серым ноябрьским рассветом. Ее встретили на крыльце Игнат и почти вся домашняя челядь, словно ждали ее, словно знали, что она приедет. Марину тут же по ее просьбе провели в небольшую душную комнатку за лакейской, где на топчане лежала ее нянечка, вся алая от жара, терзающего ее хрупкое тело. Агнешку не стали размещать в людской, опасаясь первое время, что ее болезнь заразна. Но Зорчиха, осмотревшая больную, заверила, что это не так, это просто грудная, что опасности для других вовсе не представляет.

Шептунья и сейчас была здесь, что-то мешая в небольшом глиняном кувшинчике. Она даже не удивилась, когда на пороге этой комнатенке вдруг возникла Марина в расстегнутом салопе, развязывая дрожащими пальцами ленты шляпки. Зорчиха только кивнула барыне и продолжила свое дело, а та быстро подошла к постели больной и взяла ту за руку, тихо позвала по имени.
- Спит она, барыня, - тихо сказала шептунья. – Не буди ее, сил ей надо набраться.
- Значит, - Марина перевела на нее глаза, полные надежды. – Значит, она поправится? Ты видишь это? Видишь?
- Прости, барыня, - покачала головой Зорчиха. – Не питай надежды. Не выправиться ей. Стара она, слаб ее дух, и слабо тело. Пришел ее срок.
Марина ничего не ответила. Только поднесла ладонь Агнешки к лицу и прижала к своей щеке, тихо роняя слезы на постель, на свое платье, на ленты шляпки.
- Разве может быть это, родная? Разве оставишь меня, как оставили другие? – шептали ее губы.

Внезапно она выпрямилась, гневно посмотрела на Зорчиху. Потом встала и, распахнув дверь, кликнула лакея, повернулась к шептунье.
- Не бывать тому! Доктора позову! Он ее своими лекарствами спасет. Что твоя природа в сравнении с наукой? Немец вылечит ее! Обязательно вылечит!
Марина приказала привезти в имение доктора, не сообщив, впрочем, тому, какого именно пациента тому надлежит осмотреть, а сама направилась в детскую, чтобы своими глазами убедиться, что заверив Анатоля, что ребенок здоров полностью. Это было действительно так – Леночка была свежа и румяна, с немного заспанными глазенками, ведь мать разбудила ее, не удержавшись и крепко прижав к себе, скрывая свои слезы в ее льняных локонах. Та, даже не совсем проснувшись, почувствовала руки матери, ткнулась к ней в шею, как котенок, с тихим шепотом:
- Мама! Мамочка! – а затем начала что-то рассказывать ей, путая французские и русские слова, торопясь поведать матери о чем-то важном для нее. Марина сначала пыталась разобрать ее речь, но затем бросила эти попытки, решив, что переговорит с дочерью на свежую голову. Она с сожалением передала Леночку девушке, что временно заменяла няню, чтобы ту привели в порядок к завтраку.

За столом дочь по-прежнему была суетлива и шумна, позволяя себе иногда забыть о хороших манерах при матери, смеялась задорно. Погрустнела лишь один раз, когда с сожалением вспомнила о том, что Агнешка больна и не сможет поиграть с ней в кукольный дом, что ей недавно сделали дворовые.
- Неша шила красивых куколок, - сообщила Леночка едва сдерживающей слезы матери. – А вот занавеси и постельку не покончила. Потом, когда не будет болеть, да?
- Быть может, кто другой пусть окончит работу? – аккуратно спросила Марина. Разве можно было сказать ребенку, что нянечка больше не поднимется с постели, и в ее домик ничего более не пошьет. Но Леночка упрямо качнула головой:
- Не хочу другого! Хочу Нешу!

После трапезы Марине сообщили, что приехал доктор, и она тут же поспешила к нему, чтобы он поскорее начал свой осмотр. Сначала немец был очень недоволен, что его вызвали из дома столь рано ради какой-то крепостной, но затем, поймав на себе выразительный взгляд Марины, замолчал и принялся за свою работу.
- Ну? – спросила его Марина, едва он вышел к ней в гостиную, что была ближе всего к передней дома, а значит, и к лакейской. – Какие вести, доктор? Что вы скажете?
Тот с удовольствием подсел к небольшому столику по ее знаку, где для него сервировали легкий завтрак и поставили чарочку водки, что любил принять с утра на грудь. Потом протер свое пенсне и, водрузив его на нос, уставился на хозяйку сквозь стекла.
- Боюсь, что не смогу сказать вам ничего хорошего, ваше сиятельство. В легких полно жидкости, а жар просто пожирает несчастную изнутри. Не будь она в летах, я мог бы дать хотя бы один шанс, но в этом случае…, - он пожал плечами, и Марина поняла, что надежды нет никакой – Господь забирал у нее Агнешку.

Марина почти все утро провела перед образами, быть может, она сможет тогда умолить Богоматерь не оставлять ее без той материнской поддержки и любви, что давала ей Агнешка. Затем она пошла в комнатку к больной, где сидя у постели, утирала той лоб и плечи, чтобы хоть как-то облегчить ее муки. Агнешка в сознание не приходила – то проваливалась в глубины сна, то начинала метаться в постели, что выкрикивая на литвинском языке. Тогда Зорчиха прижимала ее к постели, и ту начинал бить тяжелый хриплый кашель, буквально разрывающей ей грудь. При этом нянечка так стонала от боли, что Марина не в силах слышать эти стоны и этот ужасающий ее кашель, закрывала уши ладонями в отчаянье, тихо плача от собственного бессилия ей помочь.

Спустя некоторое время Зорчиха попросила Марину уйти.
- Ты измотана, барыня, и телом, и духом. Ступай к себе и отдохни. Она уйдет не сейчас, будь покойна на этот счет. А сейчас она не видит и не слышит тебя, только себя мучаешь, барыня. Ступай, я кликну, когда нужно будет.

И Марина ушла, в тот же миг почувствовав, как утомилась от этого напряжения и бессонной ночи в дороге. Но ушла не к себе, а ту же наиболее близкую к лакейской комнате гостиную, чтобы не опоздать, когда будет необходимо спешить к одру Агнешки. Она устроилась на софе, приказав принести себе какую-нибудь шаль из спальни. Ее обложили для удобства подушками диванными (пару под спину, другую под голову на спинке софы), покрыли ноги покрывалом, а на плечи накинули ажурную шаль, при виде которой Марина разрыдалась тихонько, едва за слугами закрылась дверь. Эта шаль была связана Агнешкой еще несколько лет назад, в Ольховском, специально для Марины, но в последнее время она потерялась из вида и не была потому ношена хозяйкой. А вот нынче нашлась…

Марина закуталась в мягкую шаль и положила голову на подушку на спинке софы. Ей казалось, что это ласковые руки ее нянечки обняли ее с нежностью. Оттого ей стало так покойно вдруг, что она тут же провалилась в глубокий сон без сновидений.
Проснулась же она, когда ее потревожила музыка часов на каминной полке. Она, не открывая глаз, прослушала короткую мелодию, а затем мерный звон, отбивавший время. Шесть часов. Она проспала только три часа, и быть оттого, чувствовала себя такой разбитой. Надо все же заставить себя поднять веки, как бы тяжело это не было сейчас, сходить проведать Агнешку, затем зайти к дочери, решила Марина и приоткрыла глаза. Ей тут ударило в них какая-то яркая вспышка, сквозь прищур она разглядела, что был отблеск горящих свечей в одной из звездочек на эполете сидевшего на софе подле нее мужчины. Марина немного поморгала, чтобы развеять пелену перед глазами, мешающую видеть более ясно, а потом широко распахнула глаза – прямо перед ее лицом рядом с ее рукой, на ладони которой она лежала щекой, на подушке лежала мужская ладонь, на одном из пальцев которой блестел перстень-печатка с ониксом. Она перевела потрясенный взгляд на обладателя этой руки, а после одним резким движением двинулась ему навстречу, буквально вцепилась в его плечи, крепко прижалась к его груди, слегка оцарапав щеку об один из орденов в петлице. На нее вдруг нахлынуло такое облегчение, словно этот человек способен решить все ее трудности, устранит любые ее беды.

- Я узнал давеча вечером в клубе, куда Анатоль приехал ужинать, - прошептал в ухо Марине Сергей, ласково гладя по ее волосам своей широкой ладонью. Тихо стукнула дверь гостиной, пропуская уходящего Игната Федосьича, но сидящие на софе не обратили на него никакого внимания. – Я всю ночь боролся с собой, твердя себе, что это меня не касается более. Но я знал, как она дорога тебя, как ты ее любишь. И как тебе нынче больно, - он поцеловал ее в висок, а она все же расплакалась, скрывая свои слезы у него на груди. – Я твердил себе, что мне не должно быть до того ровным счетом никакого дела. Разум твердил - забудь, забудь! А сердце кричало криком от тревоги за тебя. И я не смог удержать себя. Вдруг оседлал Быстрого и приехал сюда…К тебе.
- Она умирает… уходит от меня, - прошептала Марина, но Сергей покачал головой, взял ее лицо в свои ладони и приподнял, чтобы заглянуть в ее заплаканные глаза.
- Не думай так. Даже если Господь сделает так, чтобы ее душа покинула бренное тело, она всегда будет подле тебя. Ты это сразу почувствуешь. Надо просто верить, что души наших близких рядом с нами, просто верить. Верь в это, моя милая, верь, и тебе станет легче отпустить ее в другой мир, без боли, без страданий, без сожалений, - Сергей ласково гладил пальцами ее щеки и лоб, словно стирая боль из ее души, и пусть только на это время, что она сейчас рядом с ним, но ей стало легче и покойнее. Будто он дал ей часть своей душевной силы и выдержки, чтобы пережить то, что творилось нынче в стенах этого дома.

Так они и сидели – рядышком, держась за руки, переплетя пальцы, пока не стукнули в дверь и не сообщили, что Зорчиха зовет барыню к Агнешке. Марина знала, что это означает. Она еле поднялась с софы с помощью Сергея и сначала направилась одна из комнаты, но в дверях вдруг обернулась и протянула ему дрожащую руку.
- J'ai peur, - прошептала она бледными губами, и он сделал то, что она так ждала от своего супруга – шагнул к ней и крепко сжал ее ладонь, подбадривая.
- Тогда сделаем это вместе, - прошептал Сергей, и Марина кивнула, потянув его за собой прочь из комнаты. Ей было все равно, что подумают сейчас слуги, а также узнает ли Анатоль об этой поддержке. Ей было важно, чтобы он был рядом в эту минуту, ведь только в его руках она черпала силы, чтобы пережить этот ужас потери.

- Еще нет, - прошептала Зорчиха Марине, едва та переступила порог, и с любопытством взглянула на шагнувшего вслед за ней офицера, которого она видела так часто в своих видениях. – Но она пришла в себя, и боюсь, более этого не случится… Прощайтесь же ныне, потому и звала.
Марина опустилась на колени перед постелью своей нянюшки, что сразу же с ощутимым усилием повернула голову в ее сторону, улыбнулась дрожащими от напряжения губами. Марина схватила ее морщинистую руку и прижала к своей щеке.

- Родная моя, - прошептала она еле слышно, но Агнешка ее услышала, потому как особым светом безграничной любви озарились ее глаза.
- Марыся моя… Ты нибы мне дачка была, что я так хотела от Янусика моего. Такая светлая, такая вирлавокая. Любила тебя больш усих моих дзеток нянченных, - тихим едва различимым шепотом проговорила нянечка с большим усилием. Было видно, что каждое слово дается ей с большим трудом. - Сыходжу, моя милая, сыходжу… Прыйшоу мой час, адыходзила я свае ужо. Абы не покину тебя, замолвлю словцо перад Господом нашим и Маткой Боской. Усе будзе у тебя добра! Слухаешь? Таму что я так хочу. Я хочу, каб ты была шчасливая, и буду нястомна прасиць аб том. Але ты не плач, не плач… Я любила твоих слез тады, не хочу их и цяпер!
- Хорошо, хорошо, - кивала Марина, а потом тихо спросила. – А что с Леночкой…?
- Не трэба, водзи ее сюды цяпер. Хай помниць мяне иншай - не такой страшнай, як сеньня. Жар бо мяне зусим вымотал… Помни, милая, помни - загляне сонца и у твае ваконца.

Агнешка устремила свой взор на Сергея, что стоял за спиной Марины, потом сделала знак, что хочет что-то ему сказать. Марина пропустила его к постели Агнешке и отстранилась, как бы ей не хотелось послушать того, о чем Загорскому сейчас так настойчиво шептала старушка в ухо. Затем он снова уступил место Марине, что не сдержалась и кинулась на слабую грудь своей нянечки, обхватила ее двумя руками, словно так она смогла удержать ее душу в этом теле. Рыдания сотрясали Марину, она хваталась руками за свою няньку, целовала ее морщинистые руки, умоляла не оставлять ее одну.
- Уведзи ее! Не могу больш! – прохрипела Агнешка, тихо роняя слезы на подушки, и Сергей обхватил Марину за плечи и оттащил от умирающей, а затем поднял на руки и вынес вон из комнаты. Суетящийся Игнат Федосьич, поджидающий их за дверью, повел Сергея в половину Марины, где ту уложили в постель и заставили выпить питье, приготовленное Зорчихой.
- Мак! – оттолкнула Марина чашку. – Не хочу спать! Не хочу!

Но Сергей заставил ее выпить питье до дна, а после прижал ее голову к своей груди и тихо укачивал в своих руках до тех пор, пока ее веки не опустились, и она не соскользнула в глубины сна. Он держал ее в своих объятиях еще долго, ловя каждый ее вздох, каждый стон невыплаканной боли с сомкнутых губ. Он отдал бы сейчас все, чтобы снять хотя бы часть той тяжести и горести, что ей придется пережить завтра поутру, ведь он доподлинно знал, что рассвет старой няньке Марины уже не суждено увидеть.

- Беражы яе. Одна она застанецца на усим белом свете. У яе маци свае клопаты, а сяброука яе таксама свае семью мае, не до Марыси ей. Не пакинь яе, абяцай мяне. Не могу сысци пакойна инакш, - просила его Агнешка хрипящим шепотом.

И он обещал ей. Несмотря на то, что их судьбы с Мариной давно разъединились, а их пути пошли в разные стороны и более никогда уже не пересекутся. Да и разве мог он отказать умирающей женщине, ведь она даже не знала, что он более не властен над собой, более не может быть подле Марины, раз обещался другой?

Сергей вспомнил вдруг, как Агнешка благословляла их с Мариной на крыльце в Киреевке, вспомнил, как улыбалась Марина, как они целовались прямо там, на виду у всей дворни имения Арсеньевых, под дождем из риса и пшена. Он перевел взгляд на Марину, спящую в его руках, отвел прядь волос с ее лица. Она выглядела сейчас совсем девочкой, когда сон смирил ее горе и боль, несмотря на большой живот, на который положила сейчас ладонь, словно защищая нерожденное дитя отчего-то. Сергей тоже положил ладонь ей на живот, чувствуя, как под его пальцами что-то зашевелилось, пришло в движение. Ему вдруг привиделось, что прошедших лет плена не было в его жизни, что он благополучно вернулся с Кавказа, и что они сейчас ждут их первенца, который и шевелится под его рукой.

Еле слышно скрипнула дверь, и в комнату ступила Зорчиха, вот так просто – без стука и позволения, но Сергей уже знал, что это была вовсе не простая крепостная, а потому ничего не сказал. Шептунья скользнула к постели, на которой он сидел, прислонившись к спинке кровати, держа Марину в объятиях.
- Спит, барыня, спит, - прошептала довольно Зорчиха, а потом перевела пристальный взгляд на Сергея, словно прицениваясь, осмотрела его. Затем настойчиво потянула его за рукав. – Уходить тебе надо. Чую, хозяин едет в Завидово, негоже ему видеть тебя здесь. За слуг не думай – они молчать будут, по сердцу им барыня, жалеют они ее. Уходи!

Сергей с явным сожалением переложил свою драгоценную ношу на подушки, накрыл другим концом покрывала. Марина вдруг во сне поймала его руку и прижалась к ней лицом, ткнувшись словно слепой котенок, и у него защемило сердце. Он склонился над ней, легко провел пальцами по ее лбу, скулам, носу, губам, запечатлевая ее образ в своем сердце. Такая нежная, такая безмятежная, такая прекрасная…
Это был последний раз, когда он смог вот так крепко прижимать ее к себе и целовать ее щеки и волосы, ее губы. Больше такого никогда не повторится в их жизни, ведь она супруга другого, да и он скоро пойдет под венец с другой женщиной.

- Иди же! – настойчиво проговорила Зорчиха и потянула его за рукав, а потом вдруг отпустила, словно обожглась об его руку. Это насторожило Сергея, и он в свою очередь схватил шептунью за шаль у нее на плечах.
- Марина говорила, ты будущее можешь видеть. Ты и сейчас видела?
Но Зорчиха лишь отвела глаза от его пронзительного взгляда и прошептала:
- Я вижу картинками, оборванными кусками. Не всегда удается узнать, что они сказать хотят мне. Иди же, барин, иди! Не доводи хозяина до греха! – она снова подтолкнула его к двери, но потом вдруг задержала. – Не ходи к дочери! И времени нет, да с хранцузской она. А та все барину расскажет. Не ходи! Уезжай сейчас же. Но помни, - она вдруг с силой сжала его кисть, заставляя взглянуть на себя. – Помни обо мне. Не забудь, когда время придет. Не забудь!

Сергей не стал уточнять, что Зорчиха хотела поведать ему этими странными словами, последний раз взглянул в сторону кровати, на которой спала Марина, и вышел вон. Зорчиха еще немного слушала, как затихают его шаги в глубине дома, а затем вернулась к постели, где склонилась над барыней, аккуратно отведя в сторону свечу, чтобы не капнуть на ту ненароком воском. Она все вглядывалась и вглядывалась в лежащую женщину, а потом покачала головой и провела пальцами по ее лбу.
- Бедная ты, бедная, барыня. И что ж Господь столько слез на твой век отвел? Но ничего – за твоими большими слезками покой я вижу, барыня. Покой…

Зорчиха отошла к постели к образам, еле слышно проговаривая слова, прочитала молитвы перед их ликом, крестясь неистово, прося у Всевышнего изменить свою волю, изменить судьбы, что открылись ей нынче, а после, так и не получив ответа, вышла из спальни, тихонько притворив дверь. Иногда ей становилось горше горького, что не вольна она менять участь человеческую. Зачем ей этот дар, когда она не может предупреждать смерти и болезни, а только является свидетелем их, знает заранее, кого понесут на кладбище следующим?

Уже отмеряли нить жизнь каждого, и скоро, совсем скоро некоторые нити будут безжалостно обрезаны…

• 10 ноября
• До скорого свидания! (фр.)
• представить (фр.)
• Не заговаривайтесь, моя дорогая! Мать! (фр.)
• Мне страшно, Анатоль, мне страшно…(фр.)
_________________