Дотронуться до неба. Ретро-роман Ч. 1 Главы 27-28-29

(Главы написаны в соавторстве с Идалией Тальберг)

Глава двадцать седьмая

Проводив взглядом скрывшуюся за дверью Маргариту, Артём Глебович и сам тихонько побрёл прочь, обратно к невысокой ограде, лишь формально отграничивающей участок вокруг здания от остальной улицы, чтобы затем, так же легко, как и примерно за полчаса до этого, перемахнуть через неё, вновь оказавшись на Дворянской – к нынешнему, в общем-то, ещё не позднему времени по-провинциальному малолюдной. Что сейчас, однако, было Басаргину скорее на руку. Привлекать лишнее внимание к собственной персоне совершенно не входило в его планы.

Пройдя несколько шагов по тротуару вдоль фасада, он вновь оказался под окнами занимаемых графиней комнат. И не смог удержаться от того, чтобы ещё раз на них посмотреть. Рамы были уже затворены, плотно задёрнуты и ночные шторы. Так что о происходящем за ними в эти минуты оставалось только гадать.

Впрочем, гаданием, как и любой иной эзотерикой, заниматься Артёму Глебовичу было некогда. Руки ещё хранили ощущение гибкого женского стана в его объятиях, а на губах, кажется, до сих пор не исчез вкус недавнего поцелуя его прекрасной обладательницы, но мысли в голове текли уже довольно здраво и в совершенно практическом русле. Ибо, дожив до определённых лет, обретя вместе с багажом прежнего  чувственно-любовного опыта и некоторую долю цинизма, трудно не понимать, что соблазнить можно, в общем, любую понравившуюся женщину. И что это совсем не фокус. Куда сложнее устроить всё так, чтобы приключением после остались довольны  сразу обе стороны. Именно в этом состоит коренное отличие Дон Жуана от Казановы: первый  обольщает лишь  ради собственного удовольствия, второй же заботится, чтобы доставить его ещё и  объекту своей страсти.

Возможно, по природному альтруизму, присущему большинству людей его профессии, только такая позиция всегда казалась Басаргину единственно достойной и правильной. Ещё одним незыблемым приоритетом было, разумеется, сохранение чести дамы – вернее, её публичного реноме. Особенно если она замужем и занимает столь высокое положение, как его нынешняя избранница.

Сказать по правде, именно размышлениям на данную тему доктор в основном и предавался, неторопливо шествуя по направлению к своей гостинице: куда же ему, собственно, пригласить Марго и какой адрес указать в той записке, которую он пообещал прислать ей уже завтра утром? Это не стало бы проблемой ни в Петрограде, ни тем более в родной Москве. Но здесь... Артём Глебович не был даже до конца уверен, что в Липецке есть ещё хотя бы одна приличная гостиница. Да и мыслимо ли приглашать её в какие-то меблированные номера, словно...

Брезгливо поморщившись от невыразимой пошлости подобной идеи, Басаргин сразу же её отбросил и стал думать дальше. Ладно. Допустим, в гостиницу нельзя, но ведь как-то же, наверняка, устраиваются при подобной  надобности и местные жители! Тот же Ованес...

Вспомнив внезапно о приятеле, Артём Глебович и в реальности немедленно остановился посреди тротуара, словно вспышкой молнии, осенённый этой блестящей мыслью: вот и ответ на вопрос! Известный со времён их общей юности жуир и бонвиван, он – как раз тот, кто уж точно ему поможет. Да и обратиться  с подобным именно к нему, по праву старинной дружбы и опыта совместных, ещё молодых, похождений, ни капельки не зазорно.

Радостно выдохнув по поводу найденного, наконец, решения, Басаргин огляделся по сторонам и свистом подозвал к себе извозчика, дремавшего на козлах собственной повозки у противоположной стороны проезжей части. Забравшись на сиденье, назвал адрес. И уже через несколько минут стоял напротив небольшого, наполовину каменного, наполовину бревенчатого дома с мезонином, в котором, с трудом, по его же словам,  вырвавшись в самостоятельную жизнь из родительского гнезда, обитал в последние несколько лет Хачатуров. В ответ же на закономерный удивлённый вопрос Артёма, как вообще может случиться такое, чтобы взрослый мужчина, прошедший войну и видевший в жизни многое, был кем-то ограничен в этом праве, он лишь с иронией отмахнулся: «Ай, джан! Ты просто понятия не имеешь, что значит быть единственным и любимым сыном в наших семьях! Зачем бежать-то?! И куда? А что, скажем так, воздуха иногда не хватает, то и здесь, при желании, всегда можно найти выход... »

Окна дома были темны, но, зная, что Ованес никогда не ложится спать раньше полуночи, Басаргин без всяких сомнений воспользовался медной дверной колотушкой. А потом, чуть подумав, для верности забарабанил ещё и в стекло. Вскоре изнутри послышались шаги и недовольное бормотание. Ещё через минуту щёлкнул замок и на пороге, с фонарём «летучая мышь» наперевес, возник хозяин дома:

 – Тёма?! Ты здесь откуда? – спросил он, настороженно  вглядываясь в его выхваченное светом  из сумрака  лицо. – Случилось... что-то?

 – Да... Нет... Позволишь войти?

Молча кивнув, Ованес шагнул в сторону, пропуская его в тесную переднюю, затем затворил дверь и обернулся:

 – В большую комнату ступай. Свет там сам себе зажги и... обожди немного, я сейчас буду! Только оденусь.

 – Хорошо, – откликнулся Басаргин с некоторым удивлением, не понимая, с чего вдруг такие церемонии. Но выяснять не стал, а сразу направился туда, куда ему указали.

«Большой комнатой» Ованес величал свою гостиную, несмотря на то, что, на самом деле, она вряд ли могла претендовать на столь гордое название. Хотя для одного места здесь было более, чем достаточно... И даже для двоих: поджегши фитиль настенной керосиновой лампы, и разглядев на покрытом скатертью столе корзину с фруктами, сладости, початую бутыль игристого вина и пару пустых фужеров, Артём улыбнулся. Вот, в чём, выходит, причина сегодняшней необычайной хачатуровской застенчивости!

 – Так, а чего сразу-то не сказал? – тихо спросил он, обращаясь к вошедшему в гостиную хозяину, и кивая в сторону стола. – Извини, что помешал!

 – Ерунда, подождет! – вновь тревожно на него уставившись, Хачатуров подошел ближе. –Так что у тебя стряслось, Тёма?

 – Да, собственно, ничего особенного... – несколько замявшись, выговорил Басаргин, с кривой усмешкой почесав правую бровь. – Мне квартира нужна. Приличная. Завтра днём. На несколько часов.

 – А ещё, вероятно, полцарства и коня впридачу? – понимающе ухмыльнувшись, Ованес присел на край стола, продолжая изучать его лицо своими угольными, чуть поблескивающими в сумраке глазами, но теперь уже спокойно и даже весело.

 – Хачатуров, ну хватит пялиться! У меня странное ощущение, будто ты вот-вот меня поцелуешь в губы, а я к подобному роду забав, как знаешь, абсолютно не расположен! – не выдержав этой игры в гляделки, Басаргин немного нервно дёрнул уголком рта.

Неприлично  расхохотавшись на всю комнату, Ованес  замотал головой, хлопая  его по плечу:

  – Ох, джан! Поверь, никому другому я бы подобной шутки в свой адрес точно не спустил!

 – Так за это же ты меня и любишь! – пожав плечами, невозмутимо откликнулся Артём. – Однако не тяни, скажи быстрее, сможешь помочь, или мне искать другие способы?

 – За это – в первую очередь! Хотя, видит Бог, не только! – наконец, успокоившись, Хачатуров вытер выступившие на глазах от смеха слёзы и вновь постарался принять серьёзный вид. – Так, ладно.  Когда, говоришь, надо?

 – Завтра. А послезавтра у меня уже поезд в Петроград.

 – Я помню, да, – задумчиво кивнул Ованес. – Значит, сюда, как ты уже понял – никак...

 – Разумеется! Да я ни в коем случае и не рассчитывал! – смущённо перебил его Басаргин.  – Но, веришь ли, ей-богу растерялся! Вот если б у нас, в Петрограде...

 – А что, до него, стало быть, никак и не подождёт? Вы ведь оба оттуда... Так прямо сильно горит, да, джан? – вновь лукаво на него покосившись, подмигнул Хачатуров, недвусмысленно намекая, что догадался, с кем именно намечено это тайное рандеву*.

 – Горит, – со вздохом согласился Басаргин. – Ещё как. Давно так не было, сам удивлён... А что до Петрограда... Ну, так ещё не факт, что там всё и продолжится. Сам ведь понимаешь...

 – Я-то понимаю. А... она?

 – Не знаю. На эту тему мы пока как-то не говорили... Слушай, Ованес, – перебил он сам себя, внезапно поморщившись. – Ну явно же не тебе читать мне об этом мораль, верно?

 – Верно, – кивнул тот. – Просто она ведь, как бы это сказать-то... Из другого теста, Тёма! Понимаешь, о чём я?

– Вполне. Но, честно сказать, мне лично пока так не показалось. Хотя я, пожалуй, действительно в неё влюблён.

 – Ну что ж, тогда, стало быть, наслаждайся своим чувством, брат! – вновь легко тронув его за плечо, Хачатуров отвёл взгляд и направился к стоящему в углу комнаты секретеру. Затем открыл один из его ящиков, извлёк связку ключей и продемонстрировал  Басаргину. – Вот! Они от дачного дома моих родителей. Это не в городе, но совсем  близко от него. И туда, и обратно можно спокойно добраться на извозчике... Там полный порядок в плане быта и нет лишних глаз. Думаю, как раз то, что вам необходимо. Адрес я тебе сейчас напишу.

После чего, не дожидаясь ответа, вытащил из другого ящика письменные принадлежности, а затем, быстро чиркнув пару строк своим размашистым почерком, протянул Артёму ключи и сложенный вчетверо листок:

 – Держи!

 – Спасибо! – не зная, что еще сказать, Басаргин благодарно улыбнулся. – Ты даже не представляешь, насколько меня выручил!

 – Время покажет, выручил или, напротив, «утопил»... Ладно-ладно, не обращай внимания! – махнув рукой в ответ на написанный в устремлённом на него взоре вопрос, Ованес лишь улыбнулся и ещё более загадочно пошевелил густыми бровями.

 – Ну, тогда я, наверное, пойду?

 – Давай. И я тоже пойду... Вновь возжигать пожар на стылом пепелище, — прибавил он вдруг едва слышно с протяжным вздохом.

Отчего Басаргин опять ощутил себя до ужаса неловко:

 – Прости ещё раз, дружище, ну правда! Я и не думал...

 – Естественно нет! Только ведь у тебя одного во всём этом благословенном городе и может быть приватная жизнь!... Ой, да хватит, Тёма! Иди уже, ради бога, отсюда! А то утомил хуже лекций Северского! – воскликнул Ованес, внезапно употребив идиому, которая  вряд ли оказалась бы понятна хотя бы кому-то еще во всём Липецке, так как также уходила корнями в их общее университетское прошлое. И была связана с фамилией почтенного профессора кафедры патологической анатомии, чьи лекции, действительно, вошли в фольклор и легенды медицинского факультета по причине своего исключительного занудства и продолжительности.

Потому, не желая уподобляться столь плачевному примеру, Артём Глебович тут же ретировался восвояси. Успев, впрочем, ещё язвительно пожелать Ованесу Леонтьевичу на прощание не жалеть нынче вечером своего огнива...

Добравшись домой – точнее, в свой гостиничный нумер уже ближе к полуночи, Басаргин первым делом с удовольствием развязал душный  галстук, а затем расстегнул пиджак, карман которого приятно оттягивали доблестно добытые ключи. С неосознанным удовлетворением прощупав их сквозь плотную льняную ткань, Артём Глебович вытащил из-за пазухи бумажку с адресом места своего завтрашнего свидания с Марго. Прочитал и запомнил название местности, которое ему, впрочем, ни о чем не говорило, номер дома. Потом сразу же подошел к столу и аккуратно, точь-в-точь, перекопировал всё на другой листок – уже своим почерком, запечатал в конверт, надписал. И было уже отложил в сторону. Но потом снова взял в руки и лично отнёс на первый этаж, где вручил его сонному лакею со строгим указанием отправить адресату завтра, не позднее восьми утра.

 – Гляди, не забудь!

 – Как можно, ваше благородие! Отправим в срок, не тревожьтесь! — почтительно пробасил он в ответ.

Вернувшись в комнату, Басаргин, наконец, полностью разделся и лёг в постель. Но сон далеко не сразу захватил его в свои объятия. Неизвестно, сколько, но по собственным ощущениям, не меньше часа, Артём Глебович то и дело ворочался с боку на бок, невольно перебирая в памяти всё, что с ним происходило ушедшим днём, обдумывая свои и чужие слова, поступки. Из головы при этом почему-то никак не шли брошенные вскользь слова Ованеса о том, что Марго «из другого теста». Не такая, выходит, как все они, простые грешные... Пускай так. Но ведь ни одной женщине на свете, из какого бы материала она ни была «изготовлена», вроде бы, ещё не помешало немного дополнительных приятных эмоций, верно? А уж их-то  он точно сможет ей обеспечить...

Именно с этой мыслью Артём Глебович, в результате, и уснул. Пробудившись на другой день примерно к девяти, в прекрасном расположении духа.

С ним же принял обычные утренние гигиенические процедуры, позавтракал в гостиничной  ресторации, предварительно осведомившись, отправили ли его записку. Всё оказалось исполнено в точности. И потому теперь Марго уже должна была её, наверное, получить.

Проведя ещё около часа за просмотром свежих газет и чашкой кофе, он вновь поднялся к себе, переоделся. А спустя несколько минут уже направлялся на извозчике по затверженному накануне вечером наизусть адресу. Где ему, по всем правилам, полагалось оказаться первым и ждать.

Терпеливо ждать, когда исполнится самое главное желание всех его предыдущих отпускных липецких дней.

*Кстати, до реформы 1918 года в русском языке слово «рандеву» (фр. rendez-vous — встреча, свидание) писалось как «рандэ-ву».

Глава двадцать восьмая

Большие часы в гостиной уже пробили девять утра, однако, несмотря на это, Маргарита Михайловна по-прежнему сидела перед туалетным столиком в ночной сорочке с накинутым поверх неё матине и, подперши голову рукой, задумчиво  разглядывала в зеркале своё отражение. После минувшей ночи, проведённой почти без сна, лицо её выглядело бледнее обычного, а тёмные глаза блестели ярко и немного тревожно. Словно бы отражая отблески невидимого, но явственно обжигавшего её изнутри, пламени сладостного волнения. Мысли также пребывали в совершенном беспорядке, сменяясь с чрезвычайной быстротой, но, тем не менее, всякий раз упорно возвращаясь к коротенькой – в несколько строк аккуратным почерком – записке Артёма Глебовича.

Он назначил ей рандеву в два часа пополудни. «Как же ему удалось устроить всё настолько быстро? – думала Марго. –  И что это за место: гостиница? квартира? дом?» Адрес был незнакомый, впрочем, она плохо знала город вне курорта минеральных вод.

«Боже мой! Я положительно сошла с ума, согласившись на подобное...» Вновь охваченная сомнением, графиня глубоко вздохнула – так, что в груди стало больно, и на мгновение закрыла лицо ладонями. У неё не было опыта в делах столь деликатного, как тайное свидание, свойства, но она подозревала, что большинство мужчин в силу своей натуры, подчиняясь одной лишь чувственности без любви, обладают им сполна. Они ведь обычно довольно  рано познают плотскую сторону жизни. Так же, наверное, когда-то и сам Артём Глебович ... Подумав об этом, Марго слегка поморщилась. Сейчас ей почему-то совсем не хотелось думать ни о том, где и когда Басаргин набирался амурного опыта, ни даже о том, насколько он вообще искусный любовник. Хотя прошедшей ночью, она, признаться, и пыталась воображать его лицо, полное нежной страсти, склонившимся к её собственному прямо здесь, в этой постели... Но всякий раз усилием воли обрывала подобные фантазии, пугаясь силы и остроты желаний, которые те порождали. Неужели она и в самом деле влюблена? Как странно.... как некстати. И главное – что же делать с этим захлестнувшим их обоих чувством?

Прежде, вернее, с тех пор, как вышла замуж, Маргарита Михайловна ещё никогда не принимала ничьих ухаживаний – ни тайно, ни открыто, хотя её природное очарование головокружительно действовало на многих светских волокит. Однако она держалась с ними вежливо и холодно, а иногда – когда ей сильно докучали – даже нарочито иронично. И потому никто, абсолютно никто не мог похвастаться, что одержал над ней победу. В итоге всё столичное общество сошлось во мнении, что граф Кронгхольм определённо баловень судьбы и везунчик. Мало того, что довольно молод и состоятелен, так ещё и женат на одной из признанных петербургских красавиц, которая, меж тем, настолько не чает в нём души, что ни разу даже не попыталась посмотреть по сторонам... Каково же было бы изумление всех этих вечно алчущих свежих новостей светских сплетников, узнай они, что гордая графиня Кронгхольм вдруг увлеклась человеком не своего круга, пускай даже и дворянином!

Маргарита улыбнулась. Но всего на миг. Ощущение влюблённости пьянило, однако не дарило чистой, искренней радости. К ней упорно примешивался кисловатый привкус неизбежной лжи...

 «Сначала обманываешь себя, после – другого человека. А затем снова себя...», – размышляла она. А потом внезапно вспомнила, что так до сих пор и не выяснила, женат ли Басаргин. И эта запоздалая мысль вызвала чувство, похожее на ревность – к той, другой, неизвестной женщине, чьей рукой вышит вензель на носовом платке, который Марго  зачем-то так и хранила среди своих вещей.

Впрочем, ни кольца, ни даже следа от него на пальце у доктора графиня не припоминала. «Да я ведь сама...венчанная жена», – опомнилась она вдруг, со странным бесчувствием глядя, как сверкает у неё на пальце великолепное обручальное кольцо Николая.

Тем временем, в комнату, неся на вытянутых руках тщательно выглаженную одежду барыни, неслышными шагами вошла горничная. И Маргарита Михайловна, наконец, заставив себя отвлечься от мыслей о Басаргине, принялась одеваться. На одиннадцать утра ей было назначено у массажистки.

Перед самым выходом из дома доставили свежую почту, где обнаружилось и долгожданное письмо от мужа. Рассчитывая прочесть позднее, Марго второпях тут же сунула его в свою сумочку. А затем, шурша юбками и постукивая каблучками, выпорхнула на улицу вместе Мартой.

На Дворянскую графиня возвратилась чуть за полдень, посвежевшая, с нежным румянцем на щеках. Она собиралась отобедать с Клавдией Людвиговной, а после, освежившись и переодевши платье, тотчас ехать на рандеву. Нужно было лишь выдумать предлог, чтобы спокойно отлучиться из дома одной, без сопровождения. Довериться горничной не представлялось возможным из гордости и опасений, что по возвращении в Петроград та случайно или намеренно сболтнет лишнего остальной прислуге или даже самому графу, если тот станет её расспрашивать.

Вновь оказавшись дома после обеда, Марго поняла, что ещё так и не прочла послание от Николя. Исправляя эту оплошность, она вскрыла конверт, достала и развернула спрятанный внутри аккуратно сложенный втрое лист и, отчего-то волнуясь, принялась читать.

         Письмо супруга было длинным и обстоятельным, с изящными фразами и тонкими ироничными замечаниями, которые ей всегда так нравились. От новостей, которые ныне обсуждают в каждом доме («Все вокруг говорят только о войне, и так страстно!» – с насмешкой писал граф), Николай Карлович перешёл к повседневным делам, сетуя на их количество и отсутствие свободного времени для чтения («Вообразите, душа моя, стопка книг на моём столе ничуть не уменьшилась!»). Под конец письма он в добродушно-любезных выражениях интересовался здоровьем «её сиятельства» и спрашивал, скучает ли она на водах или проводит время в приятном обществе – в этот момент чтения Маргарита густо покраснела. Последней строкой шёл постскриптум: «Моя дражайшая матушка, как обычно, передаёт наилучшие пожелания...». 

Прочтя письмо, графиня столь же аккуратно убрала его обратно в конверт и ещё на какое-то время осталась сидеть, полностью поглощённая своими мыслями.

Между тем неумолимо приближался назначенный  час, и угасшее было волнение вновь всколыхнулось в её душе.

Поднявшись с дивана, Марго зашагала по комнате, нервно покусывая губы в очередном приступе сомнений. Затем, опять решившись всё-таки поехать, она отправилась в спальню и с помощью горничной переменила наряд с английской блузы и юбки на элегантное платье, гарнированное по лифу изящной ручной вышивкой. Удачно перешитое из позапрошлогоднего парижского туалета (так поступали теперь многие дамы даже из самых сливок высшего общества, демонстрируя приверженность к умеренности в трудные военные времена), оно было графине очень к лицу, да к тому же, она ещё ни разу не надевала его здесь, на водах.

Так что и сегодня, стоя перед псише*, Марго разглядывала себя с откровенным удовольствием. Палевый муслин великолепно оттенял её яркую внешность, а обновлённый стараниями модистки фасон смотрелся, пожалуй, даже интереснее французского оригинала. Представив себе восхищённый взгляд Басаргина, когда тот впервые увидит её в этом платье, Маргарита слегка улыбнулась своему отражению, и уже приготовилась покинуть дом, но в этот момент горничная вдруг доложила, что её желают видеть посетительницы, две молодые особы.

– Проси! – велела она, с трудом скрыв досаду: гости – сейчас – были совершенно некстати. Но что же делать?

С этой же мыслью Марго и прошествовала обратно в гостиную. Вскоре послышались приближающиеся голоса, двери распахнулись, и перед ней возникли новые курортные приятельницы, барышни Элленбоген. Обе в очаровательных платьях по последней моде. Дамы учтиво раскланялись.

– Маргарита Михайловна, душенька! – воскликнула, сияя радостной улыбкой, первой впорхнувшая в комнату Елена. – Прошу простить нас за столь неожиданный визит!

–Да что вы, дорогая! Напротив, я весьма и весьма ему рада! – отозвалась графиня буквально в то же мгновение, не раздумывая и не позволяя усомниться в этом ни собеседницам, ни... себе. Затем радушным жестом указала барышням на диван, и расположилась в кресле напротив. – Подай нам чаю! – обратилась  она горничной и, оборачиваясь обратно к девушкам, прибавила: – Так что, прошу, не извиняйтесь.

– Вообще-то, на самом деле, мы пришли спросить, как вы себя чувствуете, – чуть застенчиво проговорила Нина. – Артём Глебович вчера сказал, что вам сделалось дурно от высоты...

– Ах, пустяки! – поморщилась Маргарита, слегка внутренне вспыхнув при упоминании имени Басаргина. – Немного разболелась голова, но сейчас всё в порядке.

– Вот и, слава Богу!.. Но, вы, кажется, куда-то собирались? – внимательно оглядев явно предназначенный для улицы наряд графини, перебив саму себя, поинтересовалась Елена.

 – Ох, нет! Не дальше аптеки.

Сказав неправду, Маргарита Михайловна отчего-то замялась и замолчала.

В этот момент прислуга внесла самовар и начала накрывать стол, расставляя чашки с блюдцами, вазочки с печеньем и вареньем.

 – На вас чудесное платье! Какая материя! А цвет! Оно, полагаю,  французское? – принялась расспрашивать графиню Елена, верно, почувствовав возникшую неловкость и стараясь её как можно скорее изгладить.

– Да, именно оттуда. Куплено перед самой войной, – кивнула Марго, невольно  радуясь, что нашлась более подходящая тема для разговора. – С новыми туалетами из Европы в Петрограде теперь, к сожалению, сложно. Да что там наряды, мы лишены даже их модных журналов! Так что этой весной я просто отдала его на переделку, полностью доверившись лишь фантазии и вкусу своей модистки. Но, кажется, вышло не так уж и плохо?— спросила она чуть лукаво и далее заулыбалась уже  шире, выслушивая, как барышни Элленбоген наперебой принялись  уверять, что никогда бы даже и не подумали, что это может быть не новое платье. – А как с этим нынче у вас, в Варшаве?

– Увы, я не была дома уже больше полугода. Отец ещё зимой решил, что будет лучше, если мы с Еленой переедем к сестре нашей матушки в Воронеж... И когда теперь вернёмся, тоже совсем непонятно, — вздохнула Нина, имея в виду, разумеется, недавнюю сдачу этого города русскими войсками германцам. И Марго понимающие кивнула в ответ. – Но и до отъезда, сколько помню, импортных материй, украшений для платьев, или шляп было сыскать уже практически невозможно...

– А если эта война продлится ещё, то не пришлось бы нам и вовсе облачаться в одежду сестёр милосердия,– внезапно заметила Елена.

– Думаю, тебя Ованес Леонтьевич будет особенно рад увидеть в подобном наряде!– тут же откликнулась её сестра, похоже, не слишком горевшая желанием продолжить разговор на серьёзные, «скучные», темы.

Многозначительно на неё глянув, Елена вначале смутилась, но затем всё-таки тихонько рассмеялась.

Маргарита же предпочла оставить услышанное без комментариев. Признаться, прежде она замечала между сёстрами некоторое соперничество, однако причины его видела иными, нежели борьба за внимание обаятельного господина Хачатурова...

– Что ж, барышни, прошу за стол! – воскликнула графиня, спустя ещё мгновение, решив, что теперь самое время. Причём, во всех смыслах. Ибо избытком этого ценного ресурса для чрезмерно продолжительных дружеских встреч сегодня уж точно не обладала.

Однако выпроводить барышень слишком скоро бы совершенно невежливо. Потому Марго поначалу даже с любопытством вслушивалась в их занимательную болтовню, но с каждой выпитой чашкой чая внутри всё туже сжималась пружина беспокойства, постепенно переходящего в подавляемое немалым трудом раздражение: ну, разве прилично воспитанным людям быть настолько бестактными, чтобы так долго занимать время хозяйки дома без важного повода!

Часы в комнате пробили три пополудни, в самоваре давно остыл кипяток, а вазочки для варенья опустели, когда Елена, наконец, объявила, что им с сестрой пора уходить.

Едва удержав облегчённый вздох по этому поводу, Марго затем ещё как-то сыскала душевные силы и терпение, чтобы довести до финала свою роль радушной хозяйки. И потому даже успела условиться с барышнями  пообедать завтра вместе в ресторации Нижнего парка, в очередной раз  встретив с их стороны горячую поддержку своей идеи. После чего, наконец, поднялась из-за стола.

– Графиня, а вы ведь, кажется, собирались в аптеку? –спустя еще пару минут, уже стоя в дверях, внезапно поинтересовалась Нина.

–Да, мне было нужно в аптекарский магазин Вяжлинского, – откликнулась Марго после некоторой запинки.

– Так вот и пойдёмте вместе! Ужасно жаль с вами расставаться, а так поболтаем ещё несколько минут, раз нам по пути! Верно я говорю, Леночка?

- Конечно!... Ой, и ещё, а вы уже были у Карстенса на 1-й Липовской? Чудесный магазин!

Стараясь скрыть окончательно овладевшую ею душевную сумятицу, Марго лишь обречённо кивнула в ответ и молча отправилась надевать шляпку.

А от аптеки, распрощавшись с общительными паненками и едва дождавшись, когда те свернут за угол, сразу же опрометью кинулась искать свободного извозчика.

Когда она села в экипаж, часы на колокольне Христорождественского собора пробили четыре раза.

– Куда ехать изволите-с, барыня?

– Что? Адрес? – переспросила Маргарита в страшном волнении понимая, что, кажется, оставила записку Басаргина в своей спальне, спрятанной в книге. Но, с огромным трудом припомнив, затем всё-таки сумела назвать нужный дом и улицу. – И вези побыстрее!

– Да уж довезем, как положено! Только держитесь крепче! – усмехнулся в ответ возница и чмокнул губами.

Лошадь привычно дёрнулась с места.

А Маргарита Михайловна откинулась на спинку сиденья и стала безучастно смотреть по сторонам. Справа и слева замелькали дома, тротуары, заполненные куда-то спешащими людьми. Но вскоре улицы стали менее оживлёнными, каменные дома сменились деревянными под соломенными крышами, тротуары исчезли, превратившись просто в плотно вытоптанную землю. Бросив взгляд на браслет с часами, графиня мысленно отметила, что они едут уже с четверть часа...

– Долго ли нам ещё?– спросила она встревожено.

– Как сказать? С полчаса или чуть поболее будет. Торопитесь, барыня? – Извозчик оглянулся. – Видать, ждут вас там  шибко...

Графиня вспыхнула и отвернула лицо. «А, может, и не ждут, – вдруг зло подумала она. – Не надо было мне ехать, не надо...Я виновата, кругом виновата... Боже мой!»

– Извозчик! – неожиданно крикнула она, привстав в коляске. – Поворачивай назад...

*Псише (фр. psych) — специальное прямоугольное или овальное зеркало для гардеробных комнат, шарнирно закреплявшееся между двумя стойками.

Глава двадцать девятая

«Дача» семейства Хачатуровых при ближайшем рассмотрении оказалась утопающим в садовой зелени изящными белокаменным особняком, большим, нежели тот, московский, в котором когда-то сам Артём Глебович родился и вырос. Да, собственно, и не особняком вовсе, а скорее изящной средиземноморской виллой, странной прихотью собственных владельцев возведённой в самом сердце русской провинции.

Ещё больше впечатляла чугунная решетка ограды, видом и узором в точности повторявшая ту, что отделяет от набережной Невы столичный Летний сад. Тихонько присвистнув, Басаргин даже невольно задержался  перед ней на пару минут, удивлённо рассматривая знакомые золочёные розетки и урны на гранитных колоннах, отличающиеся от петроградских разве что несколько уменьшенными масштабами.

Интерьер дома был под стать его великолепному внешнему облику. Внизу – обширный холл, из центра которого устремлялась наверх широкая мраморная лестница, от балюстрады расходящаяся по обеим сторонам на две более узкие, изогнутые, направленные в бельэтаж. Там находилась парадная гостиная, один выход из которой открывался в огромную столовую, а противоположный – в коридор, ведущий к личным покоям хозяев.

Сколько помнилось Басаргину по рассказам приятеля, семейство Хачатуровых было весьма многочисленным. Потому и комнат этих, пускай и не настолько циклопических размеров, как общие, тоже явно имелось предостаточно.

Прощаясь накануне, Ованес радушно предложил располагаться в любой, какая придётся по вкусу, «да хоть во всех сразу, джан, всё для тебя». Но Артём Глебович, разумеется, не собирался злоупотреблять великодушным гостеприимством друга, поэтому, бегло заглянув лишь в некоторые, выбрал для будущего рандеву спальню, что показалась наиболее похожей на гостевую. На этом свою экскурсию по дому сразу и прекратил, полагая её дальнейшее беспричинное продолжение нескромным. Тем более и так было немного не по себе: знал бы раньше, что тут не простая загородная  дача, а чуть ли не флорентийское палаццо, вряд ли бы, наверное, и принял столь щедрое предложение...

Между тем, часы в углу гостиной мелодичным звоном отмерили половину второго. И мысли Артёма Глебовича, устроившегося в ожидании своей дамы в одном из удобных, глубоких кресел напротив окна, отвлекшись  от всего наносного и ненужного, вновь направились в более отрадное русло. Обратившись к той, которая теперь, должно быть, точно так же много думает о нём самом. «И, скорее всего, уже едет сюда, – с приятным нетерпением, предположил он, вновь мельком взглянув  на круглый римский циферблат в резном, красного дерева, уборе. – Волнуется, должно быть, всё же, впервые...»

В том, что опыта подобного рода у Маргариты Михайловны нет, Басаргин готов был поручиться. Они об этом не говорили, но такие вещи всегда понятны и заметны опытному глазу. И сделаться здесь для неё первооткрывателем, казалось, пожалуй, не менее почётно и ответственно, нежели в принципе оказаться её первым мужчиной. Которым, без всяких сомнений, был муж. Этот напыщенный и скучный до зубовного скрежета ферт, которого она скорее всего и выбирала-то не сама... А даже если и сама, то вряд ли вполне отчётливо представляя в тот момент все аспекты будущего супружества... Но теперь-то всё иначе! И нынешняя Марго – более не витающая в облаках барышня. Она молодая, цветущая женщина, которая, верно, потому так легко и приняла его ухаживания, что чует подспудно, пусть даже не понимая рассудком, что супруг – это ходячее недоразумение с графским титулом, просто не способен дать ей всего, чего она достойна. А вот он – точно сможет.

Чуть заметно улыбнувшись, Артём Глебович глубоко вздохнул, слегка потянулся в кресле и прикрыл глаза, вновь с удовольствием вызывая в памяти образ Марго. Тот, в каком она предстала перед ним вчера. С этими рассыпанными почти до самой  талии каштановыми локонами, к которым так  хотелось тогда прикоснуться...

Интересно, захочет ли она и  сегодня распустить волосы? Вряд ли – в адюльтерных ситуациях дамы обычно пытаются максимально уберечь  свои сложные причёски и общий внешний вид, потому как после свидания  ещё возвращаться домой... А жаль!

Ведь он давно ловил себя на том, что вид распущенных волос, свободно струящихся по хрупким женским плечам и спине, как-то по-особенному его возбуждает. Ибо есть в нём нечто, безусловно, трогательное, невинное, но в то же самое время – и первобытное, необузданное. Ведьминское даже. Неодолимо к себе манящее, и неизменно горячащее кровь.

Вот и  теперь, буквально от одной лишь фантазии на эту тему...

«Чёрт!» – вновь резко переведя дух, Басаргин покачал головой, усмехнулся и поднялся из кресла, принявшись  расхаживать по комнате, поглядывая то на мерно тикающие часы, то на окна.

Марго, тем временем, всё не ехала. А ведь уже почти половина третьего. Допустимо, конечно, однако... всё же несколько странно. Впрочем, у дам свои ритуалы. Надо быть терпеливым.

Проговорив тотчас же данную фразу и вслух, Басаргин ещё не раз повторял её мысленно, на протяжении следующих двух часов. За которые приятное предвкушение успело смениться вначале недоумением, затем досадой, а спустя ещё час – отчего-то уже и искренней тревогой: не случилось ли, в самом деле, чего непредвиденного или того хуже – дурного?

Последнее было, конечно, маловероятно. И всё же...

В какой-то момент он даже укорил себя за то, что вообще устроил это свидание именно таким образом.

Явно разумнее было бы встретиться где-то прямиком в городе. А потом приехать сюда вместе.

Обозвав себя кретином за то, что не дошёл до этой простой мысли накануне, Артём Глебович раздражённо вздохнул и отошёл от окна, подле которого уже довольно долго стоял неотлучно, словно часовой на посту, рассчитывая увидеть, как у ворот, наконец, покажется и остановится долгожданный экипаж.

Последние надежды на это покинули его примерно к шести вечера. И к этому моменту он был уже изрядно зол. Видимо, поэтому коньяк из походной карманной фляжки, опустошённый одним залпом после полного осознания неприятной для самолюбия истины, не вызвал практически никакого опьяняющего эффекта. Успокоительного, надо сказать – тоже.

Всё ещё отказываясь признавать себя банально обведённым вокруг пальца, Басаргин упорно продолжал цепляться за мысль, что графиню удержали в городе какие-то непреодолимые обстоятельства. А вовсе не то, что она в принципе не собиралась сюда ехать, искусно сыграв свою увлечённость его персоной лишь затем, чтобы польстить его самолюбию, а после посмеяться. Или же просто добавить эту историю в тайную копилку своих женских побед. Последнее, хотя и выглядело чуть менее унизительно, радости всё равно не добавляло. И точно также побуждало искать возможности объясниться. Причём, желательно лично.

При этом Артём Глебович и сам не до конца понимал, чем конкретно так раздосадован. Случались, ведь, подобные истории в его жизни и прежде – эка невидаль! Потерпеть поражение там, где видел себя победителем практически со стопроцентной вероятностью, бесспорно, обидно. Но было здесь и что-то ещё. Больше, нежели задетое мужское «эго» и сильнее, чем обманутый инстинкт охотника. А вот что? И почему оно не позволяет отнестись к ситуации с привычной долей иронии – с тем, чтобы после просто её пережить и забыть навеки, как те, что бывали прежде?..

Дачу Хачатуровых Артём Глебович покинул примерно в половине седьмого. Закрыл за собой входную дверь и резную калитку ограды. Затем вышел на дорогу и, именно в этот момент, внезапно  обнаружил ещё один собственный промах, который, пожалуй, обернулся бы настоящим фиаско – если бы Марго все-таки приехала. Ибо добраться сюда из города было несложно. А вот обратно, при отсутствии собственного экипажа, оказывается, настоящая проблема.

Во всяком случае, в этот, уже вечерний, час, за который ему не попался ни один извозчик. Потому почти весь путь пришлось проделать пешком. Что было, конечно, нетрудно для физически крепкого и натренированного мужчины, вроде него самого, но для дамы в туфельках на высоких каблуках, наверное, превратилось бы в правдивое подобие «via dolorosa». Так что, может, даже и хорошо, что так вышло. Если во всём этом вообще можно найти хоть что-нибудь хорошее.

Тем не менее, ближе к окраине городской черты экипаж ему подвернулся. И, с облегчением расположившись на заднем сиденье, Артём Глебович собрался уже было назвать извозчику адрес своей гостиницы, да неожиданно для самого себя произнёс вслух почему-то совершенно другой: тот, по которому в Липецке квартировала Марго.

До нужного дома на Дворянской домчались совсем  быстро. Хотя уж об этом Басаргин извозчика точно не просил, сразу же после того, как экипаж тронулся с места, задумавшись о том, собственно, что – и как – станет говорить Марго. Потребует объяснений? Выкажет ей своё недовольство? Но, помилуй бог! Какое у него на это право?! Кроме того, подобное вообще выглядит довольно жалко – выяснять у женщины, отчего она к тебе не пришла. И прежде он никогда так не делал. Но сейчас это было почему-то крайне необходимо узнать, а иначе... Что произойдёт с ним иначе, Артём Глебович, впрочем, додумать так и не успел. Потому что в этот момент фаэтон, в котором он находился, плавно затормозил напротив знакомого здания и выбора, как дальше поступить, собственно, уже не осталось.

Хотя, и здесь – вручив извозчику плату за проезд и соскочив затем на тротуар, он, пожалуй, тоже себя обманывал. Ведь выбор есть всегда: сказать или промолчать, уйти – или остаться...

Окна, принадлежавшие к апартаментам графини, были наглухо зашторены и не освещены изнутри. Несмотря на не слишком поздний даже по провинциальным меркам, вечер.

Остановившись прямо под ними, Басаргин ещё какое-то время рассматривал их тёмные проёмы так внимательно, будто рассчитывал прожечь взглядом насквозь. А затем, глубоко вздохнув, направился к парадному входу.

Открыли ему сразу. В дом, однако ж, не впустили.

Без лишних объяснений сообщив горничной, что желает срочно увидеть госпожу Кронгхольм, Басаргин напрягся и внутренне замер.

– Графиня нынче не принимают! – тотчас раздался ответ, которого он, разумеется,  ожидал. Но при этом, одновременно, – будто бы и нет. Потому что ощутил себя так, словно ему отвесили вдруг пощёчину.

– Меня или в принципе? – вопрос, глупее не придумать. Но именно он слетел с уст раньше, чем рассудок успел их надёжно сомкнуть.

– Не принимают, – повторила девушка. – Поздно уже! – прибавила она, вновь подняв глаза и глянув на него, как показалось, с некоторым сочувствием. Которое в тот же миг вызвало новый всплеск внутренней желчи.

– Что ж, простите за беспокойство и пожелайте от меня её сиятельству самой доброй ночи! – выговорил Басаргин максимально язвительно, затем коротко кивнул, и пошёл прочь, ни разу после не обернувшись.

Отправился, впрочем, не домой. Задержавшись затем надолго в первой подвернувшейся приличной на вид ресторации, где посетителям наверняка продавали алкогольные напитки*...

Следующее утро выдалось ясным. Куда более ясным, чем голова и общее внутреннее состояние Артёма Глебовича, обнаружившего себя при пробуждении лежащим почему-то поперёк собственной кровати, да к тому же в верхней одежде. Он не очень помнил, почему это вышло именно так, хотя в целом события вчерашнего дня в воспоминаниях были вполне на своих местах. Равно как впечатления и эмоции, которые они вызвали.

До поезда в Петроград, что отправлялся с местной станции лишь в полдень, времени было предостаточно. Потому, полежав ещё какое-то время, и дав себе клятву никогда более не мешать разные виды алкоголя (странное дело: в юности это совершенно никак его не беспокоило), Басаргин медленно поднялся с кровати, стараясь не сильно при этом шевелить головой, и побрел в ванную комнату.

Бритьё, водные процедуры и главное средство спасения – пара таблеток германского аспирина, ещё довоенного, спустя час в основном вернули его к жизни. Но аппетита по-прежнему не было.

Так что в гостиничной ресторации затем он попросил для себя лишь кофе покрепче.

Дальнейший его путь лежал к Хачатурову – поблагодарить за гостеприимство и попрощаться до новой встречи.

И, так как час был утренний, следовательно – присутственный, отправился Артём Глебович для этого в амбулаторию при грязелечебнице, где Ованес, по уговору с её директором, в дополнение к основной своей частной практике, несколько раз в неделю принимал внезапно захворавших курортников. И сегодня, сколько Басаргину помнилось, был как раз один из таких дней.

В небольшом, аккуратном павильоне амбулатории было тихо. Не заметив под дверью нужного кабинета ни одного страждущего хачатуровской помощи пациента, он сходу постучал в дверь и, едва дождавшись приглашения, вошёл.

– А, это ты, джан! – высунувшись из-за ширмы, что отгораживала приёмную часть комнаты от смотровой, где он в этот момент мыл руки, Ованес с улыбкой пошёл ему навстречу. – Приветствую! Ну, что, как успехи?

– Великолепно, — не разделив веселья приятеля, мрачно буркнул Басаргин, ответив прежде на его дружеское рукопожатие.

– Так-так... – привычно присаживаясь на край своего рабочего стола, Хачатуров чуть склонил голову набок и пристально посмотрел ему в глаза. – Расскажешь?

– Да нечего! Она не приехала, – криво усмехнулся Артём Глебович, иронически дёрнув бровью. Таиться не имело смысла, Ованес бы в любом случае об этом догадался. – А я просто попрощаться к тебе зашёл перед отъездом домой. Ну и ключи, вот, вернуть от вашего фамильного замка, – прибавил он, сунув руку в карман, и выложив затем связку на столешницу рядом с тем местом, где примостился Хачатуров. – Всё. Можешь теперь с полным правом начинать ёрничать над моей самонадеянностью.

– А зачем? – спокойно откликнулся тот, ничуть не изменившись ни лицом, что по-прежнему выражало лишь дружеское участие, ни тоном голоса. – Ты и сам, без меня, с этим прекрасно справляешься... Но вообще, знаешь, даже хорошо, что так вышло. Значит, не ошибся я в графине Кронгхольм. Она, действительно, порядочная женщина – уж коли, из всех возможных, так сказать... видов грязи, оказалась готова погружаться только в целебную. Это нынче, поверь, изрядная редкость!

– Чего?! – чуть нахмурившись, Басаргин глянул на него с некоторой обидой.  – Это ты сейчас о чём? О моих к ней чувствах? Их ты называешь «грязью»?

– Нет.

– А, понимаю! О том, что я позволил себе проявить их в отношении замужней дамы, да?

– Вот почему ты такой эгоист, джан?! О чем бы в мире ни говорили, всё исключительно о тебе и лишь только о тебе! Услышь, наконец: я не пороки твои шельмую, а восхищаюсь нравственными достоинствами твоей дамы... Честно сказать, совсем не был уверен, что она устоит под столь решительным напором. Вот и нынче утром, когда её встретил...

– Встретил – где?! – вперившись жадным взглядом в его лицо, тотчас же перебил Басаргин

– Да как – где?! Здесь, конечно! Или ты забыл, что ли, что у нас тут некоторые  вообще-то ещё и лечатся? А не только живут насыщенной светской жизнью?

Ну, разумеется, он забыл! Вернее, ломая накануне голову над тем, где ещё можно было бы встретить Марго до своего отъезда из Липецка, и в самом деле, даже не подумал о такой возможности.

– Куда она шла? Ованес, умоляю, ты ведь наверняка знаешь!

– В грязелечебницу. Мы лишь раскланялись, не разговаривали... Я же сперва и подумал, что ты здесь лишь для того, чтобы встретить её после процедуры... Эй, а ты, собственно, куда?! — удивленно проговорил он, глядя, как Басаргин, в ту же минуту сорвавшись с места, выметнулся наружу, прихватив на ходу с вешалки  его  запасной чистый  халат. И, сокрушенно покачав головой, прибавил: – Ну что ж, превосходно! Вот это вот, значит, и называется «зашел со мной попрощаться», да? Ай, гиж!**

*«Сухой закон» времен Первой Мировой войны в Российской империи разрешал официально торговать спиртными напитками ресторанам 1-й категории, клубам и общественным собраниям.

** «сумасшедший, чокнутый» (арм.)