Наследство дона Терессио

В кабинете отца было накурено, только сейчас Лучия осознала, что её привезли в дом Молинаре. Дом её детства. Наверно, она была здесь счастлива когда-то... Или, как и всегда, притворялась счастливой настолько удачно, что поверила сама себе. Неважно. Теперь ей уже всё равно.

Моррисон сказал, что Рокко мёртв. Безразличные слова, которые только подтверждали то, что она и так знала. С мертвецами говорят на почтительной латыни, живым сообщают новости скупо и безжалостно. Лучия всегда знала, что может однажды потерять тех кого любит, она думала,что у горя будет солоноватый привкус слёз и звук рыданий. И снова ошиблась. Тишина и вкус пепла на губах - вот её горе.

Кто-то вывел Лучию из кабинета, она шла не сопротивляясь. Наверно, её было приказано не оставлять одну, потому что даже сейчас дверь за ней не заперли. Лучия выключила свет и встала у окна. Прошёл час, другой, третий, она всё так же стояла и смотрела в темноту. Бывали такие ночи, когда на Земле царила пустота. Сквозь плотный слой облаков не было видно ни луны, ни звёзд, ни отблесков фонарей, даже запахов словно не было. Возможно это просто безысходность, а не пустота. Наверно в аду так же темно,  ни надежды, ни лучика света. От ада эту комнату сейчас отличало лишь отсутствие тишины - слышно было как ветер  шепчет о чём-то своём, как идут часы, как её охранник  переминается с ноги на ногу, как его сменяют на  посту. Наконец темнота стала отступать, словно напоминания, что свет всегда побеждает тьму. Всего лишь сказки, которым больше не верят глупые девочки.

Впервые за много лет Лучия не поехала утром в церковь, всё так же безучастная ко всему, девушка спустилась вниз. Старая экономка, которая знала Лучию ещё малышкой, увела её на кухню. Все слуги знали, что молодая хозяйка, когда гостит в этом доме всегда сама готовит завтрак отцу. Всё так же равнодушно Лучия поставила сковороду на плиту, налила оливковое масло. Раскалив его, высыпала рубленный чеснок и принялась за помидоры. Нож в её руке дрогнул, и Лучия глубоко порезалась. Ярко алая кровь стекала по ладони, капая на пол, но Лучия этого, казалось, попросту не замечала, продолжая нарезать томаты. Кухарка испуганно ахнула, и выбежала за доном Молинаре.

Отец зашёл на кухню, что-то грубо сказал охранявшему её человеку и отправил его в свой кабинет за виски. Налив напиток в бокал, дон Молинаре протянул его дочери и приказал выпить. Лучия, словно не замечая ни отца, ни виски, что-то мешала в сковороде. Повинуясь кивку своего дона, один из людей отца схватил её. Неожиданно даже для самой себя Лучия принялась вырываться почти так же безрассудно и яростно, как и когда её уводили из гостиницы ночью. Чертыхаясь на чём свет стоит отец всё-таки влил в неё стакан виски. Тот обжигал внутренности и вызывал непрошенные слёзы, которых она так страшилась.

Слёзы потекли по лицу непрерывным потоком, они не приносили облегчения или надежды. Одну лишь головную боль и воспоминания. Больше не сдерживаясь, Лучия упала на колени и зарыдала в голос, её руки, словно не слушаясь хозяйку, раздирали платье и царапали лицо. Кто-то пытался остановить её. Лучия помнила, как отец приказал вызвать врача. Он поднял её на руки и отнёс в спальню. Её лицо заливали с слёзы, а с ладоней капала кровь, закусив кулак Лучия пыталась подавить рыдания. Она смутно помнила, как пришёл доктор, как сделал ей укол, как отец неожиданно погладил её по волосам...

Лучия проснулась под вечер с жуткой головной болью и совершенно опустошенная. Она оделась и спустилась в кабинет дона Молинаре. В кабинете снова было накурено, синьор Витторио удивленно посмотрел на Лучию, но всё же промолчал по поводу её внешнего вида и сразу перешёл к делу:
- Завтра дон Ламберти приедет к нам на ужин, Лучия, мы ждём, что ты покажешь себя достойной хозяйкой.
Лучия отрицательно покачала головой, она не стала говорить с консильери, а обратилась напрямую к отцу:
- Нет. И теперь ни ты, никто другой не сможете меня заставить. Ты зря его убил, дон, я тебя больше не боюсь. Если дон Ламберти не передумает, я сама расскажу ему про вчерашнюю ночь или про гонки. Может, отпишу всё его служанке... Ты уже ничего не можешь мне сделать, дон Молинаре...

На следующее же утро Лучию Терессио отправили на Сицилию.
_________________

Первым, что увидела Мерседес после пробуждения, было склоненное над ней лицо Молинаре. Мужчина выглядел уставшим, и у нее неожиданно возникло желание погладить его по щеке, покрытой отросшей за день щетиной, запустить пальцы в чуть тронутые сединой темные волосы и притянуть его голову ближе, чтобы прикоснуться губами к упрямой складке, залегшей в уголке рта. Все мысли о недавнем решении уйти, разом выветрились из головы, Мерседес без сопротивления перебралась с кровати на колени к Молинаре и позволила снять с себя платье. Все казалось правильным и естественным, пока сильные мужские пальцы, освободив ее тело из тисков корсета, не прошлись в нежной ласке по обнаженной спине. Рядом с Пауло она забылась настолько, что ни разу не вспомнила о своей ущербности и теперь, когда было поздно поворачивать назад, прикрываясь ложной скромностью или праведным гневом, она терпеливо ожидала вердикта. Сколько раз она ловила свое отражение в зеркале и отворачивалась вначале от ужаса и отвращения, позже – от бессилия. Рисунок, оставленный огнем на ее теле, ни на миг не позволял забыть о трагедии и утрате, и в то же время заставлял чувствовать себя неполноценной. Все-таки жаль, что она не ушла раньше. Мерседес не хотела вопросов или комментариев по поводу своей внешности, а еще больше не хотела сочувствия и жалости…

Бережное прикосновение горячих губ к причудливому плетению старых шрамов заставило ее втянуть воздух сквозь сжатые зубы. Она ожидала от Молинаре чего угодно, даже внутренне подготовилась к тому, что оттолкнет, только не этого. Нежные успокаивающие поцелуи вселяли уверенность и дарили ни с чем несравнимое удовольствие, заставляя выгибаться в его руках. Он назвал ее идеальной и Мерседес вздрогнула. Если бы подобное сказал кто-то другой, в иных обстоятельствах, она бы просто рассмеялась этому человеку в лицо. Однако Пауло никогда и ничего не говорил просто так, лишь для того чтобы утешить или угодить собеседнику. Ему не нужна идеальная женщина, ему нужна Мерседес. А он нужен ей, сколько бы она не убеждала себя в обратном.

Ночь казалась бесконечной, но сегодня ей некуда спешить. Уже не стесняясь ни своих шрамов, ни наготы, Мерседес обвила руками плечи Молинаре и с готовностью ответила на голодный поцелуй, рождавший яростную волну возбуждения в ее теле. Тонкие пальцы пробежали вдоль ряда пуговиц на его рубашке и принялись в нетерпении расстегивать верхнюю. На ее мужчине оставалось слишком много одежды, и это нужно было немедленно исправить…


Последние слова, произнесенные серьезным тоном, неожиданно развеселили Мерседес. Лукаво улыбнувшись, она столь же серьезно и даже церемонно ответила:
- Думаю, мой кот по достоинству оценит это и будет уважать своего дона не меньше.
Мерседес немного приподнялась на локте, вглядываясь в лицо мужчины, которого решила впустить в свою жизнь.
- А еще, моего кота вполне устроит, если вся любовь достанется его хозяйке. - Она задумчиво провела указательным пальцем по его нижней губе и с вызовом заглянула в глаза, которые сейчас смотрели на нее почти нежно. Придвинувшись ближе, Мерседес положила голову на грудь Пауло, прислушиваясь к размеренному стуку его сердца под своей щекой. Наверно, в этот момент оба понимали – то, что происходит между ними пока нельзя назвать любовью, но интуиция подсказывала: когда-нибудь они проснутся в объятьях друг друга с осознанием того, что по отдельности их просто не существует.
_________________

После июньских событий жизнь медленно входила в привычную колею. Мир между Семьями был настолько хрупок, что казалось достаточно малейшего толчка, чтобы повергнуть город в войну. И к ней были готовы. Газеты долго пестрели эффектными заголовками об ожидаемой войне кланов... но постепенно накал спадал. Капо Ламберти занялись освоением новых территорий, полученных Семьёй после Комиссии. Да и перевод под своё руководство бывшего легального бизнеса Терессио тоже происходил не сразу и не без проблем.

Так что дела Семьи и бизнес не давали расслабиться, но Франко это устраивало. Это отвлекало его от мыслей, предаваться которым он не хотел, более того, от которых хотел избавиться. Хотя от его желания, как оказалось, тут совсем ничего не зависело. Синьорина Санти, Кьяра, девушка, которую он хотел использовать в своих деловых интересах, и использовал... Как так получилось, что именно эта простая неискушённая девчонка вдруг влезла ему под кожу? Да, красива, да соблазнительна, но мало ли красивых и соблазнительных сирен вокруг? И ни одна из них не вызывала в нём и тысячной доли подобных чувств.

В жизни Франко Ламберти не было места сердечным склонностям. Впустив кого-то в своё сердце делаешься уязвимым и слабым. Этот жизненный урок он выучил ещё мальчишкой. Поэтому он не позволял себе привязываться ни к кому. Но эта большеглазая девчонка, сбежавшая от него, не давала ему покоя, сводила с ума. Вспоминая о том, как самозабвенно она откликалась на его поцелуи и ласки, Франко терял самообладание. Он презирал себя за подобную слабость и неспособность справиться с наваждением, но сделать ничего не мог. И уж совсем не властен он был над своими снами. Снами, в которых она не убегала...

***

Тактичный стук в дверь кабинета раздался, когда вечернее совещание уже закончилось и капо стали расходиться. Данте открыл бар, доставая бутылку коньяка и бокалы.

- Дон Ламберти, к вам посетитель.

Ламберти сбросил бумаги, которые изучал, в ящик стола, взял у Данте бокал и поднял взгляд на вошедшего в кабинет мажордома.

- Гони всех прочь, Лука, кто бы это ни был... - он сделал глоток. - Я никого не хочу видеть.

- Это девушка. Говорит, её зовут Кьяра Санти. - Невозмутимая маска на лице мажордома не дрогнула. - Я скажу ей, что вы не можете её принять.

Бокал со стуком опустился на стол, расплёскивая коньяк. Данте только взглянул, и опустил взгляд в свой бокал, промолчав.

- Где она? - Ламберти поднялся из-за стола.

- Ждёт в гостиной. - Лука не выразил ни малейшего удивления перемене настроения босса, - Проводить её сюда? - Вопрос повис в воздухе, так как Франко уже не было в кабинете. Лука посмотрел ему в след, и подошёл к столу, чтобы вытереть коньячные пятна. Молчаливый обмен взглядами с консильери и Данте тоже поднялся на ноги.

- Я, пожалуй, тоже пойду.

***

Стоя у входа в гостиную, Франко смотрел, как девушка разглядывает фотографии на камине, касаясь пальцами изображений, а потом, словно почувствовав его присутствие обернулась.


Его имя сорвавшееся с её губ, а не формальное дон Ламберти... Растерянный взгляд, неуверенная улыбка... Все принципы пошли прахом... В несколько шагов преодолев разделяющее их расстояние, Франко, ни слова не говоря прижал девушку к себе, поднял лицо за подбородок, жадно приникая поцелуем к её губам. Его рука скользнула на затылок, удерживая и не давая отвернуться. Он сминал её губы, вторгаясь в сладкую глубину рта, брал то, что хотел, и не намеревался больше отпускать. Оторвавшись от нежных губ, Франко посмотрел в затуманившиеся глаза и подхватив девушку на руки понес вверх по лестнице.

Оказавшись в своей спальне, он опустил Кьяру на пол, его руки и губы жадно скользили по обнажённым плечам, груди... чёртово платье... Франко рванул вниз раздражающую его ткань. Застёжка на платье не выдержала напора, маленькие пуговицы посыпались на пол. Тонкий шёлк с треском разошёлся обнажая восхитительное тело. Девушка скрестила было руки, в наивной попытке прикрыться, но Франко требовательным жестом отвёл её руки вниз...

- Не прячься, ты прекрасна, - хрипло прошептал он, не сводя с неё голодного горящего взгляда.

Уложив обнажённую девушку на кровать, Франко быстро избавился от собственной одежды. Нежность... он хотел быть нежным с ней, любить её томительно и не спеша, но не смог. Первое же соприкосновение тел снесло напрочь всю неспешную томность, и осталась только обжигающая, раскалённая добела страсть, в которой горел он сам и которую безумно желал разжечь в ней. Его ласки были жадными, страстными, неистовыми, Кьяра со стоном металась по постели, выгибаясь навстречу его губам и рукам, цепляясь за него, впиваясь ногтями в его плечи, едва лишь он немного отстранялся. Чувствуя, что уже находится на пределе, Франко одним резким движением овладел ею, поймав губами её вскрик и стал двигаться всё сильнее и сильнее, следя, как меняется выражение её лица, слушая срывающиеся с её губ стоны, пока, наконец, их обоих не накрыло слепящей вспышкой нестерпимого наслаждения.

***

Где-то там далеко, за стеной, сверкал огнями ночной Нью-Йорк, жестокий и равнодушный... а здесь, в этой комнате, в объятиях Франко спала девушка, вместе с которой в его жизнь вошли страсть, нежность, и счастье...

некоторое время спустя....
Она любила это время суток.
Время ожидания, когда утро еще не вступило в свои права, когда все еще спят и не беспокоят своими проблемами, когда все живое замерло в ожидании восхода солнца, когда наступает хрупкая, как крылья бабочки, тишина.
Время нежности, когда она, не скрываясь, могла любоваться на него спящего, когда пальчиками, можно рисовать узоры на теплой коже, когда обрисовывая контуры его лица, она могла наслаждаться легким покалыванием отросшей за ночь щетины.
Время ласки, когда от ее поглаживаний, он, тихо вздыхая, еще не проснувшись окончательно, ладонями проводя по ее телу, обнимает и притягивает к себе, а она ластится как кошка, требуя своей порции ласки.
Это утро радикально отличалось от столь любимого ею времени.
Проснувшись от сильной тошноты, Альма, с трудом поднявшись с кровати, стараясь не разбудить спящего рядом мужчину, не желая показывать свое нездоровье, добралась до ванной, где освободив желудок, осталась сидеть на полу, спиной прижимаясь к холодной, выложенной черным мрамором стене.
Она знала, что с ней. Точно так же девять лет назад она сидела в ванной на полу, когда ее обнаружила служанка.
Вздохи и причитания, затем семейный доктор, его удивленный взгляд на Альму и спешные сборы с просьбой о встрече с доном Терессио. Потом ад. Ад, длившийся на протяжении месяца. Презрительный взгляд отца Альма не забудет никогда. Его слова, обидные до слез и попытки узнать кто отец будущего малыша.
Ее попытки найти способ связаться с Френком терпели одну неудачу за другой, ровно до того момента, пока Роберта не пришла ее навестить. В этот момент она принесла надежду на что-то лучшее в жизни Альмы. Они долго обсуждали, как Роберта позвонит Френку и сообщит новость, казалось, все было продуманно до мелочей. Роберта ушла домой, а Альма осталась ждать. Самая страшная пытка – это пытка ожиданием. И если прошлый раз встреча с подругой подарила девушке надежду, то следующий ее визит погрузил Альму в пучину тоски и безысходности.
Даже сейчас, зная правду, воспоминания о том дне причиняли Альме невыносимую боль.
- Привет, l'uccellino, - Альма, кинулась обнимать подругу, глаза горели надежой, а голос от волнения срывался на шепот, - ты звонила? – тихо на ушко прошептала она Роберте, не желая, чтобы служанка, постоянно находящаяся теперь при девушке, услышала хоть слово.
- Привет, - Роберта обняла подругу, прижав ее к себе сильнее, чем обычно, как будто пытаясь защитить Альму от всего света, но Альма ничего не замечала, в тот момент ее волновал только ответ, - звонила, но сейчас не могу сказать. Пойдем в твою комнату?
- Пойдем, - Альма схватила подругу за руку и почти бегом направилась к лестнице, но уже на первой ступени, вспомнив о служанке, следующей за девушками по пятам, остановилась, - Рита, принеси нам с синьориной Робертой чай.
В комнате Альма усадила Роберту на кровать, а сама остановилась перед ней, ожидая, что же расскажет ей подруга, но та, в свою очередь, поднявшись и с усилием усадив Альму, взяв ее за руки, долго не могла начать.
- Роберта, не томи, - Альма еще продолжала улыбаться, но уже не так как при встрече.
- Я позвонила, - слова с трудом давались Роберте, - попросила к телефону синьора Корелли, на что мне ответили, что его нет, и он отправился за подарком для своей невесты. Потом синьора Корелли, как оказалось, это его мать ответила на звонок, еще долго рассказывала, какая у него чудесная невеста и как она, синьора Корелли, счастлива, что ее мальчик наконец-то одумался и решил жениться. Дальше я не стала слушать и положила трубку. Мне очень жаль, Альма.
Однако Альма уже ничего не слышала, вернее не понимала, о чем говорит ее подруга. В эту минуту ей казалось, что жизнь кончилась. Не было слез, не было мыслей, была одна лишь пустота, которая заполняя все внутренности Альмы, оставляла лишь пустую оболочку, забирая чувства и душу. Тот день Роберта провела рядом с подругой, стараясь ее привести в чувство, но Альма закрылась и никого не хотела пускать к себе. Она уже тогда оберегала своего сына от боли.
Вечером за ужином дон Терессио, сделал Альме предложение, от которого она не смогла отказаться. И каждый раз, возвращаясь мыслями в тот день, она понимала, что поступила бы точно так же.
- Альма, я возлагал на тебя большие надежды. Думал, что ты порадуешь папу хотя бы раз в жизни и окажешь посильную помощь Семье. – Он замолчал, глядя на безучастную дочь. – Но у тебя еще есть шанс все исправить. Я буду добрым папой и не буду тебя заставлять что-то делать. Я предложу тебе выбор.
Он замолчал, ожидая реакции дочери, но та оставалась все такой же безучастной ко всему.
- Что за девка? – Процедил дон Терессио сквозь зубы. – У меня есть три варианта дальнейшего развития событий. Первый, ты делаешь аборт.
- Что? – Альму это слово выдернуло из вакуума, в котором она находилась весь день, - нет! Никогда, слышишь? – Она привстала со стула, пытаясь достучаться до отца и понимая, что все ее попытки бесполезны. Как он решит, так и будет.
- Второй, - дон Терессио продолжил, не обращая внимания на попытку дочери сопротивляться, - ты уезжаешь в Тампу к одной моей знакомой, там рожаешь и возвращаешься домой. А потом я выдам тебя замуж, как и планировал. Но придется забыть о ребенке. Ты его никогда не увидишь.
Альма с ужасом смотрела на родного отца и не верила, что он способен так поступить.
- Третий, - дон Терессио продолжил, не дожидаясь от дочери слов, - ты выходишь замуж за Анжело. Это не самый лучший вариант, но он давно тебя хотел и готов взять даже с ублюдком.
- Я согласна. – Ей не из чего было выбирать. Ей не о чем было думать. Жизнь страшна и жестока. Альма это понимала, как понимала, что отец не шутит. – Я согласна на третий вариант. Доброго вечера, отец. – Она встала из-за стола и покинула столовую. Все решилось. Как и почему было неизвестно.
Свадьбу откладывать не стали, чтобы не позорить семью. Альма участия не принимала. Ей было все равно. Казалось, что она умерла в тот день, когда Роберта сообщила ей известие о свадьбе Корелли.
Она была одной из самых красивых невест, белое кружевное платье, вуаль и шляпка, небольшой, но потрясающе красивый букет, она улыбалась, показывая всем, что свадьба не вынужденная. В тот день Альма пообещала быть хорошей женой, человеку, который дал ей смысл жить дальше.
Открылась дверь и вошел Френк, увидев Альму на полу, он побледнел и не говоря ни слова подхватил ее на руки, вынося из ванной.
- Тебе плохо, родная? – Он уложил ее на кровать, а сам потянулся к телефону, собираясь вызвать доктора.
- Постой!! - Она обхватила пальчиками его руку, стремясь остановить его, - это временное явление, - она попыталась улыбнуться, чтобы вселить уверенность в своих словах в своего любимого мужчину. - Со мной все хорошо, - видя его сомневающийся взгляд, Альма приподнялась, стараясь прижаться к нему, - это временное явление. Я уверена, что скоро нас ожидает пополнение.
Она взяла его ладонь и расположила, на своем, пока еще плоском животе, она старалась дать ему возможность с первых минут ощутить радость отцовства, сама при этом жаждала ощутить поддержку любимого мужчины.
_________________

Френк всем своим нутром чувствовал, что что то не так. Альма ему улыбалась, она его любила. Это он слышал очень часто и отвечал в ответ, но, что то было в ее глазах. Тайное, скрытое, где то очень глубоко. Всякий раз, стоило ему ответить “я тебя люблю», это что то вспыхивало, прорывалось наружу и тут же ускользая пряталось.
Сначала он думал, что ему показалось. Потом, он стал специально следить и ждать, смотреть ей в глаза и прижимая к себе. Он старался передать всю уверенность, но, "оно" возвращалось каждый раз.
Он не знал этому определения. Его это очень беспокоило. Но и спросить он не мог. Как и о чем он спросит? Скажет, что ему что то привиделось и сойти за сумасшедшего?
Помощь пришла откуда и не ждал.
Альма с Дино уехали в парк, оставив его в своем кабинете просматривать недавно принесенные документы.
- Что у вас с Альмой происходит?- мать тихо вошла в кабинет, прикрывая за собой дверь и останавливаясь напротив его стола.
- А что у нас происходит?- стараясь скрыть недовольство, Френк не спеша отложил документы в сторону, поднимая взгляд на мать, - я считал что у нас все в порядке.
Да, он искренне пытался так считать и переубеждать себя. Почти безуспешно, но сдаваться он не собирался. Слишком высокую цену они заплатили, что бы быть вместе. Слишком.
- Ты взрослый мужчина, но не понимаешь самой простой вещи,- мать обошла стол, останавливаясь возле него, тихонько прикасаясь к его плечу,- ты дон, на тебе огромная ответственность, но,- она замялась, осторожно подбирая слова,- есть на тебе и другая. Более сложная, и не менее прекрасная. Ответственность за чувства и сердце. Приглядись к своей женщине и вспомни. Вспомни, как у вас все начиналось, чем закончилось и как возобновилось. Ты всегда был сообразительным, пойми и здесь, пока не поздно.
Посмотрев ему в глаза, мать так же тихо вышла из его кабинета, оставив сына разгадать загадку человеческих душ. Что она хотела ему сказать? Что скрывала Альма в душе? Он не сомневался, что обе причины взаимосвязаны. Но чем?

Отчет остался не тронутым и позабытым, пока Карелли раз за разом прокручивал в голове слова матери.
Вспомнилось их с Альмой знакомство. Короткое, в одном из клубов, на одном из многочисленных приёмов. Он не знал чья она дочь. Она не знала кто он.
Их вторая встреча, когда он уже знал о ней все. И видел по ее глазам, что и ей уже все известно. Между ними лежала пропасть и неимоверное притяжение. Странное, необычное притяжение прикоснуться, провести костяшками пальцев по щеке и вдохнуть ее запах. И только стражи ее отца и здравый смысл удерживали его на месте. Редкие взгляды и официальный разговор, все, что им было позволено и доступно.
Тайная, вырванная встреча в доме у какой то девушки. Через промежуток времени еще одна, закончившаяся соблазнением.
Френк коротко усмехнулся, вспоминая тот день. Как его,тридцатилетнего мужика, соблазняла совсем еще юная девочка. Его девочка. Уже тогда она была его. Уже тогда он для себя все ре шил. Он даже ожерелье прихватил, потому что знал, что уезжает. Знал, что это их последняя встреча перед многими месяцами. Но не знал, что перед годами.
- Моя маленькая девочка,- Френк приподнялся на локтях смотря сверху. Она была его, во всех смыслах. Его и только его. Он убьет любого кто посмеет просто посмотреть на нее, а не только прикоснуться,- мне придется уехать. На Сицилию.
Огонек страха вспыхнул в смотрящих на него глазах и немой вопрос. И он ее прекрасно понимал. Ему самому не хотелось уезжать, но приближалась война и ему срочно нужно было забрать мать. Увезти, пока не поздно.
- Подожди,- не одеваясь, Френк поднялся с кровати, находя то, что было приготовлено для нее. Она должна знать. Она поймет. Это будет самым ярким доказательством и надеждой.
Вернувшись обратно, Корелли присел на край кровати любуясь Альмой, такой юной и такой прекрасной. Что то сжалось внутри, при взгляде на нее. Страх, безотчетный и безосновательный.
- Что это?- Альма прикоснулась кончиком пальце к жемчужине.
Почему, почему уже тогда он не задумался над ее вопросом? Почему не возникло подозрение? Огромная куча почему, спустя десятилетие.
- А это,- Френк положил ладонь Альме на живот, медленно, лаская поднимаясь выше, останавливаясь возле ее шейки, с улыбкой смотря в глаза и застегивая ожерелье,- это подарок. Тебе. Моей,- Френк голосом выделил это слова,- мой девочке.
Глупец, и ослепленный любовью осел. Конечно она ничего не знала. Как и выяснилось совсем недавно. Терессио не потрудился рассказать своей дочери ничего. Да и зачем? Дочь для него была товар.
Даже сейчас, вспоминая взгляд Альмы, когда он ей все рассказал, его челюсти сжимались от всей глупости той ситуации, в которую он их сам, сам, своими собственными руками загнал.
Тогда, он не сказал ей важного. Он не сказал того, что должен был прокричать. Он не сказал ей, что признавал своей невестой и фактически делал предложение. Он не сказал ей того, что жемчуг, у них, на Сицилии, дарят будущим женам, тем самым определяя принадлежность, ему. На всегда.

Откусив щипцами край сигары, он подкурил делая первую, глубокую затяжку, поднимаясь с кресла и подходя к окну.
Да, у них был недавно разговор, где он все пояснил, но что это меняло, для нее? Что? Слова остались словами. Между ними всегда были только слова. Короткие, украдкой брошенные и позже, резкие. С самого начала между ними была пропасть в принадлежности к разным Семьям. Позже, стена недопонимания и ее брак. Но ни разу, никогда, он не сказал ей сам, что любит ее. Никогда сам. Даже тогда, когда она приехала к нему, он вынудил ее признаться.
А он? Что сделал он, что бы покорить и завоевать свою девочку? Он взял ее как должное, а она отдала, не требуя ничего взамен.
- Корелли, ты идиот,- презрительно усмехнувшись своему отражению в стекле, Френк отвернулся, выпуская кольцо дыма и прикидывая как поступить дальше.
Он не мог понять и представить, что дело все в этом. Или не в этом. Тогда что имела в виду его мать? Мудрая, прожившая годы женщина.
Невольно вспомнились ее рассказы- воспоминания о их жизни с отцом. Вспомнилось, как вспыхивали при этом ее глаза. Даже сейчас, спустя очень много лет.
А что вспомнит Альма, когда будет в том же возрасте как его мать? Какие будут у нее воспоминания? Что он ей дал такого, что бы ее глаза сияли?
Стоп. Резко остановившись на месте, Корелли осмотрелся вокруг, выпуская очередную порцию колец дыма.
Что, что ему мешает сейчас? Что ему мешает сейчас, сделать то, что он не сделал тогда?

Короткая команда, и он, в сопровождении Лучио и не большого отряда охраны, переехал в пустующий номер одного из клубов, отдав приказ, что Альма и сын останутся в его доме.
В его голове очень четко и быстро зрел план. План, по завоеванию своей любимой девочки.
Они начнут с самого начала. Они пройдут все этапы, от знакомства до согласия лечь с ним в постель, не потому что она его, а потому, что будет безумно этого хотеть и ждать.
Он покажете ей все. Всю ее бесценность, необходимость и важность. Для него.
Он стерпит все. Все ее капризы и отказы. Он проведет свою девочку через все полосы и преграды, раз за разом смотря ей в глаза и ожидая, корда огонек сомнения и страха, сменится огнем любви и желания.
Он подождет. Он будет терпеть и добиваться. Добиваться любви, той, кто была ему нужнее всех. Той, кого он любил все эти годы.
Он подарите ей закаты и рассветы. Он подарите ей смех и предвкушение ожидания. Он подарит ей трепет надежды и радость от встречи.
Он готов был ко всему. Идти к ней, добиваться ее. Шаг за шагом. Робко, тихо или напористо. Он готов был ждать, и при этом не переставать любить. Ее. Одну. Единственную.
_________________

Несколько лет спустя

У Джейсона Моррисона был Ангел. Он верил в это также как в то, что после ночи непременно настанет утро или что листья на деревьях зелёные, а снег – белый. У Джейсона Моррисона был Ангел, но появился в его жизни он не так давно.
Сегодня, когда он в очередной раз чудом избежал смерти, а в глазах сидящего за рулём машины Барри впервые прочёл промелькнувший ужас, он понял, что не ошибался. Рядом с ним действительно был ангел-хранитель.

До дома Моррисона они с Барри доехали в полном молчании, лишь только без остановки курили. Джейсон жадно вдыхал в лёгкие дым, чувствуя как с каждой секундой успокаивается. Вечерний город мелькал разноцветными огнями, а с неба неторопливо падали крупные хлопья снега. Сочельник. Праздник, который для Джея с некоторых пор приобрёл совсем другие краски и оттенки, чем то было раньше. Он вспомнил, как провёл несколько последних Сочельников и невольно улыбнулся. Воспоминания стёрли страх, который Моррисон испытал чуть раньше, и теперь Джей выбросил окурок в открытое окно и просто откинулся на спинку сидения.

Приоткрыв дверь в квартиру, Джейсон едва слышно ступил внутрь, словно любой скрип или лишний шорох могли рассеять какое-то волшебство, что с недавних пор царило у него дома. В прихожую почти что вкатился маленький и толстый щенок, который начал повизгивать, когда Джей снимал с себя обувь и припорошенную снегом верхнюю одежду.
- Хей, Босс, как дела? – подхватив щенка на руки, Моррисон прошёл прямиком в детскую, переоборудованную из одной спальни, и опустил Босса на пол, только когда за ним закрылась дверь. Старый пёс, оставшийся ещё от родителей, уже давно умер, и Джей долго отказывался заводить новую собаку, как бы Рене на этом ни настаивала. А когда всё же согласился, его жена заявила, что питомца будут звать тоже Боссом, потому что в семье должен быть хоть один босс. Если бы не её смеющиеся глаза при этом, Джей бы даже и не подумал смягчить наказание, которое ожидало Рене ночью в их спальне.
- Вот так вот меня тут, оказывается, ждали, - покачал головой Моррисон, усаживаясь на подлокотник небольшого кресла, стоящего в углу и безотрывно глядя на сына, который лежал на полу и увлечённо что-то рисовал.
- Ой! – Томас подскочил с пола, подбежал к отцу, поцеловал его в щёку и тут же снова устремился обратно, чтобы продолжить своё занятие. – Мы ждали, мама даже заснула, - сообщил он, старательно обводя усы какому-то мужчине, который был подозрительно похож на гангстера.
- Весь Сочельник проспит, - Джейсон удобнее устроился на подлокотнике и сложил руки на груди, наблюдая за Томасом. Вечер, такой тихий и спокойный, словно альтернатива тому миру, в котором Джею было привычно вне этих стен, потихоньку окутывал всё вокруг, ложась на предметы мебели невидимым покрывалом.
- Да нет, - Томас был более чем серьёзен. – Мы же её разбудим.

Будить Рене не хотелось. Джейсон вошёл в спальню, безошибочно находя взглядом устроившуюся не на постели, а на стоящей у окна кушетке жену. Медленно подошёл к ней и опустился на колени на пол, беря её ладонь в свои руки. Она спала, и Джею показалось, что Рене улыбается во сне. Что он делал бы сейчас, не будь у него его жены? Где бы оказался? Был бы жив?
Он вспомнил, как Рене заявила ему, что станет его водителем и усмехнулся. Никогда он не позволил бы себе рискнуть её жизнью, никогда… Потому пришлось найти для жены другое занятие. Выпустив ладонь Рене из своей, Джейсон осторожно и невесомо провёл пальцами по её щекам, с тихим смехом наблюдая, как Рене хмурится. Потом обвёл губы, невольно вспоминая, какие они на вкус, а потом его ладонь легла на маленький и аккуратный живот жены. Рене уверяла, что теперь непременно родится дочка, а Джей уверял в ответ, что если не в этот раз, то уж в какой-нибудь из следующих точно.
Осторожно коснувшись губ жены поцелуем, Джейсон поднялся с пола и тут же нагнулся, вновь подхватывая на руки щенка. И как он умудрился просочиться сюда в крошечную щель приоткрытой двери? Вздохнув, Джейсон быстро покинул спальню, чтобы не разбудить жену, и не заметил, как Рене открыла глаза и счастливо улыбнулась, провожая их с Боссом взглядом.

Томас уже давным-давно зевал, сидя на диване рядом с отцом и то и дело растирая ладошками лицо, но спать идти отказывался и слушал книгу, которую ему читал Джей. Ещё ни разу Томас не выдерживал до полуночи, но всегда стойко ждал, когда же наступит Рождество, и ему будет позволено открыть подарки.
Рене оставила книгу и сейчас сидела, словно прислушиваясь к чему-то внутри себя. Джейсон не раз замечал это выражение на лице жены, и в это время наблюдал за ней, надеясь, что она не поймает его на месте преступления. Рене в этот момент словно уходила в себя, наверное, так делают все беременные женщины, чётко прислушиваясь к тому, что происходит вне окружающего мира. Сейчас не хотелось ничего говорить, и только монотонный голос Джея и кряхтение укладывающегося в своём уголке щенка нарушали тишину их гостиной. Обычные звуки волшебного вечера.
Чуть позже Джейсон отнесёт заснувшего Томаса в детскую, уже зная, что на утро мальчик проснётся и заявит, что уж следующее Рождество он непременно встретит со взрослыми. А после они с Рене будут сидеть перед камином, Джей будет бережно прижимать к себе свою жену, вдыхая аромат её кожи. Они будут пить кофе и тихо переговариваться об обычных вещах, которые с некоторых пор стали для Джейсона Моррисона такими важными.
А за окном будет тихо падать снег, укрывая землю. И даже снег будет знать, что у Джейсона есть свой собственный Ангел.

Дрэго всегда просчитывал свои действия, никогда не поступал не обдуманно. Все его расчеты всегда были точно выверены и задуманное всегда срабатывало. Он всегда четко следовал своим планам, которые по итогу достигал. И если даже были промахи, то и это в скором времени исправлялось. Иначе он сейчас не был бы доном Гуэррой. Пролитая кровь его соперников, пролитая кровь его людей, не раз пролитая кровь его самого были не напрасны. Когда-то простой никому не нужный мальчишка, скитающийся по трущобам Нью-Йорка, унижающийся за корку хлеба, мальчишка, которому быстро пришлось повзрослеть и научится быть сильным, чтобы жить. Теперь же - это амбициозный, дерзкий, жестокий, обладающий властью мужчина, которому не каждый рискнет перейти дорогу. Он делал ставки и не любил проигрывать. От смерти Терессио по итогу все главы четырех семейств были в выигрыше, каждый отхватил по куску. Жаль только, что отданный Дрэго приказ по обстрелу в клубе не принес никаких плодов. Эти лощенные доны были живучими, но это ещё не конец. Гуэрра ещё заставит поплатиться каждого и за нападение на кладбище, и за ипподром, и за попытку отравления. Кто за этими событиями стоял конкретно, не имело значения, чутье подсказывало, что у всех было рыльце в пушку. В отношении своей персоны он таких нападок не мог стерпеть. Сейчас он сделал вид, что всем доволен и залег на дно, но придет время, когда он заявит о себе. Это хрупкое перемирие в любую минуту можно пошатнуть и оно разлетится на множество осколков, ввергая город в состояние войны. Но этим Гуэрра был не готов сейчас заниматься. Сейчас было важным упорядочить свою власть и контроль на доставшихся ему территориях, разобраться с двумя заводами. А ещё была женщина, которая никак не вязалась со всеми его планами до определенного момента. Возможно, за всю свою жизнь он совершил впервые глупость, напрочь отключив здравость рассудка. Но против своих желаний трудно пойти, особенно если дело касалось такой женщины, как Оливия Флейм. Оливии, которая неожиданно и внезапно вторглась в его душу, вытесняя ту, которая в ней до этого жила. Образ Лучии померк и стирался. Дрэго был разочарован обманчивостью своих чувств к ней и осознанием правды и истинным положением вещей. Но теперь была Оливия, в какой-то мере недосягаемая, но более реальна, чем Лучия. Эта женщина могла также сильно ненавидеть, как и любить. И он хотел испытать эти её чувства на себе. Всё что он ей сказал тогда в гримерной отчасти было правдой, за исключением одного. Оливия интересовала его, как женщина. Сложно не обратить внимания на такую, как она, сложно быть равнодушным к её красоте, сложно сдержаться и не прикоснуться к ней, ощутить шелковистость её кожи, не вдохнуть аромат её духов. Сложно принять, что эта женщина не будет его и страшно потерять навсегда. Вот что Дрэго понял спустя какое-то время после перестрелки в клубе, где по случайности она рисковала жизнью. В тот день он решил забрать её с собой и увез, ни сколько не заботясь о её мнении. Это было дерзко с его стороны, но это было в его натуре. По приезду Оливия была слишком ещё слаба, чтобы бунтовать от такого наглого посягательства на её жизнь. И тот небольшой мир, который у них, как Дрэго показалось, возник в больничной палате, тоже немного сглаживал всю ситуацию. Своим поведением он тогда посеял в ней сомнения, и это было к лучшему. Она не должна подозревать, что это он убил Терессио, она не должна об этом знать. Оливия задавала вопросы, обеспокоенная не только за себя, но и за Алессандро. Дрэго отвечал то, что она ожидала услышать. Оливия посчитала, что ей действительно грозит опасность, и он подтверждал её опасения, обходя в разговоре подробности и острые моменты.

Прошел месяц. Экономка Мэри, пожилая, но очень бойкая для своего возраста женщина, быстро взяла под своё крыло слуг в большом доме Гуэрры. Она не задавала вопросов, а просто делала свою работу. Хотя Дрэго и замечал бросаемые ею недовольные и упрекающие взгляды в свой адрес. Алессандро поначалу держался неуверенно и отстраненно. Гуэрра понимал, что мальчик напуган такими перестановками и не понимал, что происходит. Алессандро много времени проводил с матерью, а ему старался не попадаться на глаза. Он был для него чужим и, несомненно, вызывал недоверие. Дрэго не хотел, что бы сын Оливии боялся его. Но и с детьми он никогда не имел дел, по правде сказать, он и сам-то никогда не был обычным ребенком, ведь у него не было детства. Он не знал о чем с ним можно говорить и как себя вести. А вот Багз вскоре расположил к себе внимание пацаненка, найдя общую тему для разговоров. Гонки их страсть. И вскоре Алессандро немного освоился в чужом для себя доме, сдружившись с гангстером, который оставляя свои криминальные дела, становился обычным мужиком.
Оливия быстро поправлялась под присмотром, приставленного к ней доктора Лоренцо, который служил Дрэго уже несколько лет. Пожилой добродушный старичок заботливо суетился над своей подопечной, шутил с ней, ворчал и искренне наслаждался обществом мисс Флейм, являясь её поклонником. Иногда он сопровождал её во время небольших прогулок по дому или по саду, окружающему особняк Гуэрры. Оливия была окружена заботой и ей, по сути, не на что было жаловаться, но её положение в этом доме было неопределенно. Кто она? Гостья? Узница? Или в скором времени любовница? Дрэго иногда навещал её в отведенной ей комнате, он бы делал это каждый день, но не хотел чрезмерно навязывать ей своё общество. В основном они говорили ни о чем существенном, а бывало, и просто молчали, тяготея от нависавшей тишины. Он знал, что она, как только окончательно окрепнет, потребует отпустить её домой. Он не хотел отпускать Оливию. И когда в её словах звучали намеки Дрэго всегда уходил от ответов. Он не хотел на неё давить и быть грубым, не хотел, чтобы она почувствовала себя насильно удерживаемой здесь. Но ему всё больше и больше приходилось себя сдерживать, чтобы не наплевать на её чувства и отношение к нему и просто взять её, пусть даже силой. Это как жажда, которую он пытался утолить каждую ночь со шлюхами и не получая никакого удовлетворения. Перед глазами всегда стояла Оливия. Дрэго знал, что если сделает неосторожный шаг, проявит свою нетерпеливость, то шаткое доверие рухнет. И он давал ей время хотя бы просто привыкнуть к нему. Он не был уверен в том, что эта женщина когда-нибудь ответит ему взаимностью, но и шанса, хоть и крохотного он не могу упустить. Возможно, его попытка сближения и прямой намек на его заинтересованность к ней сделают их врагами. Но нет ничего слаще битвы, особенно такой. Оливия не простая женщина, ни какая-нибудь наивная пустышка. В ней есть характер, в ней есть сила для борьбы и сопротивления, в ней есть страсть, она умна и проницательна, в достаточной степени независима и самостоятельна. Этим она и опасна для него, и так притягательна. Оливия была так близко к нему, но в тоже время так далека, а между ними пропасть...
Месяц, два… Он дал ей достаточно времени оплакать Терессио, но что толку продолжать скорбеть о прошлом, когда нужно жить настоящим…

Наконец доктор Лоренцо дал согласие на то, что Оливия уже может возвращаться к своему привычному для неё образу жизни, разрешая ей вернуться к репетициям в оперу, но естественно настаивая, чтобы она себя не перетруждала. Тогда и настал момент её выхода. В тот вечер, за ужином, Дрэго предчувствовал это и выжидал, когда она поднимет опять эту тему. Они оба молчали, и лишь звон столовых приборов и голос Алессандро нарушали царящую тишину. Мальчик оживленно рассказывал о том, что Мартино показывал ему пару боксерских приёмов, и что он тоже бы хотел так научиться. И спрашивал у матери, можно ли ему посещать тренировки.

- Мы потом поговорим с тобой об этом Алессандро – Оливия терпеливо улыбнулась сыну и послала Дрэго осуждающий взгляд – А сейчас доедай свой ужин и иди к себе в комнату, нам с сеньором Гуэррой надо поговорить – Хорошо?

Аллесандро кивнул и быстро доев, покинул столовую. Оливия проводила взглядом сына до двери, затем кивнула служанке, что бы та тоже покинула помещение. Когда дверь за ней закрылась, и они остались одни, Оливия отложила салфетку и посмотрела Дрэго в глаза.

- Мне не нравится, что мой сын проводит много времени с твоими людьми. Сейчас они учат его драться, а потом они научат его стрелять. А что потом? Покажут, как надо убивать? – её голос звенел недовольством.

- Не драматизируй так, Оливия – Гуэрра отставил недопитый бокал с коньяком и, поднявшись из-за стола, приблизился к женщине. Опершись одной рукой о край стола, а другой о спинку стула на котором она сидела, он наклонился к ней – Кого ты хочешь вырастить? Мужчину или никчемного сопляка, вечного прячущегося за материнской юбкой?

- Не смей мне указывать, как воспитывать моего сына! Не тебе решать, что для него лучше, а что нет! – в её глазах горели возмущение и ярость, она не отвернулась и смотрела на него с вызовом.

- Ты плохо думаешь о моих людях и обо мне – упрекнул он её, сохраняя при этом спокойствие, ощущая напряжение, возникшее между ними – Но разве только об этом ты хотела со мной поговорить? Давай, продолжай.

- Ты прав, Дрэго, это не всё. – смягчая первоначальный тон, Оливия начала говорить - Тебе не кажется, что я вполне уже могу вернуться с Алессандро домой? Я благодарна тебе и за заботу и за внимание, но не оставаться же мне тут вечно! Не стоит преувеличивать и настаивать на необходимости оставаться в твоем доме. Если тебя волнует моя безопасность, то достаточно будет твоих людей. Я ничего не имею против этого. Но живя с тобой, в твоем доме. Как это понимать? И как к этому относиться? – Оливия выдержала пронизывающий, изучающий взгляд Гуэрры и ожидала ответа, напустив на себя хладнокровное спокойствие. Она не пошевелилась и не отодвинулась от него и, казалось, была безразлична, к такому близкому присутствию его. Их лица разделяли пару сантиметров, дыхание соприкасалось, а воздух вокруг них как будто был пропитан электрическим разрядом.

- В моем доме никогда не было женщины, Оливия. Подумай, какую честь я тебе этим оказываю, и стоит ли от этого отказываться. – Дрэго лениво улыбнулся, видя, как она напряглась от его слов – Разве тебе тут плохо? Мои люди относятся к тебе с уважением, а слуги воспринимают, как хозяйку. Чего тебе ещё надо?

- Ты – она с шумом выдохнула – Ты не можешь меня удерживать здесь насильно. Я тебе не безмолвная кукла и я не буду молчать.

- Молчать о чем? – Дрэго не сдержал усмешки – Все и так считают тебя моей любовницей, но мы можем, конечно, сделать этот слух более достоверным – он отнял руку от стола и, проведя большим пальцем по её губам, приподнял её лицо за подбородок – Ты не сможешь тягаться со мной, Оливия.

- Я не желаю играть в эти игры! – Оливия оттолкнула его руку и поднялась, делая шаг в сторону от Гуэрры – Ты ошибаешься на счет меня! Я..

- Женщины, почему вы так любите всё усложнять? – перебил он её, становясь серьезным – Не стоит со мной ссориться. Лучше подумай о том, кем ты можешь стать. На этом наш разговор окончен. Приятных снов, дорогая. – делая ударение на последнем слове Гуэрра развернулся и направился к двери.

- Мерзавец! – крикнула она ему в след, срывающимся от гнева голосом – Я тебя ненавижу! Слышишь?

- Это лучше чем, если бы ты вообще ко мне ничего не испытывала – Дрэго даже не обернулся и вышел из столовой, оставляя женщину наедине со своими гневом.

Наутро они оба сделали вид, что ничего не случилось, как будто и не было той вечерней стычки. Дрэго видел её некую неуверенность за напускной сдержанностью, видел, что её гложут сомнения, но она старалась и виду не подать о хаосе смешавшихся мыслей и эмоций. Оливия старалась избегать его, отдавая всё своё внимание Алессандро, старательно делала вид, что не замечает этого голодного взгляда направленного на неё каждый раз. И хоть между ними больше и не было стычек, женщина предпочитала держаться на расстоянии. Часто днем и вечерами она пропадала на репетициях и выступлениях в Метрополитене, Гуэрра посвящал всё своё время насущным делам, уезжая из дома, бывало, возвращаясь лишь утром. Иногда они выезжали в ресторан или клуб, иногда он самолично сопровождал её в оперу. Со стороны они казались вполне довольными и счастливыми, между ними часто проскальзывали шутки, они одаривали друг друга улыбками, порой слышался смех, но только кроме них никто не мог ощутить, какие тучи над ними сгущались.

В ту ночь, казалось, всё замерло в преддверии надвигающейся грозы. Небо было черным от затянувших его клубящихся туч. Воздух был тяжелым и тягучим, пропитанный влагой. Листья на деревьях притихли не тронутые ветерком. Пугающая тишина воцарилась в ожидании момента, когда обрушиться мощь стихии. Где-то вдалеке прокатился тихий раскат грома. В такие моменты, кажется, все чувства обостряются, нервы оголены и на пределе, вгоняя в беспокойное состояние.

Гуэрра подъехал к дому уже далеко за полночь. Подъезжая он заметил, что в окне его кабинета за задернутыми шторами слабо пробивается свет светильника. Войдя в дом, он прямиком направился туда. В такое позднее время все уже давно должны спать, а в его кабинете и подавно никого не должно быть. Гуэрра толкнул дверь и вошел. За его столом, в большом кожаном кресле сидела Оливия. Она забралась в кресло с ногами, подтянув их груди и обхватив руками, уткнулась в них подбородком, полностью уместившись в кресле. Волнистые каштановые волосы окутывали её плечи. Ворот халата, такого же цвета, как и её глаза, съехал с одного плеча, открывая белоснежное округлое плечо и тонкую бретельку ночной сорочки. Звук открывшейся двери привлек её внимание, и она подняла глаза. Увидев, кто стоит в дверях она тут же опустила ноги и поднялась, поправляя халат.

- Я думала ты сегодня не придешь – её голос прозвучал так тихо, что слова были почти неуловимы – Я пойду.

Но Дрэго уже преодолел разделявшее их расстояние и загородил ей дорогу
- Что-то случилось? – напряженно спросил, всматриваясь в её лицо.

-Нет. – Оливия покачала головой и пожала плечами – Ночь дурная.

Дрэго положил ей ладонь на поясницу и легонько подтолкнул к окну. Он раздвинул шторы и встал за спиной у Оливии, смотря в темноту за окном.

- А по-моему она прекрасна – тихо прошептал ей, прикасаясь губами к её волосам, вдыхая исходящий от неё запах, который лишал его самообладания. В этот момент темноту прорезала яркая вспышка молнии, а через секунду прогремел оглушающий гром, от которого Оливия вздрогнула. Его ладони прошлись по её плечам, и он легонько сжал их – Эта ночь, отражение всего-то, что между нами, того, что в нас самих.

Оливия не отстранилась и не сделала попытки вырваться. Молнии одна за другой испещряли небо, сопровождаемые раскатом грома, разыгравшийся ветер гнул несчастные деревья, обрушивая на них всю силу, а крупные капли дождя уже били по стеклу.

- Всё это неправильно – Оливия устало вздохнула – Знаешь, я ведь так была уверенна, что это сделал ты, я грела себя мыслью убить тебя, хотела отомстить за Джино, отомстить за ту боль, которая жгла меня изнутри. Но ты… Ты сделал всё, чтобы я усомнилась в своих подозрениях. Ты сбил меня с толку. Я не доверяла тебе. Может ты так ловко опутал меня ложью, а может я действительно в тебе ошибалась. Теперь я уже не доверяю самой себе. Иногда я себя чувствую запертой птицей в клетке, а иногда ощущаю безграничную свободу. Я запуталась. Порой я тебя совсем не понимаю. У меня бывает такое чувство, что ты играешь со мной. Ты всегда скрытен, и говоришь завуалированными фразами. Я не знаю чего от тебя ждать в конечном итоге, не знаю, чего ты хочешь на самом деле от меня. – она слабо улыбнулась - Нет, я конечно знаю, чего хотят мужчины от женщин, но ты не сделал ни единой попытки. Чего ты хочешь от меня, Дрэго? В твоём доме я уже больше трех месяцев, но ведь не просто так.

Гуэрра развернул женщину к себе и обхватил ладонями её лицо. Он смотрел в её глаза, которые блестели при тусклом освещении. Он чувствовал, как её руки уперлись ему в грудь, как она вся напряглась. Но это его нисколько уже не заботило, и он придвинулся к ней ещё ближе, удерживая Оливию и не давая отстранится.

- Ты стала частью моей жизни, сделай меня частью своей. Что ещё я могу тебе сказать, тут и так понятно уже всё без слов. Не жди от меня каких-то признаний, объяснений. Просто будь со мной. – его губы касались её губ. Её слова протеста, о невозможности таком были прерваны поцелуем. Это было его отрицание и несогласие, доказывание, что нет ничего не возможного. Голодный зверь, сидевший в нём всё это время, рвался наружу, получив, наконец желаемое и не желая упускать. Он целовал Оливию, чередуя нетерпеливую, грубую жадность с нежностью. Дрэго чувствовал, как сопротивление женщины в его руках слабеет, и она уже сама отвечает на его поцелуи. Он этого хотел, он этого ждал. Эти губы, мягкие и податливые, это соблазнительное стройное тело, ощущение её беспрепятственной близости. Его пальцы зарылись в её волосы. Другой рукой он потянул пояс халата и, развязавшись, тот упал на пол. Его губы уже блуждали по её шеи. Он слегка прикусывал, ласкал языком нежную кожу. Ощущал под своими губами её бешено бьющийся пульс. Халат Оливии уже был снят и брошен на пол. И лишь тонкий шелк сорочки был ещё препятствием к её телу. Рука Гуэрры прошлась вдоль тела женщины, касаясь груди, скользя по талии к бедру, и стала возвращаться обратно, приподнимая подол. Пальцы куснулись трусиков и он чуть потянул их вниз. Он поглаживал, сжимая внутреннюю сторону её бедер, касаясь самого чувствительно места, ощущая жар и влагу Оливии. Руки Оливии ещё сильнее впились в плечи Гуэрры. Её жаркое прерывистое дыхание обжигало его. Удерживая её одной рукой, он приподнял её ногу и закинул себе на бедро. Пальцы скользнули в трусики и стали ласкать нежную, бархатистую плоть иногда погружаясь в жаркую глубину. Его губы опять припали к губам Оливии в долгом глубоком поцелуе, заглушающим её тихие стоны. Она ещё тесней прижалась к нему и стала двигать бедрами в такт движения его пальцев. Самообладание уже давно покинуло его, и сил больше сдерживаться не было, оттягивать такого долгожданного им момента. Пальцы Оливии нетерпеливо расстегнули пуговицы на его рубашке, руки скользнули по обнаженному торсу, острые ноготки прошлись по его спине. Гуэрра на миг задержал дыхание, чтобы чуть прийти в себя. Подхватив охваченную желанием женщину под ягодицы, он приподнял её и усадил на край стола. Не сводя с неё горящего взгляда он отстранился лишь на несколько секунд для того чтобы расстегнуть ремень и скинуть брюки. Оливия, закусив припухшую губу в ожидании, следила за ним. Она сама спустила бретельки с плеч и, потянув сорочку, обнажила свою грудь. Гуэрра, стоя между её бедер, притянул сидевшую Оливию к себе и стал опять целовать. Ладони обхватили её напряженные груди и чуть приподняли. Покинув её губы, он стал целовать их, ласкать языком, слегка покусывая. Одна его рука придерживала её за спину, другая опять скользнула между её бедер, продолжая прерванную ласку, доводя её до экстаза, но, не давая возможности переступить черту. Он наслаждался этим извивающим телом, охваченным страстью, звуками, срывающимися с её губ. Она выгибалась ему навстречу, полностью предлагая себя, задыхающаяся от остроты наслаждения, требующая полного удовлетворения. Гуэрра вошел в неё одним толчком, удерживая за бедра. Его дыхание с шумом вырывалось из груди. Мощными, размеренными толчками он брал её, постепенно наращивая темп. Ноги Оливии сплелись вокруг его бедер, одной рукой она вцепилась ему в плечо, другой упиралась в столешницу, а затуманенными страстью глазами, смотрела ему в глаза. Дрэго чувствовал, насколько она уже близка к развязке, да и сам он уже был готов излиться в неё. Оливия выгнулась, запрокинув голову назад, и содрогнулась всем телом. Ему уже больше не было смысла сдерживаться, и он последовал за ней. Тяжело дыша, они смотрели друг на друга. Их кожа влажно блестела при свете лампы, покрытая испариной. Дрэго притянул к себе Оливию и обнял, крепко сжимая в своих объятиях. Он откинул влажные пряди волос с её лица и стал покрывать его легкими едва ощутимыми поцелуями. Когда его губы коснулись её уха, он прошептал – «Я люблю тебя…»
За окном бушевала стихия, но она была несравнима по силе с теми чувствами, которые бушевали у него внутри.

Эпилог

Мать поставила перед Рокко тарелку с супом и села рядом за стол. Она молчала и разглядывала сына с придирчивой внимательностью неравнодушного человека. Он сильно похудел, вокруг глаз залегли глубокие тени, взгляд потерял живость, в нём больше не было интереса, искр смеха. Глаза Рокко потускнели, как у больного или страдающего зависимостью человека. Его движения были резкими, нетерпеливыми, как если бы он постоянно куда-то торопился и малейшая задержка вызывала у него раздражение. Сейчас же он сидел и смотрел в тарелку с супом, даже не притронувшись к ложке, и женщина была готова поклясться чем угодно, что сын не замечает ни тарелку, ни её саму. Никогда прежде Чинции Грано не приходилось так беспокоиться ни об одном из своих детей, как последнее время о Рокко. Её первенец угасал на глазах и не надо было быть семи пядей во лбу, чтобы понять, что если он не найдёт в себе силы жить, долго его агония не продлится.
– Ешь, суп стынет, – сжав задрожавшие губы, она посмотрела в лицо сына, проверяя услышал ли он её. Рокко поднял на неё глаза и его безжизненный взгляд заставил мать вздрогнуть.
– Я хочу умереть, – пальцы Рокко нырнули в волосы, стискивая голову.
Взгляд снова опустился к тарелке, плечи ещё больше поникли.
– Тебя побило градом? – понимая что всё далеко не так просто, но не зная подробностей, мать проглотила подступившие слёзы и сказала нарочито будничным тоном. – Это не причина умирать. Почему ты не поговоришь с её отцом? Кто эта девушка?
Плечи Рокко дрогнули, а затем затряслись от смеха. Он смеялся и не мог остановиться, и по спине матери пробежал холодный озноб – таким горьким и болезненным был его смех. Она смотрела на него и ей вдруг стало по-настоящему страшно, словно что-то Тёмное прикоснулось к челу её сына, лишая рассудка и грозясь лишить жизни.
– Рокко... – женщина мягко притронулась к плечу сына и испуганно отдёрнула руку, когда он неожиданно отпрянул и, расплескав суп, резко встал из-за стола. Похлопывая, его руки нервно задвигались по груди и бёдрам в поисках сигарет.
– Рокко, – тоже поднимаясь, снова предприняла попытку поговорить мать, – эта девушка... она не любит тебя?
Резко перестав двигаться, Рокко какое-то время смотрел в пол, но потом всё-таки ответил:
– Я не знаю, – наконец, произнёс он вслух то, что подсознательно тревожило его всё это время. – Она не отталкивала, но когда я предложил бежать – отказалась.
– Но почему бежать? Почему нельзя сделать всё как у людей? – недоумевала мать.
– Потому что мы говорим о дочери дона Молинаре, мама. – Произнесённые безжизненным тоном три слова, как гвозди в крышку гроба, пригвоздили женщину к полу, лишая слов, объясняя всё. Тщетность, обречённость, боль. – Как думаешь, ему понравится такой зятёк, как я? – со злой иронией прозвучал встречный вопрос Рокко.
– Сын, – охнула женщина и прижала руку к сердцу. Через секунду она бросилась к нему и крепко обняла. Рокко попытался оттолкнуть, но она продолжала цепляться за его исхудавшее тело, прижимаясь щекой к устало бьющемуся сердцу. – Забудь её, сынок, - быстро заговорила она, уговаривая, - столько хороших девушек... Забудь её!
Что-то отдалённо похожее на усталую улыбку коснулось его губ:
– Она как яд, мама, – он отстранил мать от себя и, пошатываясь, пошёл к входной двери, - Как яд в моей крови.
По щекам женщины побежали слёзы, но она заставила себя проглотить ком в горле и, отвернувшись к столу тяжело на него опёрлась. Она должна быть сильной. Не ради себя, а в первую очередь ради него – своего сына.
– Не будь эгоистом, Рокко, – как можно суше бросила она ему вслед. Чинция понимала, что наносит сыну дополнительные раны, но они должны были заставить его жить. Ей хотелось в это верить. – Ты был эгоистом, когда позволил себе любить эту девушку, ты был им, когда посмел предложить ей предать её семью, и сейчас ты хочешь умереть, как настоящий эгоист, не думая, что будет с ней, не думая, что будет со мной и твоими братьями. – Шагов слышно больше не было, что убедило её, что Рокко остановился и слушает. – Забудь её. – Твёрдо повторила мать. – Так будет лучше для всех.
– Она уже считает меня мёртвым, - прозвучало от двери.
– Так даже лучше, - убедительно сказала она и услышала как захлопнулась дверь.
Тяжело опустившись на стул, женщина закрыла лицо руками и заплакала. Она надеялась, что Бог простит ей это. Если эта девушка любила Рокко, то мысль о его смерти должна приносить ей невыносимую боль, но как мать, Чинцию прежде всего интересовал её сын и его благополучие. Чего бы это ни стоило.

* * *

На утро после покушения в клубе дон Корелли посоветовал Рокко отсидеться пару дней у верных семье людей, пока не станет ясно знает ли Молинаре, что Грано ещё жив и что собирается предпринять. Лишняя предосторожность – его никто не искал. Рокко напрасно прометался почти двое суток в тесной, грязной комнатушке какой-то квартирки на периферии, прося передать Лучии, что он жив. «Она не выходит, и ей увеличили охрану. Караулят днём и ночью» сочувствующе ответил приносящий ему еду и новости солдат Корелли. От сердца немного отлегло – Лучия жива и здорова. Рокко решил, что как только стемнеет, он сам отправится в дом Терессио и, чего бы это ему ни стоило, увидится с Лучией. Но ещё до того, как начали сгущаться вечерние сумерки, он узнал, что Лучия улетела на Сицилию.

За последующие недели Рокко изменился почти до неузнаваемости. Обаятельного молодого человека, идущего по жизни с дерзкой усмешкой, больше не было, теперь его глазами на мир смотрел хмурый, неразговорчивый и злой тип, казалось, поставивший себе целью уничтожить себя.

Дон Корелли не просто сдержал слово и дал Грано должность капо, а сделал неслыханную вещь – назначил его, простого солдата, своим подручным – младшим боссом. Рокко был благодарен дону за доверие, польщён, но не испытывал радости, гордости или триумфа, которыми захлёбывался бы случись это хотя бы месяц назад. Он разучился радоваться в тот момент, когда Лучия исчезла за поворотом коридора гостиницы и с его глаз, и перестал улыбаться, когда узнал, что она уехала. «Добровольно» услышал он из рассказа синьоры Альмы, а кому как ни ей знать.
Его пищей стали сигареты, утешением – выпивка, дни и ночи он посвящал освоению и подчинению новых территорий, полученных семьёй после Комиссии. Казалось, он успевал повсюду, часто берясь даже за то, что больше не входило в его обязанности. Он пытался быть справедливым, но не знал пощады и решал возникающие проблемы радикально и жёстко, быстро приобретя репутацию всевидящего и безжалостного. Слава нового подручного дона Корелли быстро облетела Нью-Йорк, отбивая желание связываться или вторгаться на территорию семьи. Не смотря на ранение дона, семья Корелли как никогда прежде твёрдо стояла на своих позициях и с каждым днём приобретала всё больший вес.
Рокко выматывал себя как безумный, но почти не спал, боясь снов, каждый раз проваливаясь в которые видел разметавшуюся на постели Лучию. В этих снах он снова любил и чувствовал себя живым. Ощущения были такими реальными, что сон казался явью, наполняя его радостью и надеждой... но заканчивался всегда одинаково. Тонкие пальчики Лучии сжимали измятую простынь, нежное тело любимой выгибалось навстречу его рукам и губам... А затем он поднимал глаза, чтобы посмотреть ей в лицо, но видел не негу, а полный слёз взгляд. Лучия начинала кричать и вырываться и вот уже люди Молинаре отрывали её от него и тащили прочь, а он просыпался в холодном поту, раздавленный чувствами собственного бессилия и отвращения к себе. Мать была права: умереть – это так просто и эгоистично, его же участью было заплатить за час счастья душевным одиночеством.


Дон Корелли шёл на поправку и в конце лета объявил о своём отъезде на Сицилию. И если Рокко думал, что за эти месяцы научился жить с болью, то прозвеневшее в воздухе слово «Сицилия» доказало, что это не так. Быстро забившееся сердце грозилось выпрыгнуть из груди, он был готов хоть сейчас последовать за рвущейся к любимой душой, но отрезвляющие мысли охладили пыл, подсказывая, что его могли уже забыть: вынужденно, а может даже... Нет. Она не могла так искусно лгать. Могли солгать её губы, слова, но не глаза. Лучия была неравнодушна к нему, а он... он любил её больше жизни. И даже то, что он до сих пор жив, это тоже ради неё.
Но он остаётся в Нью-Йорке. Рокко понимал это, а слова дона Корелли только подтвердили его мысли – на время отсутствия дона, он остаётся за главного. Дослушав дона Корелли, он кивнул и поднялся со своего места, намереваясь уйти.
– Грано, – остановил его дон Корелли, и Рокко обернулся, – что-то не так?
– Нет, у меня нет вопросов, – возразил Рокко, встречая взгляд дона.
– Ты хочешь что-то...
– Нет, – перебил он дона Корелли и помотал головой, – нет.
Рокко вышел за дверь, ощущая на себе взгляд босса.


Спустя месяц

Что изменилось с отъездом дона Корелли? Казалось бы, ничего. Механизм, именуемый «семьёй», функционировал лучше, чем когда бы то ни было. Аккуратность в делах дона и твёрдая следящая за порядком рука подручного заставили работать этот механизм, как часы.
Изменился сам Рокко. Отсутствие дона помогло ему осознать и прочувствовать своё новое положение, оценить полученную власть, попробовать её на вкус. Терпкий и насыщенный, как дорогое вино, с железной ноткой крови и ароматом пороха и больших денег – этот вкус сводил с ума и рождал иллюзии... но не у Грано. Один раз усвоив и навсегда запомнив, что такое верность дону, горячий, амбициозный, но отнюдь не глупый и с собственными принципами, Рокко ни на минуту не забывал, что он «всего лишь» заместитель. Он не злоупотреблял властью, но теперь без колебаний использовал бы её в случае необходимости.
И тем не менее, Рокко словно ожил. В его мыслях больше не было той обречённости, что владела им последние месяцы, он был полон решимости действовать и добиваться поставленных целей.
С получением новой должности деньги потекли к нему рекой. Синьор Грано, как его теперь называли те, кто совсем ещё недавно были ему равными, имел теперь собственного телохранителя, машину с водителем и новый дом. Мать говорила, что гордится, но продолжала смотреть на него настороженным, озабоченным взглядом, который словно видел его насквозь и неимоверно раздражал Рокко. Он переключил внимание матери, попросив её заняться обустройством нового дома, но уйти от себя это не помогло. Рокко понимал, что болен Лучией, что не успокоится пока она не будет с ним, и даже несколько встреч с Робертой не притупили его одержимости.
Синьорина Бруни приняла как его первое приглашение в кино, так и второе в один из клубов семьи, известный виртуозными выступлениями вошедшего в моду модерн-джаза. При каждой их встрече она была подчёркнуто безупречно одета, внимательна ко всему, что он говорил и слишком увлечена, чтобы не заметить этого. Рокко заметил. Он отметил так же то, что появляться с Робертой на людях было одним удовольствием: девушка была очень красива, воспитана, мила и неизменно притягивала к себе восхищённые взгляды. Каким-то расчётливым уголком сознания он понимал, что она могла бы стать идеальной синьорой Грано – женой младшего босса, а в будущем дона семьи Корелли, и даже пытался примириться с этой мыслью. Трезвая, свободная от эмоций часть мозга приводила доводы: Роберта могла бы стать отличной хозяйкой в его доме, родить ему здоровых детей, а её красота была бы хорошим залогом того, что со временем он перестанет представлять себе на её месте Лучию. От одной этой мысли его скручивала нестерпимая боль.


Каждый вечер он уделял время всем членам семьи, желающим отчитаться, пожаловаться или попросить об услуге. В этот день, как, впрочем, и другие, желающих было немного. Это не удивляло Рокко, не беспокоило его – держа всё под контролем, он был уверен, что узнал бы о любой проблеме ещё до того, как обиженный или проситель добрались до его кабинета. И всё же, после короткого стука, в дверь заглянул его телохранитель и сообщил о приходе соглядатая. Собрав бумаги со стола и заперев их в ящике, Грано внимательно посмотрел на вошедшего. Невысокий, ничем не примечательный и с невыразительными чертами лица человечек проскользнул в кабинет и остановился перед столом.
– Есть новости, синьор. – Прямой взгляд Грано в переносицу говорившего, заставил человечка поторопиться: – Птичка снова в клетке.
– Ты уверен? – Рокко с трудом верил в услышанное. – Когда?
– Абсолютно уверен, синьор, – энергично кивнул человечек, – сам видел. Буквально, – он бросил взгляд на часы, – три часа назад.
– Почему же ты не пришёл раньше? – от вкрадчивого, холодного голоса пот прошиб бы и более смелого.
– Пытался узнать как и что, – заторопился пояснить соглядатай.
– И что ты узнал? – терпение Рокко быстро таяло, но внешне он продолжал хранить спокойствие и демонстративно расслабленно откинулся на спинку кресла.
– Вернулась сегодня, заезжала к отцу, но остаться собирается в своём доме. Завтра идёт в «Метс». – Человечек пожал плечами, словно не понимая такой блажи.
– В «Метс»? – улыбка тронула губы Рокко, напоминая каково это – улыбаться. Кажется он уже забыл как это делается и одеревеневшие мускулы лица лишь с большим трудом подчинялись приказу мозга. Но будь он проклят, если это не приглашение. – Усиленная охрана? Она едет в оперный театр с отцом?
Соглядатай отрицательно помотал головой:
– Собирается встретиться там со своей кузиной, – он снова передёрнул плечами. – При ней всегда трое плюс шофёр. Дополнительная охрана снята.
– Если это всё – свободен, – Рокко кивнул в сторону двери. – Продолжай наблюдение.
Пробормотав пожелание доброго вечера, человечек испарился так же тихо как появился.
Рокко прикурил и задумался не отправиться ли в дом Терессио прямо сейчас. Лучия. Его Лучия была в каких-то нескольких километрах от него – на расстоянии, которое можно было преодолеть менее чем за час. Непреодолимым было то, что человеку Корелли нечего делать в доме Терессио, его открытое посягательство на дочь Молинаре – гарантированное начало войны между семьями. А это однозначно не то, что ждёт от него дон Корелли. Собственные желания и нужды – это одно, а надёжность и спокойствие доверенных ему людей – другое, и последнее было приоритетнее первого. Губы Рокко дрогнули в ироничной усмешке, совсем недавно он бы не задумываясь последовал за своим сердцем – теперь он отвечал не только за себя и не мог себе этого позволить. Но почему она вернулась? Он не слышал ничего о том, что Ламберти начал готовиться к свадьбе. Пальцы обожгло болью и Рокко посмотрел на свою руку – сигарета выгорела до самых пальцев, а он и не заметил. Затушив окурок, он закурил новую и подошёл к окну. Он хотел видеть её прямо сейчас. Хотел так сильно, что готов был стоять под окнами дома Терессио всю ночь напролёт. Но это безумство обойдётся им слишком дорого, снова напомнил он себе.
– Значит «Метс», – тихо, сам себе сказал Рокко и снова глубоко затянулся.


План был очень прост – Лучия не должна вернуться из «Метрополитена» домой.
Сегодня, как ему доложили, впервые после несчастного случая, на сцену выйдет мисс Оливия Флейм, а значит «Метс» будет трещать по швам от поклонников оперы, таланта мисс Флейм и репортёров, взбудораженных не только возвращением дивы на сцену, но и слухами о её связи с Дрэго Гуэрра. Поразмыслив как он может обернуть это себе в преимущество, Рокко решил, что всё должно произойти на выходе из театра. Быстро и аккуратно, не оставляя следов – ничто не должно наводить на мысль о том, что с исчезновением синьоры Терессио как-то связана семья Корелли. И не будет. Молинаре считает, что он мёртв, а Моррисон, если что-то заподозрит, будет молчать, а если умный – даже настаивать на том, что убил его. Своя шкура должна быть ему дороже, а Молинаре ему её в миг спустит, если поймёт, что капо предал его. Рокко недобро усмехнулся: судя по тому, что со стороны Молинаре на него не было совершено ни одного покушения, он даже не знает его – Грано – имени. Оплошность, которая ему лишь на руку, иначе его бы давно уже нашли и убили.

«Метс» сверкал как шкатулка с драгоценностями. Под величественным сводом театра прогуливались разодетые в шелка и атлас леди, увешанные драгоценностями, как новогодняя ёлка игрушками, под руку с не менее лощёнными джентльменами. Опера – развлечение не для низшего класса, и всё тут кричало о деньгах и власти, купалось в роскоши и достатке. Грано приехал, когда публика ещё только-только начала собираться и сразу прошёл в забронированную ложу. Небольшая и не очень удобно расположенная для созерцания действия на сцене – она была идеальным наблюдательным пунктом за ложей Джино Терессио, а значит полностью устраивала Рокко. Он сел в глубине, полностью скрытый тенью, и принялся ждать. Ждали и его люди, как в самой ложе, так и перед ней, в холле и на входе в театр.
Первым в ложе Терессио появился Моррисон со спутницей. «Вероятно, женой» решил Рокко, и только когда в зале уже начали тушить свет, в ложу, сопровождаемая телохранителями, вошла Лучия. Она расцеловалась со спутницей Моррисона – похоже, та и была её кузиной и заняла своё место. Ламберти её не сопровождал, дона Молинаре тоже не было видно. Рокко не отрываясь смотрел на Лучию, одновременно испытывая ощущение дежавю и понимая, как всё изменилось с того раза, когда он вот так же наблюдал за Лучией в ложе «Метса». Тогда он смотрел на неё как нищий на принцессу – прекрасную и недосягаемую, мечтая обладать и не веря в возможность этого, сейчас он следил за ней как хищник, затаившийся и выжидающий момента, чтобы напасть и забрать то, что считает своим. Неизменными остались только его чувства к ней. А разлука даже усилила их. Пережив расставание, а теперь глядя на то как Лучия исподволь бросает взгляды на другие ложи, он окончательно убедился в том, что эта девушка рождена для того, чтобы быть его. Она сидела очень прямо, но не только по привычке, сегодня в её позе чувствовалась напряжённость и ожидание. В этот вечер Лучия казалось Рокко прекрасной, как никогда. Чувствовала ли она на себе его взгляд? Наверное, да, потому что время от времени бросала взгляды в его сторону, но натыкаясь на темную ложу, опять отводила его. Скоро, очень скоро она снова будет в его объятиях, но ей об этом знать не стоит.
Во время антракта Лучия вышла из ложи, Рокко – остался в своей, дав приказ людям присматривать за ней на расстоянии. Вернувшись, Лучия улыбалась, но стоило только начаться представлению – все взгляды устремились на сцену и улыбка с её лица пропала. Она была расстроена, перестала смотреть по сторонам и смотрела на сцену с отсутствующим видом. Только бы не ушла до окончания, мелькнуло в голове Рокко, тогда стычки будет не избежать. Но Лучия, конечно же, не нарушила ничьего покоя и смиренно досидела до конца.
Отшумели овации – зал аплодировал стоя – и люди потянулись к выходу. Выйдя из ложи, Рокко дал знак одному из своих людей, что настало время действовать. Солдаты были хорошо проинструктированы и в момент, когда Лучия с охраной оказались в людской воронке возле дверей театра, ловко и целенаправленно оттеснили людей Молинаре от их синьоры. Зная, что сейчас они устроят потасовку, чтобы отвлечь и выиграть ещё больше времени, он, расталкивая людей, поравнялся с Лучией и твёрдо взял её за локоть. Лучия обернулась и посмотрела на него. Что-то подсказывало Рокко и до этого, что она не будет удивлена видеть его и он оказался прав. С её губ тихо сорвалось его имя и она прибавила шаг, увлекаемая им на улицу. Они быстро прошли вдоль ряда припаркованных автомобилей и исчезли в салоне неприметного форда.
– Поехали, – велел Грано шофёру, – и следи за дорогой, за нами может быть хвост.
Шофёр медленно вырулил с парковки, ни чем не привлекая к себе внимания, но стоило им отъехать от «Метса», как он прибавил скорость.
– Значит это правда – ты жив, – прервала молчание Лучия.
Рокко не хотел говорить при шофёре, поэтому старался даже не смотреть в сторону Лучии, но её слова и нескрываемая радость в голосе заставили его сердце застонать от любви к ней. Он посмотрел на Лучию и встретил полный слёз взгляд.
– Откуда ты узнала? – Рокко старался не выдать бушевавшие в нём чувства и только легко провёл большим пальцем по щеке Лучии, подхватывая одинокую слезу.
– Меня навестила Альма, и в разговоре вскользь упомянула на кого оставил дела её Френческо. Я не поверила и сделала вид, что не поняла, но она снова повторила твоё имя. Я решила, что вряд ли на синьора Корелли работают два Рокко Грано и... – Лучия замялась и поднесла подрагивающие пальцы к щеке Рокко.
– И решила вернуться в Нью-Йорк, – закончил Рокко за неё, наслаждаясь ласковым прикосновением прохладных пальчиков. – А я собирался ехать за тобой на Сицилию. – Перехватив её ладонь, он осторожно сжал её в своей и привлёк Лучию к себе. – Не отпущу тебя больше ни на миг. Ты – моя. Ты только моя, – горячо прошептал он, приподнимая её лицо и заглядывая в самые синие и лучистые из виденных им глаз.
– Обещаешь? – также тихо прошептала Лучия, встречая первый, самый сладкий после разлуки поцелуй.
Рокко был готов поклясться за каждое своё слово и так он сделал:
– Обещаю. – Его губы снова нашли её, скрепляя клятву.

* * *

Даже спустя месяц люди дона Молинаре продолжали искать его пропавшую дочь. Сначала они были осторожны и пытались ни одним вопросом или намёком не выдать, что синьора пропала. Но шло время, а слухи о исчезновении синьоры Терессио распространялись и превратились из слухов в уверенность. Словно чувствуя неладное, к семье Корелли они проявляли повышенный интерес. Но даже участвовавшие в потасовке в «Метсе» люди Грано, только предполагали, что их босс держит девушку у себя, доподлинно об этом знали только слуги в его доме, телохранитель и шофёр. Рокко не сомневался, что, связанные Омертой, его люди не скажут ни слова, а в тщетных попытках Молинаре докопаться до истины найдут лишний повод для веселья.
За это время Рокко окончательно перебрался в новый дом, но продолжал откладывать переезд матери и своих двух братьев – он не был готов делить внимание Лучии ни с кем.
Это был месяц признаний и обещаний, разговоров и открытий, нежности и страсти – месяц любви, который они запомнят как первый счастливый в их жизни. Украденное счастье было сладким, но так не могло продолжаться вечно. Лучия не жаловалась, но Рокко понимал, что она не может не выходить из дома всю жизнь, к тому же он собирался жениться на ней и сказать всему миру, что это женщина, которую он любит – его жена.

Он ждал, когда настанет его черёд и, по истечению месяца, решил, что время пришло.
Пропавшая на несколько недель дочь для Молинаре потеряна навсегда – он должен это понимать. Теперь он уже не сможет её выгодно продать, но ещё может извлечь пользу из нынешнего положения, и Грано был готов помочь дону Молинаре увидеть и оценить преимущества замужества его дочери за младшим боссом семьи Корелли. «Тесть», как с усмешкой мысленно назвал его по дороге к дому Молинаре Рокко, не был бы доном, если бы не умел просчитывать перспективы.
_________________

Эта гонка изнуряла до предела. Сколько часов Марио уже едет? Сколько километров намотано? Он уже не знал, он просто ехал вперёд, стремясь догнать и обогнать тех, кто шёл впереди, и ни в коем случае не сдавать своих позиций. Редкие короткие остановки для технического обслуживания машины давали возможности передохнуть, но много ли отдохнёшь за пятнадцать-двадцать минут? Гул мотора, казалось, не прекращался даже на пит-стопах, ровным гудением продолжая шуметь в ушах; ноги грозили разучиться делать что-либо ещё, кроме как нажимать на педали. В довершение всего на последнем участке пути полил дождь, моментально превращая видимость в практически нулевую. Было бы досадно сойти с дистанции на этом этапе и Скиллачи подобрался. Очень вовремя: за следующим поворотом он чуть не влетел в лежащую поперёк трассы машину, лишь чудом вывернул руль, объезжая препятствие и не успевая даже понять, что именно там случилось и с кем. Дальше он просто гнал вперёд, поворачивал, обгонял, и не знал толком, сколько впереди ещё осталось соперников. Мелькнула отмашка флагов шахматной расцветки - всё, он доехал. На Марио напало какое-то оцепенение и он остался сидеть в машине, откинув голову и закрыв глаза, не в силах выйти и узнать, как он финишировал. Попал ли он хотя бы в тройку? Нет, ни дон Ричи, ни кто другой не ставил ему условий "победишь - женишься", но Марио сам хотел жениться на Кристине добившись хоть каких-то хороших результатов.

Переезд в Италию и все дела, связанные с этим, заняли у Марио пару недель. Он продал квартиру в Нью-Йорке, навестил родителей и пересёк океан. Городок Маранелло, в котором расположилась штаб-квартира Феррари, увы, находился в совсем другой части страны, чем Палермо, и съездить вечерком навестить девушку было нереально даже с его скоростями. Поэтому первое время Марио обустраивался на новом месте и много работал, зарекомендовывая себя наилучшим образом. Но на первых же полноценных выходных Скиллачи ещё с вечера сел в новую машину и рванул в Палермо. Ехать пришлось всю ночь и часть дня, но он ехал ухаживать за девушкой, а разве он может это делать красиво, разъезжая на каком-нибудь драндулете, взятом напрокат или, ещё хлеще, пешком? Исключительно при машине! В Палермо Марио снял на пару дней комнату, разузнал дорогу к школе, в которой работала Кристина, и через десять минут, красуясь, остановился перед школой под аккомпанемент тормозов.
- Привет, крошка! - расплылся парень в улыбке, когда самая красивая девушка Палермо выбежала к нему и повисла на шее, - Поехали, - потянул он Кристину в машину, - Покатаемся. Прокачу с ветерком, - парень подмигнул ей, обещая приятную поездку для них обоих. Несмотря на сильную занятость, он скучал по этой крошке и был чертовски рад её видеть. Он забыл, или она стала ещё красивее, чем прежде? И улыбается так заразительно и соблазнительно. Марио хотел бы не просто видеть, но сорвать, как минимум, парочку поцелуев. Ну а потом можно будет и с родителями познакомиться.

С того визита Марио ездил в Палермо каждые выходные, только уже на вечерних поездах. Машину он сразу оставил в городе, и упорно отклонял предложения синьоры Ричи останавливаться у них. Ему хотелось иметь возможность побыть с Кристиной не под надзором строгих глаз, да и находиться с ней в одном доме означало бы слишком большое искушение, и гонщик не мог себе позволить поддастся ему. Как бы он после этого смотрел в глаза матери Крисси?
Время шло, Скиллачи однозначно приняли в качестве возможного зятя. Дело оставалось за малым - сделать официальное предложение и назначить дату свадьбы.

Время шло, и к машине подбежал персонал, распахивая дверцы и заставляя Марио открыть глаза, вместе с тусклым светом принося запоздалое озарение. Чего он ждёт, зачем он тянет? Кристина любит его таким, какой он есть, с победами или без них. А Марио любит Кристину и хочет видеть её в своём доме, в своей постели, своей женой и матерью их детей. Победы будут, придёт их время, а время, которое он уже мог бы быть со своей крошкой, безвозвратно уходит. Гонщик встал, готовый сесть на ближайший самолёт и лететь в Палермо. На трибунах ликовали самые стойкие болельщики, из коментаторской кабины раздавались эмоциональные речи, но только когда самого Скиллачи стали радостно хлопать по плечу и поздравлять, до него дошло: он пришёл не вторым и не третьим, и не просто в пятёрке. Он победил. Победил?!?
Марио окружила толпа, перед лицом возникло несколько микрофонов и блокнотов журналистов. Марио сказал какие-то положенные слова благодарности в адрес Феррари, которые доверили ему честь участвовать в гонке, их отличным машинам, а в конце добавил:
- Эта победа, кроме Феррари, принадлежит одной девушке. Я обещал ей эту победу. Кристина, крошка, я люблю тебя! - громко заявил Марио на весь стадион, словно надеясь донести эти слова через сотни километров, - И хочу поскорее на тебе жениться!
- Всё, ребята, мне пора бежать, - извинился парень перед журналистами, сияя шальной улыбкой, - Мне надо срочно в Палермо, жениться на самой прекрасной девушке! Если бы вы её видели, вы бы меня поняли! - подмигнул он.
Парочку интервью, конечно, Марио пришлось дать, да и награду свою получить, но потом - самолёт, Палермо, Крисси.



- Мамочка, смотри, как я могу! - звонкий крик раздавался чуть ли не на весь стадион, привлекая к себе внимание и улыбки. Не каждый день увидишь такого маленького мальчугана за рулём копии гоночной машины Формулы-1.
Весенний день 18 мая 1956 года выдался на редкость погожим и солнечным. Идеальный день для дня рождения для маленького Винченцо. Сегодня синьора Скиллачи привезла сына на трассу, где проходили тренировки их мужа и отца, где пoлучил в подарок не только сам визит в такое привлекательное для него место, но и гоночную машинку. Взрослые с трассы уже ушли, и на треке гонял только именинник. Управлял мальчик машиной ещё не столь умело, как его отец, но уже заметно было, что это ненадолго и мастерство вождения болида прочно сидит в его генах. Марио понадобилось совсем немного времени, чтобы научить сына управлять подарком, и вскоре тот уже самостоятельно рассекал по треку, заставляя Кристину испуганно охать и сжимать покрепче руку дочери, которая тоже рвалась к машинке.
- Осторожней, Ченцо! - волновалась Кристина, - Марио, это слишком опасный подарок, надо было хотя бы подождать ещё год... Или два, - жаловалась она мужу, - Ой, он опять врезался в бордюр! Он же ушибся! Ченцо, сынок!
- Крисси, крошка, - Марио перехватил сорвавшуюся с места супругу и звонко поцеловал её, на мгновение отводя взгляд от сына, за которым он тоже присматривал, - Он мальчик, а мальчишки всегда набивают шишки! С ним всё в порядке.
Подтверждая слова отца, Винченцо как ни в чём ни бывало снова поехал, сосредоточенно руля.
- Папочка, я тоже хочу! - Вивиан вывернулась из рук матери и приклеилась к отцу, точно зная, что именно в его силах выполнить её просьбу, - Я тоже хочу покататься!
- Марио! - в голосе Кристины звучало возмущение и предостережение, - Не вздумай садить её за руль! Она не умеет и не надо её учить!
- Не волнуйся, крошка, не буду, - Марио поцеловал одну свою девочку а затем вторую, - Виви, мы сейчас что-нибудь придумаем и покатаем тебя.

Спустя полчаса присутствующие на стадионе стали свидетелями беспрецедентной гонки: соревновались всего две машины. В одной на коленях у водителя сидела довольная девочка, второй, маленькой, управлял маленький мальчик. Отмашку шахматными флагами давала красивая черноволосая женщина, болеющая сразу за всех участников гонки. Победителем была признана семья Скиллачи, составом в четыре человека.
До счастливого события, увеличивающего их семью на ещё одно пацана, осталось уже меньше года

- Джиоия, милая, последнюю ноту ты должна брать чуть выше…. – не успела выговорить, как в аудиторию "залетел" Марио. Его очаровательная улыбка заставила меня улыбнуться ему в ответ. Я не ожидала его увидеть, но была как всегда безумно рада.
- Марио…- успела лишь выговорить, как он резко подошел ко мне и со словами:
- Крошка, я выиграл гонку… - он обнял меня, поднимая с пола, поцеловал в губы. Я забыла про детей, которые сейчас смотрели на нас во все глаза. Я всегда теряла голову рядом с этим мужчиной. А если встреча была такой страстной… - Я выиграл эту гонку для тебя.. – продолжал Марио между поцелуями.
- Марио…
- Идем к твоему отцу.. – сладостные губы соприкасались с моими, - Выходи за меня замуж…
- Марио…
- Знаю, знаю.. отец.. срочно, идем к нему!
- Марио тут дети! – я старалась не смеяться, когда он осознал тот факт, что находится на уроке, который он сорвал. Мужчина с улыбкой повернулся к ученикам:
- Дети, сегодня у вас выходной! - он отступил от меня, - А вы синьорина Ричи соизвольте появиться у меня в машине через пять минут!
- Конечно мистер Скилаччи, иду, - парировала я ему. Марио подмигнул и вышел с класса.
Я прикусила губу, чтобы не рассмеяться. Мне не хотелось сдерживать свое счастье, мне казалось еще чуть - чуть я закричу, как я счастлива, как люблю его… Дети молча смотрели на меня. Я даже удивилась тому, что эти непоседливые детишки умеют так смирно сидеть. Надо будет как- нибудь пригласить Марио в свой урок.
- Дети! - привлекла я их внимание, как обычно делала, хотя в данный момент они итак были сосредоточены на мне, - То, что вы сейчас видели.. – жалко мой предмет не биология, я не знала как все объяснить, - Так нельзя делать, - наконец продолжила свою речь, - Только после свадьбы! А теперь мы прощаемся с вами до завтра.
Через пять минут я сидела в машине самого лучшего водителя. Гонщика. Победителя «Формулы-1». Моего любимого мужчины.






***
- Мама, мама, мама..
- Ченцо, малыш, дай сестре того что она хочет!
- Я не малыш!
- Я знаю мой милый, но дай сестренке печенье!
- Почему я? Пусть она сама берет!
- Вив не достанет, помоги ей! – я старалась дышать учащенно, не обращая внимания на боли во время схватки. Единственный раз я осталась дома одна с детьми на девятом месяце беременности и именно в этот день начались роды. Третий наш ребенок спешил на выход.
- Мама с тобой все хорошо? - Винченцо отвлекся от телевизора и подошел ко мне.
- Да, мой хороший, - успокоила я мальчика, - Ты иди, посмотри, отец может уже пришел, он забыл ключи. Или скоро дядя Джино придет, я ему звонила.
- Мама, мама, мамочка я хочу печенье! – прыгала Вивиан на кровати.
- Сейчас мама, я дам Вив печенье и пойду встречать папу! – совсем как взрослый проговорил старший сын.

Мне казалось, прошло еще полно мучительный минут, пока Марио пришел домой и увидел мое состояние.
- Марио, он выходит! – я улыбнулась мужу сквозь слезы, - Маттео спешит, у-уверена он у нас станет г-гонщиком, потому что он очень спешит.
- Сейчас крошка, сейчас – Марио поднял меня на руки и понес на улицу к машине, - Мы мигом доедем до больницы! Ты дыши.. дыши, милая!
Джино успел вовремя, чтобы присмотреть за детьми, а мы уехали в роддом, обгоняя все машины по дороге. Марио по сути участвовал в очередной гонке, где призом станет наш третий малыш, Маттео.
_________________

Когда Молинаре назначил приватную встречу, Ламберти практически не сомневался, что речь пойдёт об их дальнейших совместных планах. Хотя решать вопрос с женитьбой именно сейчас у него было никакого желания. К его удивлению, речь пошла вовсе не о том, что ожидалось. Выслушав короткое сообщение Молинаре, что последние события оказали неожиданное влияние на здоровье его дочери, и она отбыла на Сицилию на неопределённый срок, Франко позволил себе выразить лёгкое удивление. Молинаре отзывает договор? Ничем иным это сообщение быть не могло. Но в сложившейся ситуации это оказалось ему даже на руку.
Лёгкий намёк на невыполнение обязательств...
Завуалированное сообщение о ненадёжности обслуживающего персонала...
Взаимное молчаливое согласие - в расчёте.

Кьяра больше не вернулась в квартиру, которую ей выделили для охраны. После той первой безумной ночи она осталась в доме у Франко, и он больше не собирался её никуда отпускать. Это даже не обсуждалось между ними, но и без слов было понятно, что он не даст ей уйти, даже если она захочет. Шло время, но его безумное наваждение не проходило, насыщение не наступало, несмотря на постоянно проводимые вместе ночи... даже наоборот, оно ещё больше крепло, превращаясь в одержимость. Да и днями Ламберти всё чаще ловил себя на том, что вместо бизнеса думает о девушке, находящейся в его доме. В нём всё сильнее развивалось собственническое чувство, и нежелание делить её даже с её семьёй. В причины своего поведения Франко предпочитал не вникать, но каждую ночь, когда Кьяра засыпала утомлённая в его объятиях, шепча его имя, он отчётливо понимал, что уничтожит любого, кто попытается встать между ними.

Узнав от Нино о давней мечте семьи Кьяры превратить их захудалую пиццерию в ресторан, такой же, какой когда-то был у них в Италии, Ламберти отдал приказ Данте и семейству Санти было убедительно предложено продать их скромный бизнес и переехать на другое место. Анонимный покупатель дал за их пиццерию сумму, намного превышающую её реальную стоимость, а новое здание, которое им столь же настоятельно порекомендовали, оказалось на оживлённой улице, в фешенебельном районе. Разумеется, причины такой удачной сделки ни для кого не были секретом, как и намёк Данте, сделанный отцу Кьяры на прощание, что у нового ресторана не будет конкурентов.

***

Приближалось Рождество.
Ламберти ехал домой после встречи с политиком федерального масштаба, избирательную компанию которого финансировал, и который лоббировал его интересы. Но все эти политические игры переставали интересовать Франко, едва только он садился в машину. Его мысли снова и снова обращались к девушке. Кьяра уже вполне освоилась в его доме. Он иногда сам удивлялся, насколько «своей» она была, когда находил её в гостиной у камина, с журналом в руках забравшуюся с ногами в его любимое кресло, на кухне, когда они на пару с его поваром сочиняли что-то замысловатое, или когда вместе с Лукой развешивали на перилах праздничные гирлянды из сосновых веток украшая дом, впервые за долгие годы. И, разумеется, в его спальне...

Хлопнув дверцей автомобиля, Франко бегом поднялся по лестнице, подняв воротник от колючего ветра, швыряющего в лицо горстями ледяную взвесь. Лука стоял у открытых дверей, принимая заснеженное пальто, он кивнул головой в глубину дома, отвечая на невысказанный, но тем не менее ставший уже традиционным вопрос.

– Синьорина в кабинете, дон Ламберти.

Пушистый ковёр заглушал звук шагов, быстро пройдя по коридору, Франко распахнул двери в свой кабинет и замер, при виде Кьяры, балансирующей на стуле, пытающейся прицепить что-то к люстре. Его кабинет был единственным местом в доме, которое не коснулась волна украшений, но кажется, эта девчонка решила проигнорировать его запрет? Подойдя, он стащил её со стула, поставив перед собой, посмотрел в испуганно распахнутые глаза, нежные губы чуть подрагивали. Желание отчитать её за самовольство сменилось гораздо более сильным желанием немедленно поцеловать её. Невольно Франко посмотрел наверх, под люстрой на тоненькой серебряной ленточке чуть заметно покачивался совсем маленький букетик омелы. Усмехнувшись, он ещё крепче прижал девушку к себе и наклонился к ней, чуть удивляясь почему ему понадобилось столько времени, чтобы понять очевидное...

– Ti amo, Chiara, - прошептал он, покрывая жадными поцелуями её лицо, - Я тебя люблю, моя девочка.

 
Дон Молинаре пристально смотрел на спящую Мерседес. Темные локоны разметались по подушке, стройная фигурка прикрыта одеялом, сейчас его женщина была особенно прекрасна - нежная, умиротворенная и совсем юная. Пауло вдруг показалось, что разница между ними не десяток лет, а целая вечность. И дело даже не в том, что они оба уже видели или ради чего жили - Молинаре защищал имя Семейства, Мерседес надеялась отомстить за смерть родной семьи. Месть и защита - весьма благородно. Дело в выбранных методах: Мерседес не трогала невинных и ценила чужую жизнь, Пауло плевать хотел на всех, кто станет на пути, для него любой, кто не принадлежит к семье, - враг и заслужил смерть. Молинаре усмехнулся, ещё говорят о юношеском максимализме, всё дело в зрелом абсолютизме - убирай тех, кто стоит на пути и не считайся со средствами.

Пауло закурил, и Мерседес, словно почуяв дым, недовольно поморщилась во сне. Хотя Молинаре был готов поспорить, что она не спала уже больше получаса. Чересчур ровное дыхание и практически ни одного движения - так чаще всего и притворяются спящими. Сделав глубокую затяжку, Пауло затушил окурок в пепельнице и усмехнулся:
-Твои вещи перевезли вчера. Завтра мы поженимся, Мерседес. Если тебе нужна пышная свадьба, то ты получишь её на Сицилии, здесь этот цирк я устраивать не намерен.
Девушка приподнялась на кровати и внимательно, словно изучая, смотрела на Молинаре, чуть сощурив глаза. Во взгляде читалась настороженность, пожалуй, удивление и ни капельки сонливости, как Пауло и предполагал. Его абсолютно не устраивали удивление или тем более сомнение, у Мерседес был выбор уйти или остаться, и она его сделала. Тон мужчины разительно изменился, сейчас в нём были слышны холод и сталь. Так и не дав Мерседес сказать ни слова, Пауло продолжил:
- Если ты вообразила, что возможно хоть что-то помимо брака - выброси эту чушь из головы. Я предупреждал тебя - если я не получаю тебя в жены, ты мне вообще не нужна, Мерседес. Выбора у тебя больше нет, ты осталась и будешь синьорой Молинаре.
По губам Мерседес скользнула лукавая улыбка, не сказав ни слова, его женщина обвила руками плечи Пауло и ответила на страстный поцелуй - довольно убедительное "Да!".

Они поженились на следующее же утро. Чересчур скромная церемония, которая все же казалась слишком неуместной пока длился траур по Терессио. Наверняка она вызовет довольно много сплетен и пересудов, на фоне этого вчерашний отъезд Лучии останется незамеченным - довольно весомая причина, чтобы получить желаемое немедленно.

Три месяца спустя

Дон Молинаре смотрел в окно и курил. Дурная привычка, которая однажды может его погубить. Стреляют прежде всего по окнам, и он на линии огня. Пауло затушил окурок в пепельнице и жестом остановил Витторио. Консильери, как это бывало частенько, замолчал, готовый выслушать решение своего дона или помочь ему советом. Мир между семействами всё ещё оставался просто видимостью. Каждый прекрасно понимал, что за покушением в клубе стоит один из них. Сам Пауло был уверен, что такая дерзость вполне в духе Гуэрра. Молинаре был деловым человеком и не воспринял попытку убийства на свой счёт. Посчитал оскорблением и был готов отомстить при первой же возможности, разумеется. Но всё-таки соглашался с Аль Капоне - это просто бизнес, ничего личного.

Люди Молинаре уже освоились на новых территориях. Действуя рационально и жестко, капореджиме почистили ряды семейства Териссио, ирландцы перестали быть сколь-нибудь значимой проблемой, как только выполнили предначертанную им роль - семейство Молинаре вошло в силу. Разумеется, нынешнее благополучие не означало возможности расслабиться или отдохнуть, чтобы семья не растеряла завоеванных позиций Пауло не должен забываться ни на миг. Как, впрочем, было всегда.

Витторио протянул своему дону бокал с коньяком, консильери явно хотел продолжить разговор. Он проследил за взглядом своего дона, который сейчас был обращен на Мерседес, прощавшуюся с Лучией у машины, и снова заговорил:
- Ты хорошо воспитал свою дочь, она смирилась и вернулась домой. Я думаю...
- Нет, Витторио, Лучия что-то задумала, - голос Молинаре был тихим и задумчивым, он покрутил бокал в руке, так и не притронувшись к напитку, отставил его на стол. - За всё это время она ни разу не позвонила, ни разу не спросила, как дела в Нью-Йорке, стоило кому-то заговорить о семье, как Лучия просто уходила, не желая слушать, а тут она неожиданно передала, что хочет вернуться и быть мне дочерью... Лучия никудышная лгунья, Витторио. Она ни разу не посмотрела мне в глаза за этот вечер, ни разу не обратилась напрямую. Я ошибался, когда видел в Лучии её мать. Нет, консильери, больше нет... У моей дочери улыбка Молинаре, поверь, она что-то задумала.
Дверь в кабинет неожиданно раскрылась, заставив Витторио промолчать. На пороге стояла Мерседес, она извинилась за беспокойство и хотела уже уйти, но Пауло пригласил жену войти:
- Мерседес, думаю, на сегодня мы с Витторио закончили. Ты можешь остаться.
Глаза его жены чуть сощурились, в них полыхнули искорки сдерживаемого гнева, закушенная губа так же выдавала раздражение, которое Мерседес спрятала за улыбкой. Им было непросто друг с другом, хотя его Мерседес была умной женщиной, воспитанной в строгих традициях, поэтому старалась так или иначе быть смиренной женой. Разумеется, получалось это далеко не всегда. Порой, это забавляло Пауло, порой, раздражало, но одно оставалось неизменным - Молинаре был доволен, что Мерседес тогда осталась.
Дождавшись, пока Витторио уйдёт, он притянул жену к себе и легко поцеловал. Мерседес не ответила на поцелуй, значит, она и правда злится. Покачав головой, Пауло обошёл стол и досадливо поморщился, заметив на кресле кота. Мерзкое животное облюбовало кресло самого дона, неизменно оставляя на нём шерсть и заставляя задуматься о преждевременности неуместных обещаний. Хотя к Флаффи Пауло тоже привык и раздражался уже скорее по привычке, чем из-за настоящего гнева. Скинув наглого кота со своего законного места, Молинаре сел в кресло и притянул Мерседес к себе на колени. Аромат духов кружил голову, изящное тело на коленях вызывало желание, а мерцающее в глазах обещание и вовсе лишало самообладания. Пауло ещё сильнее прижал Мерседес к себе и тихо признался жене в том, что несомненно тревожило его весь вечер:
- Оказывается, я спокоен только, когда вы обе рядом.
Мерседес нежно улыбнулась и поцеловала Пауло. Его женщина была, безусловно, мудрой и не стала задавать вопросов, просто ответив взаимностью на признание.

Лучия пропала на следующий день. Люди Молинаре рыли землю, чтобы найти хоть малейшую зацепку, но день за днём возвращались ни с чем. Вернее, возвращались без доказательств. За потасовкой возле "Метс" стояли люди Корелли, хотя они полностью отрицали какую-либо причастность к исчезновению Лучии, Пауло был уверен, что случайных совпадений не бывает. И, не смотря на то, что поиски не прекращались ни на минуту, Молинаре понимал - ему остаётся только ждать. Соглядатаи проверяли квартиры семейства, под видом случайных взломов была осмотрена пара домов капореджиме - пусто. Семейства Молинаре и Корелли были как никогда близки к войне, стоило только сделать один неверный шаг. И Пауло уже был готов к такому шагу, когда его люди доложили, что младший босс Корелли хочет встречи с доном Молинаре.

В кабинете было накурено, Молинаре сидел за столом и гладил наглого кота, который, забравшись на колени дону, громко мурчал. Первые же слова Грано определенно доказывали - войны между семьями не будет. Пауло затушил сигарету и упрекнул будущего зятя:
- Почему ты не пришёл ко мне, как положено? Почему поставил мою дочь в такое положение? Разве у неё нет семьи? Разве мы мужчины не могли бы договориться? - По губам Грано пробежала усмешка, но Пауло остановил его ответ. Он и сам прекрасно понимал, если бы наглец пришёл к нему, как должно, Грано бы отказали. - Я сам был молод, поэтому не буду винить вас обоих и прощу вашу глупость. Я хочу видеть свою дочь, Грано, привези Лучию ко мне завтра, сразу после того, как сделаешь её синьорой Грано. И передай моей дочери, что её телохранители молили Лучию о прощении перед смертью. Она сицилийка и поймёт своего отца.

Спустя час, после того как Грано ушёл, в кабинет зашла Мерседес, она нежно улыбнулась Пауло и, взяв Флаффи на руки, присела на колени своего дона. Молинаре тяжело вздохнул, зарывшись лицом в тёмные локоны жены, он глухо сказал:
- Лучия в порядке, завтра Грано привезёт мою дочь, уже как свою жену, Мерседес.
- Это хорошо, Пауло, младший босс семейства Корелли достойный выбор, - Мерседес задумчиво провела указательным пальцем по его нижней губе, - но что-то тебя беспокоит...
Пауло просто кивнул, не выдавая своих мыслей и перехватив руку жены, прижал её к свои губам. Мерседес продолжила:
- Но ты решил ничего не предпринимать и смириться, потому что ты любишь свою дочь...
- Вас обеих, Мерседес, вы обе должны быть в порядке, чтобы я был спокоен...
_________________

Это Рождество запомнится Кьяре навсегда.
Франко сказал ей, что любит.
Слова отозвались в сердце настолько горячим чувством, что грозили растопить его.
Ей больше не нужно было ничего. Только он рядом, в доме, который она вопреки всему считала своим. Такой красивый, большой, немного нуждающийся в женской руке. Кьяра за короткое время превратила его в их уютное гнёздышко. Вопреки всему Кьяра считала себя супругой Франко. Пусть они не были официально женаты и даже никогда не заводили разговор о будущем, но как она могла думать иначе, живя в его доме, в их доме, окруженная заботой и купающаяся в любви мужа и слуг?
Мужчина становится семьёй своей жены, как только забирает её в свой дом. И Кьяра приняла эту данность, не настаивая на встречах с семьёй. Ей лишь важно было знать, всё ли с ними в порядке. Да и, честно признаться, видеть осуждение в глазах родных было тяжёлой мукой.
Увидеть их значило признать ту правду, которую она запрятывала глубоко внутрь себя.
Насколько хрупок их союз... Но даже мысленно Кьяра не позволяла себе впадать в уныние, не то, чтобы заводить вопрос о будущем с Франко. Как часто люди не говорят о главном, перекрывая его всем, чем угодно, только бы не смотреть в лицо правде. Можно жить и верить, обманывать себя, что придуманный мир и есть реальность. В этом и было спасение Кьяры. А также в безграничной, бездумной тяге к Франко.

То, как он говорил... Как он смотрел... Его руки, творящие волшебство.
Его губы, терзающие ласками. Он сам — его характер, его положение в обществе, его Семья. Всё это было тем, что покорило навсегда. Был только он, и не могло быть никого иного. Никогда. Она просто любила и жила этим чувством.

Хотелось отдать ему всю себя. Хотелось дать любовь и понимание. Чтобы из жестокого мира мафиозных распрей он приходил в то место, где находил бы отдушину.
Франко часто уезжал, оставляя её переживать и скучать. Она старалась не думать об опасностях. Говорят, думая так, можно накликать беду. Старалась не думать о женщинах, которые могут появиться в жизни её Франко. Окружать его, быть навязанными. Она не видела смысла рассматривать вероятности.

Кьяра занималась домом. Как истинная итальянка, она находила множество занятий, способных разнообразить досуг. В большом доме в этим не было проблем.
Не хватало только одного. То, к чему стремится каждая женщина. Кьяра очень сильно хотела ребёнка. Детей от Франко. И об этом они никогда не заговаривали. Ей оставалось только догадываться, что думает по этому поводу её возлюбленный. Но рано или поздно природа взяла бы своё. Кьяра почувствовала дурноту и почти сразу поняла, что с ней. Она отличалась отменным здоровьем, и признаки были очевидными. Она сразу решила скрывать это до последнего. Сейчас жизнь была такой сбалансированной, что любое событие могло перевернуть всё вверх дном. Но разве можно скрыть что-то от мужчины, который так чутко относится к твоему состоянию? Который не выпускает из виду почти ни на минуту, стоит ему оказаться рядом? Они сидели в столовой за завтраком, и девушка мучительно долго пыталась
заставить себя проглотить рыбу. От запаха её сильно мутило, но она старательно делала вид, что всё в порядке. Франко отложил столовые приборы в сторону и промокнул губы салфеткой. Он хмурился и внимательно смотрел на Кьяру. Наконец спросил:

- Ты ничего не хочешь мне сказать? Что-то случилось? Если хочешь попросить что-то для семьи, то пожалуйста.
- Нет, Франко, - Кьяра замотала головой. - Благодаря тебе у моей семьи настали лучшие времена. Отец даже не хочет возвращаться на родину. Америка стала его новым домом.
- Тогда что? Хочешь с ними видеться? Тебя тяготит, что ты не ездишь к ним?

От такой заботы к Кьяры защемило сердце. Подступили незваные слёзы. Она вообще стала плаксива, как и все беременные, что не укрылось от Франко. Она улыбнулась, и слова вырвались неожиданно:

- Я жду ребёнка.

Франко не изменился в лице. Казалось, он даже не понял поначалу, что она сказала.
Кьяра молчала, ошарашенная силой чувства, возникшей при озвучивании беременности. Ребёнок. Их ребёнок. Их кровь. То, что свяжет их с Франко навсегда, даже если их жизненные пути разойдутся. Даже если ребёнок никогда не увидит отца, в нём будут проявляться его характер, качества, он может быть точной копией Франко.

Кьяра мечтала об этом. Мечтала увидеть плод их любви. Мечтала подарить ему свою материнскую любовь и вместе с Франко воспитывать их малыша. Но что хотел Франко? Готов ли он растить незаконнорожденного ребёнка? Он не мог не понимать, что зачатие — только вопрос времени, а, значит, не мог не быть готов. Что рассуждать? Кьяра хотела знать, что думает Франко, и впервые осмелела настолько, чтобы спросить прямо:

- Почему ты молчишь? Ты не рад?

Франко медленно поднялся из-за стола, в недоумении приподняв бровь:

- Как может не радоваться мужчина, когда его любимая женщина сообщает ему такую прекрасную новость?

Подав руку, он побудил Кьяру подняться, и когда девушка поднялась, положил ладонь ей на живот.

- Какой срок?
- Около двух месяцев.
- Как нехорошо, синьорина Санти, - с улыбкой пожурил Франко. - В следующий раз я хочу знать о ребёнке уже с появлениях первых признаков. Ты поняла меня, девочка?

Этот взгляд Кьяра уже знала. Этот голос, который приобретал лёгкую хрипотцу, выдающую желание. Её отклик не заставил себя долго ждать. Франко приподнял её лицо за подбородок. Прикосновение, которые было невесомым, но таким волнительным. Спустя столько времени она ощущала магию их любви. Ответа не потребовалось. Он был понятен без слов. Он утонул в нежном поцелуе. В горячем шепоте и тихом смехе. Так звучит счастье.

Кьяра знала, что любима. Желанна. Что Франко разделит с ней то время, что им отпущено.
С ней и их детьми. А больше ей ничего не было нужно.

В игре принимали участие:
Альма ДиЧиара - mariya-krasa
Брок Вейн - froellf
Джейсон Моррисон - Missis Cullen
Дон Гуэрра - Муза
Дон Корелли - masik
Дон Ламберти - Танюшка
Дон Молинаре - Электра
Кристина Ричи - Блер
Кьяра Санти - Virgin
Ленцо Мароне - Фройляйн
Лучия Терессио - Электра
Марио Скиллачи - Solnyshko
Мерседес Дамиани - НАЙТОН
Нео Фостер - Elenyshka
Оливия Флейм - Фройляйн
Рене Альерри - froellf
Роберта Бруни - anel
Рокко Грано - Фройляйн
Фабио Моринези - Missis Cullen
Энцо Трамони - Танюшка
_________________