Карта ролевой игры "Совсем другая Сказка"

Гонконг.


Как ты вычислил мои слабости, распознал мои сигналы S.o.s.? (c)

(в мыслях:
Так и надо - все говорят.
Так и надо - сам виноват.
Я про неё забывал и часто не замечал,
И, наконец, потерял.

Так и надо - не разглядел.
Так и надо - я не у дел.
Её встречает один и провожает другой,
А я как будто чужой, чужой, чужой… (С))


После завтрака иду к себе. Хотя это уже, судя по времени, скорее – обед. Вещей Бриджит, как и ее самой, уже нет. Снова накатывает волна усталости и апатии. Болтовня девочки хоть как-то отвлекала от мыслей о Герде. Теперь мне грустно и одиноко. Хочется вернуться в Италию. К ней. К тому дню в Палермо. Этой свободе радоваться своим чувствам и не скрывать их. А главное, видеть взаимность в этом восторге от происходящего. Постоянно не хватает каких-то мелочей, которые дарит присутствие Герды. Да, что уж говорить, складывается ощущение, будто не хватает ее всей: от кончиков пальцев до макушки. Это причиняет почти ощутимое страдание. Просто хочется касаться ее. Находиться рядом. Как будто задыхаешься. Глупо, конечно, но такое чувство, что все вокруг утратило краски. Кажется, радуга осталась там, в теплом итальянском городке ее детства. А теперь наступила ночь. Беспросветная. Холодная. Одинокая. «И что в этом хорошего, Кай?» – спрашиваю сам себя и понимаю, что не нахожу ответа. Зачем сорвался? Куда бежал? И главное – от кого? Разве это поступок умного взрослого мужчины? Ненавижу себя за это. И еще больше за эту слабость… Никак не могу взять себя в руки и успокоиться...! Как быстро я привык быть с Гердой?! Чтобы как-то отвлечься, набираю номер Юджина. Через пару гудков юрист отвечает бодрым голосом. Говорит, что встреча с Юкки в силе. Но это будет только завтра вечером. Что же мне делать все это время? Снова отпускаю Юджина в свободное плавание. А сам слоняюсь по номеру. Перечитываю контракт с Юкки, освежая в памяти содержание. И тот вечер в такой же роскошной гостинице. И то утро. И ночь. И день. С Гердой... Бросаю контракт и снова брожу по номеру. Сажусь за ноутбук с намерением выяснить еще что-нибудь о «Chinise paper-mill Corporation».
Толковой информации, имеющейся в открытом доступе, очень мало. Нахожу очередную статью о том, что кто-то активно скупает акции компании у миноритарных и розничных, то есть – мелких акционеров. Затем следуют отзывы каких-то именитых китайских биржевиков. Они в один голос заявляют, что это просто скрытый «сквиз-аут», и необходимо обратить внимание на законность происходящих сделок. Но, видимо, эти возмущения остаются без внимания властей. Да и с другой стороны, не факт, что тут есть что-то криминальное. Для мелких акционеров продажа таких акций – возможность получить «живые» деньги. Сейчас компания находится в плачевном состоянии (как я понял) и, следовательно, дивиденды не велики. Толком никакого дохода. Есть ли смысл за них держаться? Возможно, владельцы просто с радостью избавляются от акций, получив очень стоящее предложение. В любом случае, это пока не суть важно. Дальше ищу упоминания о том, кто скупает акции компании. Информации также катастрофически мало. Есть одна большая статья: интервью брокера, который представляет на рынке компанию скупщика. Много воды. По сути: ничего о том, кем конкретно этот биржевик назначен. Как будто специально обходят этот вопрос стороной. Интерес представляет только рассказ о том, что «Chinise paper-mill Corporation», раньше являвшаяся государственной, была в свое время приватизирована, а акции – разделены на четыре крупных пакета по двадцать пять процентов каждый. Первый из владельцев вел активную торговлю бумагами на рынке, тем самым размножая акционеров. И на сегодняшний день практически весь его пакет раздроблен на мелкие и мельчайшие части. На которые нынче и идет охота. О первом владельце было много чего написано в интернете. Просто обычный биржевой игрок. Или срочно понадобились деньги, или просто неудачные вложения, или ему просто на все наплевать… В общем, ничего примечательного. А вот второй владелец – это и есть - компания-скупщик. Та, которую и представляет брокер, дающий интервью. То есть один продает, другой – покупает. Значит, владелец второго крупного пакета как раз желает увеличить свое влияние в управлении компанией. Хочет заиметь блокирующий пакет и иметь возможность давить на других акционеров? Не ясно, почему бы им не договориться и разом не выкупить всю долю или ее часть? Впрочем, это тоже пока не важно. Интересно другое. Оставшиеся два пакета акций до сих пор остаются нетронутыми. То есть, за ними обозначены управляющие, но никакой активности нет уже в течение лет десяти! Черт. А это пятьдесят процентов. Крупный куш. И неужели…двадцать пять процентов из них – мои…, то есть, наши с Кэр?! Такимобразом, третий владелец – известен. Правда, сами они, то есть мы с сестрой, не совсем имеем представлениео том, что имеем. Да уж. И кто тогда этот четвертый загадочный потерянный владелец?!
Дальше мне попадается статья о том, что, помимо реструктуризации компании, модернизации систем управления и контроля (и еще много других ооочень умных слов) есть необходимость провести сплит акций, что позволит увеличить ликвидность ценных бумаг компании за счет увеличения количества сделок, проводимых трейдерами и брокерами на бирже. Типа, вариант спасения утопающих. Не уверен, что самый лучший, но имеющий право на существование. Да, но дробление имеющихся акций не возможно без согласия всех акционеров. А если, как минимум, имеются два контрольных пакета… при этом мой отец как владелец просто исчез из виду… Или… Или кто-то представляет его интересы?! Загадки. Да, и, похоже, без вмешательства юристов не обойтись. Узнать более подробные сведения я смогу только тогда, когда стану полноправным владельцем. Сейчас же мой запрос регистраторам будет просто смешон. Никто не станет раскрывать неизвестному человеку такую информацию.
Слышу, как в спальне звонит телефон, стоявший на зарядке (вчера ночью я, само собой, забыл это сделать). Медленно встаю, все еще погруженный в раздумья, и иду в соседнюю комнату. Смотрю на дисплей: «Лора». Скорее всего, получила мой подарок. И, надеюсь, этого достаточно, и она не намерена устраивать сцены. Нажимаю ответить. К чему откладывать разговор? Да и делать мне особо нечего…
– Алло.
– Алло, Кай, привет.
– Привет, Лора.
– Слушай… я тут получила твой подарок…Это так мило с твоей стороны… С учетом того, что это я расстаюсь с тобой…
Да уж, с учетом того, что в итоге вроде как я расстаюсь с тобой…
– Рад, что тебе понравилось…
– Думаю, Майкл не станет возражать против того, чтобы я оставила себе твой подарок…
– Очень надеюсь, тем более, что искренне желаю вам счастья и не хочу мешать тебе строить личную жизнь… Как я понял, твоя мечта о замужестве вот-вот осуществится…
– Очень на это надеюсь. В отличие от тебя… Майкл более серьезно относится к этому вопросу и понимает, что отношения должны развиваться…
Ловлю каждую тональность и ударение, понимая, что Лора уже простила меня (похоже, новый поклонник действительно настроен серьезно, иначе не сносить мне головы). Улыбаюсь про себя и мысленно поздравляю Лору с победой. Нет, она очень приятная женщина, но уж больно зацикленная на браке. Даже не знаю, как она решилась столько времени угрохать на общение со мной, изначально зная мое отношение к походам в ЗАГС. Посчитала вариантом, достойным долгого ожидания?
– Да, Лора. Но иногда человек просто не способен дать другому то, чего тот желает… Прости. Нам было хорошо вместе и, надеюсь, обо всем этом у тебя останутся только приятные воспоминания…
Сразу занимаю извиняющуюся позицию. Не хочу углубляться в дискуссию о том, что никогда ничего конкретного ей не обещал. Не вижу смысла вновь напоминать, что модель наших отношений была изначально известна, и я ничего не скрывал. Да и вправе ли сейчас спорить с Лорой, если причиной нашего расставания является не столько то, что мы охладели друг к другу, а … Герда? Именно ее появление в моей жизни перевернуло все с ног на голову. Или расставило все точки над «и»…
– Знаешь, главное, ты понимаешь, что это – неправильно! Когда-нибудь найдется та, кто заставит тебя передумать.
Вовсе не разделяю восторга Лоры. Правда, нынче и уверенности в обратном поубавилось. Теперь словосочетание «та, которая…» стало явью. И нашлась та, что заставляет меня вести себя как влюбленный идиот.
– Время покажет, – этакий Кай-философ, а что еще сказать на это?!
– Главное, что мы расстаемся друзьями.
– Согласен.
Еще некоторое время, приняв мое согласие на дружбу как очень объемную монету, Лора рассказывает про свою жизнь: где была, с кем тусила, что купила, кому собирается помочь… Потом упоминает одно, так сказать, великосветское мероприятие в Париже, на которое очень хочет попасть. Это благотворительный бал, где будет куча звезд и знаменитостей. Но вот незадача, Майкл не может достать пригласительный (или не очень-то горит желанием туда тащиться). Вспоминаю, что как раз перед отлетом Трейси, составляя список мероприятий, куда я или Герда пойдем, говорила, среди прочего, и про этот бал.
– Случайность, конечно, но могу помочь тебе в решении этой проблемы, – говорю, не задумываясь (уж прости, Майки…), – загляни к Трейси завтра, дам ей указания подготовить для тебя два пригласительных.
– О, Кай! Ты просто – чудо!
– Да, пожалуй, пожалуй, позвоню Трейси прямо сейчас, – надеюсь, намек прозрачен. Пора прекращать этот разговор.
– Конечно, ага. До свидания и спасибо! – похоже, Лора вовсе не улавливает сарказма в моем голосе. Возможность получить желаемое застит глаза. Уверен, она уже решает, какое платье ей надеть…
– Мэнди сойдет с ума…
– Мэнди?! – а как же Майки?!
– Ну да, моя подруга. Мы с ней вместе полетим в Париж… О, это ее мечта…
– Ясно. Ладно. Пока.
– Пока-пока!
Выдыхаю. Хорошо, что обошлось без истерик. Тут слышу, как пиликает скайп, включенный на ноутбуке. Возвращаюсь к компьютеру. На проводе кэп. Так не хочется ни с кем говорить. Ни с кем, кто хоть как-то связан с тем, от чего я бегу… Моя апатия в отсутствии Герды, похоже, все больше усиливается. Начинаю беситься от собственного скулежа. Наперекор смешному и детскому желанию не отвечать на звонок, назло мыслям о Герде, которые стремятся заполонить мой мозг, нажимаю зеленую кнопку. Появляется слегка размытое изображение Джека.
– Здравствуй, извини, что с задержкой, Герда написала, что у тебя дело ко мне. – Начинает Дрейк с места в карьер. А моя помощница, смотрю, времени зря не теряет.
– Привет, Джек! Герда? Она не справилась? Или ты хочешь говорить лично?
Произнести само имя Герды дается с трудом. Потому фраза выходит какой-то ломанной.
– Кай, вот не надо Герду выставлять непрофессионалом, мы оба знаем, что она лучшая в своем деле, просто, как ты понимаешь, я не хочу впутывать ее сюда, слишком много темных дел связывает нас с тобой.
– Не защищай, – "Ее!" – сердито хочу сказать я, но вовремя понимаю, что кэп тут не причем. Да и к чему ему знать подробности или попадать под раздачу? Поэтому примирительно продолжаю, – и не нагнетай. Побольше конкретики. Твои условия прежние? Или ты меняешь цены?
Лучше нам вернуться в деловое русло и не касаться темы "Герда", даже если речь идет о ней, как о моем помощнике. Без разницы. Любое слово о Герде вызывает в голове поток мыслей и воспоминаний. Мне кажется, голос может выдать это состояние. Поэтому, кэп, дружище, лучше поговорим о делах.
– Ты помнишь наш разговор? Обидишь ее, цена будет высокой, я два раза не предупреждаю, – отвечает капитан Дрейк, немного помолчав. Джека так просто не провести. Слишком уж хорошо он знает и меня, и Герду. Тем более, Дрейк считает (и абсолютно обосновано), что теперь между нами есть что-то большее, чем просто работа и общее детство. Чувствую: Джек явно уловил что-то в моем тоне. Потому снова бросается грудью на амбразуру, то есть – на защиту Герды. Заставляю себя сдержать стон, как это происходит всегда, когда кэп начинает проявлять чудеса рыцарства. "Да знал бы ты!" – хочется ответить мне, однако я продолжаю слушать друга. Потому что, скажешь "а", придется говорить: "б", а мне сейчас этого вовсе не хочется. Да и зачем впутывать кого-то в наши непростые отношения?
– В условиях нынешней ситуации цены поменялись, но как давнему партнеру, я готов уступить, но 5%.
– А ты помнишь мой ответ? Мы сами разберемся. И я ей плохого не сделаю, – не могу оставить замечание Джека о Герде без внимания, но выдаю ровно то же, что ранее, при последней встрече в "Семи гномах".
Дальше мы перекидываемся парой слов, уточняя условия. Сходимся на небольшом увеличении цены. И вдруг, ни с того ни с сего, кэп спрашивает: "Не нужна ли помощь в Гонконге?". Это на секунду вводит меня в ступор. Почему-то становится тяжело на сердце. Но с чего бы? Плохо мне только от отсутствия Герды, и Гонконг тут ни чем. Вот что можно на это ответить. Но я выдаю общую правду, не раскрывая своих истинных мотивов побега из Энска.
– ... помощь, нет, не требуется. Тут дело запутанное, пока ищем с Иванычем концы, ничего конкретного. Но спасибо за предложение, если что – воспользуюсь, помню, что у тебя пара суден приписаны к местному порту. Хотя и надеюсь, что не придется. Ну, все. До связи.
 
И снова. Глупое бессмысленное времяпрепровождение. День клонится к вечеру. А я, мучимый своими собственными мыслями, брожу по апартаментам, гоня прочь воспоминания о Герде. О ее улыбке, нежных пальцах, стройном и таком желанном теле... Что за злой рок преследует меня? Почему каждый раз, как только я решаюсь на что-то, мы вновь и вновь падаем, и имеющееся счастье распадается на куски, будто клей не хочет держать частички собранного воедино? Мне плохо без нее, но еще хуже от осознания того, что у Герды есть секреты. Но ведь это закономерно? А как ты хотел, Кай?! Разве можно требовать большего, если сам решаешься только на малое? Однако я пытаюсь... Я решил, что не могу без тебя, так почему же нынешние мысли пропитаны такой жгучей горечью? Это ревность, друг мой. Нет. Это страх. Довериться другому человеку сложно. Ломать устои... Я уже сделал это с собой, но никак не могу понять, нужно ли это ей? Господи, как же непросто. В мире нет ничего прекраснее любви, но, кажется, я привит от нее. Мне заказан путь к простому человеческому счастью. Почему же, Герда, почему, милая, ты молчала? Ведь я знаю, что тебе нечего скрывать. Чутье не подводит меня никогда. Но, милая, почему же ты все время не говоришь мне всего? Отчего я не достоин твоего доверия? Простого человеческого доверия? Разве мало общего у нас с тобой? Все эти ночи и дни, разве этого не достаточно? Разве не стоят они простого доверия, честности и ... Да что же ты делаешь со мной?!
Вот так, мучаемый грустными мыслями о своем "падении", я и провожу остаток этого бесполезного дня. Пишу сообщение Трейси отдать билеты Лоре. Хоть одно доброе дело за весь день. А теперь попробую поспать.
 
Утро и сон не приносят желаемого облегчения. Внутри глухо стучит обида и желание быть рядом с Гердой. Совершенно несовместимая пара. И что же мне со всем этим делать? "Быть с ней" – шепчет внутренний голос. Я бездумно хватаюсь за телефон, и сам не понимаю как, будто в мои пальцы вселился бес, набираю номер Герды. "Абонент выключен или находится вне зоны действия сети". Глупо. Как глупо. И хорошо, что так. Не знаю, что бы я ей сказал.
В немом укоре себе хватаюсь за голову и устало провожу ладонями по лицу.
Черт, какая пытка. Быть без тебя. И принимать себя. И понимать, что теперь меня без тебя – нет...
Я хожу и хожу, взад и вперед, отмеряя километры горести в одиноком номере гостиницы, куда приехал, сам не знаю, зачем. Куда попал, убегая от тебя и твоего недоверия... Или может быть, дело все же в том, что я не мог довериться даже себе самому и принять новую действительность? Ведь, если бы я сам вел себя иначе. Если бы не было этой холодности, всех этих душевных метаний, которые громом и молнией сыпались на голову и (что самое ужасное) сердце Герды... Может быть, тогда все и было бы иначе? Отчего я не был с тобой собой?! Что за нелепость? Почему я так долго решался хотя бы допустит мысль о нас, вместо того чтобы с радостью принимать и получать?
Думаю, думаю и думаю. И никак не могу понять, где допустил просчет. И снова. Вновь не знаю, как мне быть. Хочу вернуться к себе. Но есть ли я тот? Потому что больше всего на свете я хочу, чтобы ты была рядом, и не было того праздничного вечера в Риме...
Звонит телефон, обрывая мои мысли, грубо возвращая в реальность. Это моя нынешняя действительность. Прятаться за чем-то, чтобы не думать о Герде. Как мило, Кай, просто аплодирую стоя!
Номер неизвестен. Нажимаю отбой. Но звонивший не хочет так просто сдаваться. Снимаю трубку.
– Да, Карлеоне.
– Мистер Карлеоне, добрый день. Простите, за беспокойство... – женский голосок на другом конце провода говорит сбивчиво и чуть не срывается на плач (что за ерунда, и кто это?!).
– Вы, конечно же, гадаете, кто это? – продолжает говорящая, будто читая мои мысли. – Это Джия. Джия Юкки, – уточняет абонент, хотя этого и не требуется, не многих девушек с таким именем я знаю, потому сразу понимаю, кто звонит.
– Добрый день, Джия.
Молчу, потому что не совсем представляю, что сказать дальше. Ее звонок для меня загадка. Что дочке Юкки нужно от меня? Игра это или действительно мольба о помощи, которая послышалась в голосе девушки?
– Прошу вас не отказывать мне в просьбе...
Первая мысль: сказать твердое «нет». Однако любопытство берет свое. Да, и как я могу отказать, если пока не понимаю, о чем пойдет речь. Голос звучит так трогательно. У меня складывается стойкое ощущение, что Джия вот-вот расплачется. Конечно, стоит задуматься, взвесить все «за» и «против». Но сам я нахожусь в расстроенных чувствах, и, пожалуй, поэтому чужое горе трогает меня сильнее, чем нужно. Думая об этом разговоре потом, понимаю, что глупо повелся на дилетантскую актерскую игру, но сейчас мне жаль ее, тем более что возможно я задел хрупкие чувства мисс.
– Не откажу, Джия. И раз уж мы с вами условились называть друг друга по имени, будьте любезны, зовите меня Кай, – мягко говорю я, пытаясь хоть как то поддержать девушку. Да, возможно она знала о планах своего отца и даже принимала в них активное участие, но ведь это еще не факт, да и в любом случае, надо сначала узнать, о чем идет речь. Возможно, это будет мне полезно: мало ли, что сболтнет девчонка?!
– Кай... Ох, мне очень неловко, но я звоню, чтобы просить вас о встрече... Я узнала, что вы тут... Поведение моего отца было ужасным... Но он бывает таким... Я... Я клянусь, что ничего не знала о его желании поженить нас... Господи, простите меня, прошу, давайте встретимся, чтобы я могла лично принести вам свои извинения?
Может ли мужчина отказать женщине в такой малости? Хотя, где-то глубоко в подсознании мелькает мысль: «А будет ли это прилично и не приведет ли к новой катастрофе?»… или попросту говоря: «На кой хрен оно мне надо?!»…Но делать мне все равно пока нечего… Да и, глядишь, поможет мне в предстоящем разговоре с Юкки-старшим…
 
Мы встречаемся в холле моего отеля. Джия сама настояла на этом. Сказала, что не желает обременять меня, и ей в принципе нет разницы, куда приехать. Проходим в ресторан, заказываю себе кофе, Джия просит просто воды. Дождавшись, когда официант выполнит заказ, она начинает сбивчиво говорить. Теребя край платья, рассказывает о том, что ничего не знала, что у нее есть любимый человек, и сама она не горит желанием быть моей женой, что ее отец пытается диктовать правила поведения и жизни всем вокруг: и ей, и Шенли, и, конечно же, Иде. Что он таков, этот мистер Юкки, и что я должен понять и простить. Слушаю в пол уха, потому как не имею никаких личных счетов к этой девушке. Я не брал и не беру ее в расчет. В таких делах решения принимают мужчины. Действуют они же. Вот потому мне будет важен разговор с ее отцом, а вовсе не эти басенки про любимого жениха. Успокаиваю Джию, пытаясь мягко убедить в том, что не держу зла. Как могу, облекаю свое равнодушие в добрые слова, и, кажется, мне это удается. Не хочу доводить до сведения крошки, что от нее ничего не зависит, и мне важен только ее отец, его решения, действия и мысли. Не хочу, чтобы Джия раньше времени поняла, что всем в этом мире наплевать на искренность и доброту. Всем-всем. Даже, как оказывается, Герде...
Мысли о ней выводят меня из ступора бесполезной болтовни о мире во всем мире. Встаю, приношу извинения, благодарю за оказанную честь и, желая счастья Джие и ее избраннику, собираюсь идти к барной стойке, чтобы расплатиться. Мне осточертела и ты, и твои рассказы о папаше, который держал меня на мушке пистолета, а по твоим словам представляется этаким агнцем Божьим. Хватит. Мисс, вы ничего не знаете о происходящем и даже о степени агрессивности собственного отца, раз пытаетесь убедить меня в том, что Юкки в принципе желал всем добра. Но это лишь мои мысли. В реальности же я добродушно улыбаюсь и прошу просить меня – пора идти, дела. Джия сначала как-то странно смотрит на меня, а потом взвивается с места, неудачно зацепившись краем платья за ручку стула.
– Вы верите мне?
Легкая ткань трещит по швам, оголяя тонкое бедро. От такой прыти я даже слегка отстраняюсь от Джии. А девушка с ужасом осматривает принесенный платью урон. Разрез получился весьма впечатлительный, надо сказать. И как она умудрилась-то?!
– Какой кошмар! – вскрикивает Джия, заламывая руки. Сочувственно гляжу на повреждения. Да уж. В таком виде на улицу не выйдешь. "Теперь она выглядит, как жертва нападения" – мелькает в голове.
– Чем могу помочь? – спрашиваю, сам не знаю, зачем. Из чистой вежливости, потому что на самом деле не знаю, как ей помочь, да и не хочу.
– Как неловко вышло, – чуть не плача, говорит девушка, пытаясь прикрыть оголенную часть ноги. Джия оглядывается по сторонам, будто ища кого-то. Затем поднимает на меня глаза, в которых плещутся слезы. – Прошу меня простить.
Она проходит мимо меня и исчезает в холле гостиницы. Еще некоторое время, как завороженный, смотрю ей вслед. Странно все это. Вот так встреча вышла. Однако никаких подвохов я не нахожу, потому просто возвращаюсь в номер, заказав себе обед. Хотя бы иногда нужно есть.
 
Через несколько минут после того, как я поднимаюсь в номер, в дверь стучат. "Неужели так быстро?" – бурчу про себя, предполагая, что принесли заказанную еду. Но за дверью стоит Джия.
– Ох, Кай, прошу вас, позвольте дождаться моего водителя в ваших апартаментах? Он привезет мне платье... Не могу ... В таком виде.... Это такой конфуз... – Джия комкает разорванный край тонкого платья. – Все эти взгляды... Я не привыкла к такому... Мне... Мне страшно... – почти шепчет она. Затем кладет руку на лацкан моего пиджака, подается вперед и, видя мои колебания, повторяет: "Прошу вас!"
Не знаю, почему именно, но отступаю назад, тем самым невольно впускаю девушку в номер.
Зачем я делаю это? Стараюсь помочь? Не желаю, чтобы нас заметил кто-то? Не хочу ее близости? Этой тонкой руки на свое плече? Не хочу никакого доверия? "Смотри, Кай, теперь ты не хочешь доверия, когда его так открыто предлагают," – шепчет внутренний голос, порицая за непоследовательность и какую-то трусость – это же всего лишь юная девушка, нуждающаяся в помощи.
Джия входит и стоит у двери. Как неловко все выходит.
– Ну что ж... Проходите, присаживайтесь. Я сейчас.
Приглашаю девушку в гостиную, указывая на кресло, а сам прохожу в спальню, затем в ванную, беру белый махровый халат и, вернувшись, предлагаю Джии. Она с благодарностью надевает его поверх разорванного платья и снова садится. Повисает пауза. Мне нечего ей сказать, а Джия как-то сникла. Черт, Кай, возьми себя в руки. Ей-то еще больше не по себе, чем тебе. В конце концов, это неприлично, прояви хоть немного вежливости. Да и не ты сидишь в номере мужчины в разорванном платье.
– Может быть, бокал шампанского или воды? Или кофе? – подхожу к бару.
– Воды, пожалуйста.
Наливаю Джии воды.
– А я, с вашего позволения, выпью немного виски. Что-то голова разболелась, – улыбаюсь и беру стаканы. Вода и виски. Точное описание нас с ней.
– Прошу, – протягиваю стакан Джии. Она делает глоток.
– Нельзя ли мне льда?
Забираю протянутый стакан обратно, а свой с виски ставлю на небольшой журнальный столик рядом с Джией и иду к бару. Достаю лед из маленького встроенного холодильника.
– Один, два или три? – уточняю у Джии количество кусочков льда. Оборачиваюсь к ней. Девушка все так же сидит в кресле, только почему-то теперь на самом его краю. Списываю это на стеснительность и хорошее воспитание. Возвращаюсь. Снова протягиваю ей стакан.
– Благодарю, – отвечает Джия, пригубив воды.
– За вас! – салютую ей я, залпом выпивая свой виски. Джия улыбается. Хочу присесть на диван и вдруг как-то заваливаюсь на него. Перед глазами все плывет и мутится радужными кругами. Черт. Не могло же меня развезти от такого смехотворного количества виски? Смотрю на Джию. Надеюсь, она не заметила. И вижу лишь ее улыбку. Только теперь почему-то от нее меня бросает в дрожь. Что... Что происходит? Ее лицо вдруг плывет, растворяясь, оставляя моему взгляду лишь жуткую победную улыбку Чеширского кота. Часто моргаю, отгоняя видение, уже плывущее черными кругами в глазах. Снова смотрю на девушку. Нет, все вроде в порядке. Сидит, опустив глаза в пол. Стучат в дверь: "Обслуживание номеров!". Слышу, как сквозь вату.
– П...про...прошу пр...ррр...простить меня, – лепечу я и кое-как встаю. Голова идет кругом. Снова эти радужные круги и адски черные всполохи в глазах. Что со мной? Кай! Каааай!!! Соберись! Шатаясь, на неверных ногах, бреду к двери. Сейчас. Еще немного. И станет лучше. Что за черт?! Все вокруг вдруг меркнет. Потом кружится. Адская чернота заполняет взор. Цепляюсь за что-то. Слышу звук бьющегося стекла. А. Это ваза. Да точно ВАЗА. Она стоит в коридоре… А затем я падаю. И очень хорошо помню каждую ворсинку на гостиничном ковре....

Всем хай!

Огромное спасибо, милые дамы за поздравления и подарки!!! Эфир вышел интересный - соглашусь с Джо - иногда от души посмеялся. Очень любопытно, что некоторые ответы у девочек совпали))) НО! безусловно, самым зачетным ответом вышло - про хрен!))) Короче, спасибо за настроение!

Однако! Никак не пойму - неужели нынче сказочники обходятся просто "разговорами"?! Че-то я от жизни подотстал? Где "чай"? Где "закусон"?
Потому! Не знаю как вы, но с радостью приглашаю всех, давайте что ли выпьем, а?

Пы.сы. пусть хотя бы "сказочная" жизнь будет не обременительной!))))

Альма, ты лучше к вечеринке присоединяйся - это народ молчит, стесняется!)))
Ну, а инет - даааа... Тоже люблю его сильной любовью!)

Я был страшно заинтригован... И ожидания оправдались сполна) А потом был заинтригован второй раз!!!!
вот... фууух... теперь понял! Блин, когда не в теме про пары и не пары сложно разобраться с налета. Все же. изначально был прав. Итак. Идж - мне понра очень пост с Ро. И я рад, что у вас такая пара совпала!
Ну и про Клео теперь понял))) Объяснили дураку, что это аукцион) Я просто че-то решил - всем досталось свое)
Но эти посты тоже отличные)
Ро, ну ты вообще всегда меня поражала своими постами) По "Дедпулу" - теперь надо самому посмотреть)))

Доброго! Для тех, кто не был в обсуждалке пару-тройку дней, все сводится к: Пин-Син с днюхой (об этом ниже), потом доХтор Ганс и его вызов, где в меня долбануло второй раз молнией по имени Фима (об это тоже скажем), Емельяна и ручка-тычка...(не могу промолчать))

Так, с чего бы начать...
С Емельяны) жаль, читаю не утром, как многие пишут - это точно сделало бы мой день еще краше))) и веселее) Спасибо) надеюсь, ночью ко мне не придет ручка..)

Идж. О прошлом: да, запутали, бедного мальчика вы - сто раз переписывал))) По новому посту: ты, братец, мастер песен) Герда писала, что напомнило это ей сказание какое-то, мне тоже, только песнь, я бы так сказал.

Ганс, идея о вызове оправдала себя на все сто) о чем я тебе в личку раз сто и написал)))) и пары очень интересные) А Раич мастер "картиночных" дел, никто не сомневался! Класс!

Фимчик (о, бей в мну такая молния, я только рад) - замутим тему, дай Бог сил)))) упорно расширяю кругозор!!! как и обещал)

Пин, с прошедшим, ну, Герда, мой верный спаситель заблудшей души, подарки подготовила) И все же - лично, жму руку и всего самого самого!

Син, пост с моей сестрой такой ... (я с опозданием, но времени раньше ну никак не было((() Ох, как настоящий бро, прослезился и радуюсь за сестричку)))) Как там говорится - совет да любовь! (без шуток - все супер гуд!). И!!!!!!! С днем рождения!

Рори) спасибо за песню!) целую нежно ручки)

Арина, спасибо! не то, чтобы пишу дальше - усе пока готово, но паузу выдержать - святое дело)



пошел теперь спать - с чувством выполненного долга! Ночера, как говорит один многоуважаемый человек)[/b]

Ну и выходные выдались! количество отдыха и алкоголя в нем - зашкаливает))) А за все спасибо нашим (да и не нашим) девушкам))))

Конечно же, и вовсе не потому, что нам выдалось столько отдыхать), я хочу поздравить наших прекрасных дам с этим весенним и таким радостным праздником! Смотришь в окно или ходишь по улице - все улыбаются. Женщины - потому что у каждой в руках по букету (а то и два, и три, да еще и коробки конфеток и прочего). Мужчины - потому что нынче дни гордости за себя, ибо в 8 марта даже самый завалящийся мужик не забудет купить букетик цветов)))

Так вот, ближе к теме! Милые, прекрасные, необычные, загадочные девушки, какое счастье, что вы окружаете нас и дарите нам себя (не в прямом смысле слова обо всех), дарите себя в постах, делитесь своими мыслями и задумками, и просто радуете глаз красотой!
Пусть каждый день будет восьмым мартом (вот честно, это ведь, не так сложно!) и пусть подарки будут каждый день!







Пы.сы. очень оригинальная идея с подарками девам!
Султ - отличный эфир!!!

Гонконг.


Где же ты теперь, воля вольная?
С кем же ты сейчас
Ласковый рассвет встречаешь? Ответь.
Хорошо с тобой, да плохо без тебя,
Голову да плечи терпеливые под плеть,
Под плеть.

Солнце мое - взгляни на меня,
Моя ладонь превратилась в кулак,
И если есть порох - дай огня.
Вот так... (с)


Открываю и закрываю глаза. Медленно пытаюсь сфокусировать взгляд. Вокруг кто-то ходит. Как ни стараюсь, не могу разглядеть. Только какие-то серые пятна, плывущие в тумане желтого света ламп. Закрываю глаза, закидываю голову назад, отчего в ней фонтаном жаркого огня разливается боль. Несколько секунд не могу прийти в себя от оглушающей рези в левом виске. Тянусь рукой к голове, но с трудом могу пошевелить пальцами рук. Они, как и все тело, будто онемели. Неимоверным усилием воли сжимаю и разжимаю кулак, отчего мозг вновь пронзает липкая боль. Из горла вырывается стон. Я морщусь. Взбешенный своим бессилием и испуганный, пытаюсь резко встать, что заканчивается лишь тем, что в голове взрывается очередной сноп искр боли. Что же это со мной?
– Смотрите, он пришел в себя, – слышу я и с трудом открываю глаза, пытаясь понять, кто это произнес. Говорят по-китайски. Однако, несмотря на жуткую боль, мозг распознает эти важные для него слова. Заметили, значит: сейчас помогут! Это же врачи. Наверное, врачи... Хотя, судя по одежде, не скажешь... Пытаюсь позвать говорящего, но боль с новой силой жжет левый висок. Так ноет, что хочется завыть. Машинально дергаю рукой и касаюсь горящего места. Ощущаю на пальцах что-то липкое. Что это? Заторможено подношу руку к глазам, пытаясь поймать в фокус пальцы. Неприятное. Липкое. Бурое. Кровь?! Кажется, я заново вспоминаю слово и даже слегка радуюсь этой мизерной победе. Протягиваю руку к говорившему человеку. Тот, оказывается, до сих пор стоит и смотрит на меня. Видя мои действия, подходит ближе и разглядывает. «Что со мной?» – шепчу я, облизывая пересохшие губы. «Что со мной?!!» – хочется кричать мне, но сил хватает только на то, чтобы прохрипеть просьбу о помощи.
Однако человек, будто не слыша меня, отходит. И как это понимать? Фокусирую взгляд. Да, помогите же мне, черт возьми!
И тут различаю вдалеке Джию. Она все так же стоит в разорванном платье, сжимая рукой края ткани. Но без халата, который дал ей я. Теперь на плечи девушки накинут форменный пиджак. Джия что-то сбивчиво, утирая слезы, объясняет какому-то мужчине, стоящему рядом и одетому в ту же странную форму. Этот китаец выглядит так же, как и тот человек, что подходил ко мне. Снова хочу позвать на помощь, привлечь к себе внимание. Ясно же. Это врачи. А Джия просто стала свидетелем какого-то приступа, произошедшего со мной. И, видимо, я упал, ударился... Ведь еще на Санье, когда мы купались с Гердой, мое сердце что-то кольнуло. Тогда я не придал этому значения, решив: пустяки! Но, похоже, все вылилось в очень серьезную проблему… Борясь с собственным телом, снова тяну руку к стоящим людям, выдавая нечто нечленораздельное. Потом вижу, как Джия снимает с плеч пиджак, и, вся дрожа, показывает кровавые отпечатки на своих предплечьях. Ее пальцы легко и точно указывают на каждое пятно. И мне почему-то вдруг кажется, что лицо девушки слишком спокойно для свидетеля чего-то страшного. Она не напугана. Не шокирована. Наоборот: точна и предельно сконцентрирована. Джию больше не смущает, что дыра на платье оголяет ногу. Она стоит и сосредоточено описывает произошедшее, теперь показывая урон, причиненный одежде. И, действительно, все платье Джии измазано кровью и, как известно, разорвано. Потом девушка вдруг заливается слезами. «Как-то так ненатурально…» – мелькает в голове, фоном в к происходящему. Тут же гоню прочь эти мысли: это результат шока. Все ведут себя по-разному. Вот Джии свойственно такое спокойствие, переходящее в рыдания.
Так что произошло? Это моя кровь на ее руках? Или… Ее?! На нас кто-то напал? Боже. Точно! Ведь я шел кому-то открыть дверь. И потом ничего не помню. Только звук бьющегося стекла. Ваза. То была ваза. Боже мой, меня ударили по голове, а потом напали на Джию. Черт, черт, черт!
Голову снова пронзает дикая боль. О, Господи! Да что же это?!

Отключаюсь еще на несколько минут. Вновь придя в себя, вижу снующих кругом людей все в той же форме. Их стало больше: человека четыре-пять. Не могу сказать точно, реальность время от времени сливается в единое удлиненное серо-желтое пятно. Да почему же никто не поможет мне?! А люди осматривают все вокруг, что-то записывают и фотографируют. Странные врачи, ей Богу. Затем вдруг двое подходят ко мне. Ну, наконец-то! Однако один из них только фотографирует меня со всех ракурсов. Второй стенографирует за первым. Они постоянно переговариваются между собой, тыкая в меня пальцами. Говорят на китайском, и я с трудом понимаю чужеземную речь. Мозг просто отказывается включаться и работать, боясь очередного приступа боли. Однако, каким-то внутренним чутьем, я понимаю, что мне надо понять их разговор. Вслушиваюсь, стараясь распознать чужой говор. Одно слово выводит меня из ступора: «Изнасилование». Что? Что?! Нет. Неужели? Неужели, кто-то ворвался в мой номер, вырубил меня и изнасиловал Джию? Не может быть! Бред! Сюрреализм какой-то...
Чувствуя себя героем какой-то запутанной трагикомедии, собираю волю в кулак, в очередной раз пытаясь встать. Однако мужчины, встрепенувшись и оторвавшись от своих записей, шикают на меня. А когда я повторяю попытку встать, буквально толкают обратно в кресло. Хрипло, будто выдавливая из себя слова, прошу их подойти ко мне. Безрезультатно. Силюсь позвать Джию и узнать, как она. А эти странные врачи, услышав, что я зову ее, вдруг, точно с цепи сорвавшись, начинают орать на меня. Само собой на китайском. От шума и скорости произносимых слов я совсем сникаю, обхватываю руками голову, наклонив чуть вниз, пытаясь защититься от криков, которые разрывают мозг... Не могу, как же больно... И вдруг вижу свою рубашку. В оцепенении понимаю, что половины пуговиц не хватает, а ткань измазана кровью... Это же, наверное, моя... Моя кровь? Или Джии?! И почему нет пуговиц? Сердце делает кульбит, а я опускаю взгляд ниже. И вижу расстегнутый пояс, взлохмаченные края моей белой рубашки, торчащие из брюк и.... О, Боже! Нет. Нет. Нет. Расстегнутую ширинку...
Не может быть!
Поднимаю глаза и теперь понимаю, что твердили китайцы. «Насильник». «Насильник». «Насильник»...
С омерзением. Ненавидя меня. Меня…
Не может быть!
Откидываюсь назад, отчего снова получаю разряд боли в голову. Отдышавшись, даю себе зарок больше не дергать головой. Несколько минут сижу, не двигаясь, пытаясь разобраться в происходящем. Ведь этого просто не может быть!
В этот момент в комнате начинается какая-то возня. Слегка приподнимаю голову и фокусирую взгляд на происходящем. В дверях появляется какой-то толстощекий китаец, который, судя по тому, как подобострастно льнут к нему остальные, тут главный. Вновь прибывший что-то резко выговаривает тем двум полицейским (а теперь это очевидно даже для моего отупевшего от боли мозга), что стоят рядом со мной. Мол, пошевеливайтесь там с ним. Затем толстощек подходит к Джии и, на глазах меняясь в лице (теперь подобострастие становится его коньком), говорит ей что-то, явно извиняясь и предлагая пройти за ним.
Провожу ладонью по лицу и ловлю взгляд проходящей мимо Джии. Она смотрит не зло. Просто на ее лице какое-то гипнотическое спокойствие. А в еле различимом движении губ я ловлю издевку. Не пойму. Что-то не так. Пытаюсь встать, чтобы подойти к ней и объясниться. И на этот раз это мне удается почти без боли и усилий. Однако Джия медленно отворачивается и спокойно просит убрать меня с глаз долой. Что? Да что тут, мать вашу, происходит?! Что за сумбур? Что за бред?!
Двое полицейских, что все это время были рядом, хватают и скручивают меня, хотя я не оказываю никакого сопротивления (да и не могу, потому что тело до сих пор отказывается нормально функционировать…это какое-то странное сотрясение мозга…). И, пожалуй, такое старание служителей закона уж чересчур. Руки буквально вывернуты из суставов. Голова, оказавшаяся опущенной вниз, начинает кружиться. Боль взрывается в мозгу, выдавливая глазные яблоки из орбит, будто ища выход наружу. Да я сейчас потеряю сознание. О чем и рычу. Требую отпустить меня, ведь я не сопротивляюсь. Велю пригласить моего адвоката и прекратить это беззаконие. Но ответом мне звучит лязг смыкающихся на запястьях наручников.
– Какого хрена! – окрепшим голосом реву я, – Где мой адвокат, и в чем меня обвиняют?
Слыша мои слова, Джия и важный толстощек, дошедшие до выхода из номера, оборачиваются. Девушка усмехается, с деланным сочувствием глядя на меня. Потом подмигивает мне (ПОДМИГИВАЕТ!), и, нарочито медленно повернувшись, выходит из дверей в гостиничный коридор. И тут я понимаю: «Меня подставили!»
А важный полицейский кричит что-то типа: «Не смей раскрывать свой рот, ублюдок!». А в голове бьется мысль: «Подставили!». Меня засасывает в водоворот ярости. Со всей скопившейся злостью и отчаянием, кидаюсь к толстощеку, желая врезать ему по морде и дать выход эмоциям (хотя, как это глупо!). Однако мои надзиратели вовремя хватают меня, защищая начальника и не дав совершить очередную глупость. Мельком замечаю в коридоре набегающую, как штормовая волна, толпу зевак. Главарь полицейских командует: «В камеру его!». Я вырываюсь и требую объяснить, в чем меня обвиняют, кричу, что без адвоката не двинусь с места, что меня подставили. Какой спектакль! Однако все бесполезно. Никто не слушает. Или не понимает... Или попросту – не хочет. Двое полицейских тащат меня к выходу, а толстого уже и след простыл. Толпа зевак захлестывает номер. Этот сумбур лиц и запахов снова врывается в голову резкой болью. Сгибаюсь, падая на колени. Черт, Кай, думай, думай, мать твою так. Времени в обрез. Теперь все ясно. Все стало на свои места. Эта странная встреча. Эти мольбы. Это все ... Это все – фарс! Тебя подставили и, кажется, на это раз все серьезно. Насколько я помню, в Китае даже за попытку изнасилования предусмотрена смертная казнь. И моратория на нее у них нет. А значит... Значит, думай, думай, Кай!
Но что я могу? Почему-то меня не покидает уверенность в том, что адвоката мне не видать, как собственных ушей, во всяком случае, моего адвоката.
Озираюсь по сторонам, как загнанный зверь. И вдруг взгляд выхватывает из толпы знакомое лицо. Это Бриджит. Стоит, округлив глаза и прикрыв рот ладошкой. Ну конечно! Ее номер по соседству с моим, я ведь сам его оплачивал. Похоже, положение дел и мой вид шокировали ее. И все же. Решение созревает молниеносно. Глупое, почти безнадежное, но решение. Так же быстро, собрав воедино все силы, я рвусь к Бриджит, будто пытаясь сбежать. Пусть все выглядит как случайность. Само собой меня хватают, но я вырываюсь и сбиваю с ног Бриджит. С криком мы падаем на пол, а я шепчу ей: «Меня подставили. Найди Иваныча. 241-41-14. Запомни номер». Все это я успеваю сказать, пока мои преследователи пробираются ко мне сквозь сомкнувшуюся кольцом над нашими с Бриджит головами толпу зевак. «Прошу, помоги мне!» – шепчу я напоследок, резко вздернутый на ноги. Толпа ревет и ахает. А я, за попытку побега, получаю увесистым кулаком по лицу и снова помню только ворсинки на ковре в гостиничном холле...

Гонконг.

Кто пойдет по следу одинокому?
Сильные да смелые
Головы сложили в поле в бою.
Мало кто остался в светлой памяти,
В трезвом уме да с твердой рукой в строю,
в строю.

Солнце мое - взгляни на меня,
Моя ладонь превратилась в кулак,
И если есть порох - дай огня.
Вот так... (с)

Поразительные свойства человеческого мозга открываются нам чаще всего в самых необычных ситуациях. Хотя можно ли назвать мою "необычной"? Усмехаюсь, отчего разбитая губа начинает саднить и, кажется, снова идет кровь. Утираю ее рукавом. Ничего другого нет. И, видимо, слава Богу, что осталась хотя бы рубашка. Переосмысление всего происходящего с тобой "до" какого-то момента – это страшное наказание всем, кто не умеет ценить того, что есть и не считает нужным радоваться простому. Солнцу, свежему ветру... Свободе. Находясь последние сутки, нет, двое, а может, уже и больше, в каком-то параноидальном состоянии, то отключаясь, то снова приходя в себя, я познал, похоже, все круги Ада. Правда, может, не стоит снова клясть судьбу, а стараться радоваться простому (тому, что жив... Пока)? Следовать тому, что советую сам?
Снова усмехаюсь. Выходит так горько. Не обращаю внимая на кровь, которая по чуть-чуть сочится, уже капая на пол. Да какая уже к черту разница? Закрываю заплывшие от синяков глаза. Темнота не дает покоя. Только ноющая боль во всем теле становится острее. Она предполагает, что теперь, когда я расслаблен, пора полностью вступить в свои права. Открываю глаза. Упираюсь остекленелым взглядом в пол. Пол. Грязный каменный пол, на котором сижу, не зная, чего дальше ждать от своей судьбы. Думаю о том, сколько вот таких, как я, сидело тут ранее. Чего только не видел этот грязный каменный пол. И как бы я хотел не встречаться с ним никогда. Снова закрываю глаза и приваливаюсь спиной к стене. Начинают ныть сломанные (думаю, и не в одном месте) ребра. Камень пронзает спину холодом, но и на это, как и на боль, я уже не обращаю внимания. Погружаюсь в воспоминания. В тот день, теплый и солнечный день, в Палермо. Вспоминаю твои руки и губы, улыбку, глаза. Так легче. Вроде как забываю обо всем. Хотя кого я обманываю?
Лязгает замок, и меня, грубо заставив встать, что дается с большим трудом, опять ведут на очередной допрос. Где я буду молчать и просить адвоката. Своего. А не назначенного старикана. Где буду твердить одно и то же, не смотря на все угрозы. Где снова и снова буду закрывать глаза и вспоминать ее. Губы, волосы и смех. И так будет легче. Так проще держать себя и даже ухмыляться в лицо тем, кто, пользуясь положением, пытается выбить повинную кулаками. Правда, теперь меня не бьют. Видать, боятся, что помру раньше времени... Хотя и помощь не оказывают, что, пожалуй, равноценно избиению.
Возвращаюсь в камеру. Теперь я в одиночке, и это именно то, чему я нынче решил радоваться. Потому как белому нет почета среди сокамерников азиатов, а уж тем более тогда, когда он посягнул на святое для мужчин любой расы. Их женщину. Пытаюсь снова вернуться в Палермо... Но почему-то не срабатывает, и память начинает проматывать перед уставшими глазами кадры из недавнего прошлого: из позавчера, кажется..?
После того, как меня вырубили в номере гостиницы, очнулся я уже в полицейском участке. Привели меня в себя, надо сказать, весьма любезно: парой оплеух. Отчего моя голова вновь пошла кругом от боли.
Так что там. Посадили. Допросили. Освидетельствовали на алкоголь. Заставляли подписать что-то. Не дался. Отправили в камеру. Общую, как вы понимаете. Пожалуй, теперь знаю, что отправили меня туда дать пару уроков хорошего поведения и послушания. Азиаты, мать твою, вообще склонны к этому гребенному послушанию. Все эти самураи, знаете ли.
Пребывая в состоянии полного, практически стопроцентного каматоза, я упал на нары и вновь погрузился в блаженное забытье. Мои добрые и терпеливые соседи, надо сказать, дали мне время прийти в себя. Очнулся я, полагаю, на следующее утро. Судя по мрачноватому серому свету, проникавшему в камеру через небольшое оконце с решеткой. И по оживлению, эхом прокатившемуся по помещению. Оглядываясь, не сразу понимаю, где нахожусь. Камера просто огромная, и народу в ней набито, как селедок в бочке. Кто-то уже проснулся, кто-то еще спит. Воняет не хуже, чем на любой городской помойке. Но это как бы мелочи. Кое-как бреду до импровизированного (потому как это сложно назвать даже санузлом) туалета. Там есть кран с надколотой раковиной. Умываюсь. Раз, другой, пытаясь хоть как-то прийти в себя. Сейчас мне нужна трезвая голова, а с учетом того, что меня по ней за последние сутки не хило били... Да и еще и подмешали что-то в виски... Теперь мне это очевидно. Или может быть, отрава была уже в кофе в баре? Неизвестно, кто на них работает! Чертова маленькая дрянь! Так легко провести меня. Дурак, какой же я дурак. Сжимаю края раковины так, что белеют костяшки пальцев. Так, Кай, спокойно. Держаться. А для этого нужна трезвая голова. И надежда. Надежда на то, что Бриджит поверит мне. Что она не побоится. И что найдет Иваныча. А потом? Даже, если все это срастется? Потом? Что потом? Что может Иваныч? Черт! Мальчишка, дурак, мать твою так.
Отлепляю себя от раковины, ибо, кажется, скоро сверну ее, за что, само собой, по головке не погладят. А мне сейчас надо быть сдержанным и не вестись на провокации. И беречь силы для борьбы за жизнь.
Бреду к своей койке. Какое-то время сижу, тупо уставившись в досточтимый грязный пол. Камера все больше оживает. Через минут десять начинается обход и построение. Весьма милая и любезна церемония. Кажется, кто-то нерасторопный получает по бокам резиновой дубинкой. Потом ведут на завтрак. Общая столовая. Наручники. Вообще это критический ужас для любого нормального человека видеть на своих руках наручники. Я даже не думал, что это имеет такой эффект. Ну, раньше баловался, конечно, со всякими там пристегиваниями к кровати и тому подобной хренью, однако это же было в шутку. В роскошном номере отеля или у дамы дома. И главное, главное – ключ всегда был у тебя. Либо ты точно знал, где его взять. А сейчас. Сейчас стены давили, угнетая своей каменной мощью. Все вокруг было до безумия унылым и лишенным какой-то надежды на лучшее. Переполнено смрадом и отборной руганью. Болью и потом. И несвободой. Это главное. И еще осознанием того, что твой мир рушится. Что там, за решетчатым окном – жизнь. Солнце или тучи. Град или снег. Все равно. Там жизнь. И там ты волен делать, все что заблагорассудится. Пить кофе или валяться в кровати. Идти на работу или ленится. Кататься на чертовых спорткарах, пить вино и любить красивых женщин!
От завтрака меня мутит. Не могу есть. И дело даже не в виде этой еды. Просто, походу, неплохо меня приложили по голове. Скорее всего, сотрясение. Ничего. Это проходили. Переживем.
После окончания завтрака снова камера. А у меня допрос. Первый. Ну что ж. Держаться.
Однако сложно "держаться", когда тебе предъявляют такие обвинения. Когда твердят, что я обязан подписаться под показаниями многоуважаемой мисс Юкки, в которых говорится, что я, Кай Карлеоне, в алкогольном опьянении, силой затащил ее в номер, накинулся в попытке изнасилования, нанес тяжкие телесные повреждения (какие конкретно, правда, не сказано), за что и получил вазой по башке, когда мисс пыталась сбежать. Как же все гладенько да гаденько. О том, как мисс Юкки попала в мой отель, почему никто не остановил меня, когда я (как сказано) тащил ее силой – ни слова. Где же адвокат?
Да вот – пожалуйста! Древний дед, который, похоже, уже не то, что не соображает о чем речь, говорит с трудом. Зато прекрасно знает меры пресечения за данные деяния. "Как кстати" – ехидничаю сам с собой, чтобы не признаваться, как мне страшно. До жути. До скрипа в стиснутых зубах.
А адвокат, меж тем, твердит, и твердит, как заведенный китайский (черт, и в самом же деле – китайский) болванчик. Смертная казнь. Смертная казнь. Казнь. Смерть...
В общем, когда я отказываюсь добровольно признаться в содеянном, под чем и подписаться, меня пару раз охаживают той самой резиновой дубиной по бокам, отчего минут десять не могу даже встать с пола. Стою на коленях, уперевшись руками в грязный ковер на полу и ловя ртом воздух. А мой адвокат, кажется, спит...
А потом, вздернув меня с колен, мне намекают, что знают мои «слабые места». Не трудно догадаться, о чем (вернее, о ком) идет речь. Юкки получил достаточно информации о моей главной страсти. Он точно знает, что ради нее я на многое способен.
Долгие минуты во мне идет борьба, когда я слышу, что все, кто мне дорог «под колпаком».
Хочется ударить говорящего. Заставить его замолчать. И… рассказать правду. Если бы я был так глуп, чтобы поверить им. Да, нельзя исключать ничего. Но я не могу исключать и того, что все это наглая ложь и простая до ужаса провокация. Игра на нервах. И я готов сдаться. И вот уже рука тянется к бумагам, которые требуют подписать в обмен на спокойную жизнь кого-то очень важного для меня. Секундное замешательство прерывает громкий кашель старика, моего адвоката. Он вдруг с неожиданной для него прытью встает и сообщает, что у него окончилось время. Мол, не могли бы мы продолжить в другой раз?
Это бесцеремонное и такое простодушное вторжение в разговор, в котором я уже готов был сдаться, доводит моих надзирателей до белого каления. У них чуть ли не пена со рта начинает идти. А старик меж тем, будто не замечая ничего, продолжает монотонно собирать свои вещи.
Глядя на все это, я вдруг понимаю, что должен быть благодарен этому медлительному, как улитка, старику. Если бы не он…Я бы подписал бумаги. Но теперь я отчетливо понимаю, что все это ложь. Обо всем говорится слишком обтекаемо. Разговор ни о чем. Значит, с Гердой еще все в порядке. И с остальными. С Кэр и Мирандолиной. Значит, есть время оттягивать признание в том, чего не совершал. Все это пока пустые угрозы… Пока…
Возвращаюсь в камеру. Тупое монотонное созерцание пола и стен. Сокамерники заняты каждый своим делом, но в основном все рубятся в карты, а кто-то борется на руках. Все идет мирно, пока вдруг не взрывается потасовкой. Устало закрываю глаза, пытаясь унять боль в голове. Слышу, как охрана разгоняет буянивших уже известным способом кнута без пряников. Пытаюсь поспать, но утихомирить вихрь мыслей в голове не так просто. Хотя мои лихорадочные размышления все равно не дают результата. Я бессилен. Впервые за долгое время не могу никак повлиять на ситуацию. Как же это страшно...
– А как мы могли забыть про нашего нового друга? – раздается рядом со мной. Открываю глаза. Да, речь обо мне. Что ж. Этого стоило ожидать. Новичкам же везет.
Похоже, поскольку развлечения закончились, решили взяться за меня.
– И кто это у нас такой прилизанный? – продолжает вещать громила, сидящий за общим столом, на котором только что играли в покер.
Почитаю за лучшее молчать. Боюсь, переговоры вести бесполезно. Через секунду понимаю, что был прав, потому как приспешники верзилы уже тащат меня к нему. Оказавшись у стола, высвобождаюсь, нарочито медленно оправляю помятую и грязную одежду. Смотрю в глаза. Меня не запугать.
– Ого! Да ты у нас смельчак? – вопрошает верзила. Молчу.
– А знаете что, ребята, – верзила делает паузу, желая привлечь внимание всех сокамерников, – что мне одна птичка на хвосте принесла?
Легкий гомон стихает, все взгляды обращены на верзилу. Он у них тут точно главный. А я понимаю, что эта тишина – реквием к моему существованию тут.
– Белокожий принц сидит тут за изнасилование нашей ни в чем не повинной девочки!!!
Понимаю, что пропал. Ясно, что сейчас меня будут бить. Такое никто не спускает с рук, а в тюрьме так и тем более. Пытаюсь хоть как-то контролировать ситуацию, когда разъяренная толпа смыкается вокруг, затягивая под град ударов. Хук слева и справа. Кажется, одного даже вырубаю напрочь. В общей кутерьме это сложно понять. Да и противников у меня слишком много, чтобы радоваться такой малости и драться, как следует. Дальше получаю несколько ударов по спине. Оборачиваюсь. Еще пара отменных выпадов и несколько разбитых носов. Защищаюсь, как могу. Но дать отпор очень не просто. Вернее, невозможно… Удивительное дело, откуда в моем измученном теле берутся силы, чтобы спасать себя. А удары сыплются со всех сторон. Гомон нарастает, как и агрессия. Пропускаю удар в лицо. Из носа начинает хлестать кровь. Не успев прийти в себя, снова получаю удар со спины. Меня просто валят, как дикого зверя. Вскоре падаю на пол. Сворачиваюсь клубком, закрывая голову и надеясь хоть как-то защитить себя от ударов. Десятки ног не жалея сил орудуют по моим бокам, голове, спине. Эти ноги, они знают свое дело. И грубые ботинки не жалеют меня ни капли...
И вот теперь я тут. В одиночке. Потому как зачинщиком драки объявлен я. А, может быть, просто побоялись, что меня убьют, и скорее утащили сюда? Мне еще повезло, что беснующуюся толпу разогнали практически сразу после того как упал на пол. Иначе меня либо забили на смерть, либо я сдох бы тут в местной больничке от внутренних разрывов и кровотечений.
«Значит, на меня имеются другие планы, чем просто убить» – делаю неутешительный, однако пока радующий вывод. Но что же, семейству Юкки (а сомнений быть не может, что это их рук дело) нужно от меня?! Не может же быть, что этому крупному дельцу просто хочется удачно выдать замуж свою дочь? Неужели ему так необходима моя фабрика? Что? Что ему надо от меня? Ради чего затевался весь этот фарс?
Немного меняю позу, потому что затекли ноги, однако двигаться катастрофически больно. Потому лишь слегка шевелюсь, давая знать самому себе, что еще жив.
Пытаюсь хоть немного расслабиться и прийти в себя. Но кулаки все еще непроизвольно сжаты, а в крови бушует дикое желание спасти себя. Адская жажда крови, смешанная с диким страхом.
Да, я и раньше бывал в заварушках. Однако такого не довелось, пожалуй, испытать ни одному нормальному человеку, живущему простой обыденной жизнью.
В одиночку меня, скорее всего, притащили охранники, потому что я отрубился в коридоре, когда меня выволокли из общей камеры. Снова не могу сказать, сколько пробыл в беспамятстве. Очнувшись, кое-как пришел в себя и еще долго просто тупо лежал с открытыми глазами, изучая неровный потолок в подтеках от воды. Было холодно. И немного страшно. И еще очень больно.
Просто до слез больно. Казалось, что на теле не осталось ни одного живого места. Было страшно даже пошевелить пальцами, не то, чтобы встать.
Сколько я пролежал вот так, тоже трудно сказать. В мучительной борьбе между желанием тела умереть и силой воли, не теряющей надежды, я наконец-то смог приподняться и осмотреться.
Вокруг только серые камни, утопающие в сыром полумраке. И высоко-высоко оконце. Как привет из прошлой жизни, которая теперь для меня уменьшилась до размеров этого небольшого проема, ведущего на свободу.
В конце концов я стал замерзать и решил, что пора немного привести себя в чувства. Скрипя зубами, поднялся. На локоть. Сел. Принял более-менее безболезненную позу.
Держаться, Кай. Держаться.
Взгляд нащупывает что-то в ближнем (слав Богу) углу камеры. Ведро холодной воды, чтобы умыться, и на том спасибо. Доползаю до него. Пью. Умываю лицо, чтобы взбодриться и смыть уже запекшуюся кровь. Кое-как привожу себя в порядок, пытаясь оценить степень нанесенного урона. Нос точно сломан, как и пара-тройка ребер. Пальцы разбиты в кровь, как и большая часть лица. Глаза заплыли, но благо зрение не пострадало. Ну, это из серьезного. Ах, да. Плюс недавнее сотрясение мозга, и, судя по тому, что меня до сих пор мутит, ситуация не улучшилась. Ну, а синяки... Синяки – не в счет…

Гонконг.

Песен еще ненаписанных, сколько?
Скажи, кукушка, пропой.
В городе мне жить или на выселках,
Камнем лежать или гореть звездой?
Звездой.

Солнце мое - взгляни на меня,
Моя ладонь превратилась в кулак,
И если есть порох - дай огня.
Вот так...

Ну а дальше... Дальше я время от времени погружался в забытье, радостно проваливаясь в спасительную темноту. Потому что не осталось сил даже думать. Да и о чем мне размышлять? О том, что ждет завтра? Пока ясно: оно не принесет мне ничего хорошего. Вокруг моих мыслей тоже каменная стена. Будто и они заточены в тюрьму, потому что я не нахожу выхода, как не ищу. И уже мало надеюсь на помощь Бриджит или Иванова. Связь с ними кажется такой же эфимерной, как и свободная жизнь, которой я жил. Будто и не было этого всего. Только голый серый камень и жуткий страх внутри. Теперь лишь тени прошлого носятся перед глазами, выпрыгивая наружу стонами боли. Мои надежды тают на глазах. Я не вижу для себя ни одного выхода. И мне так плохо. Просто физически. Меня бьет лихорадка. И пару раз тошнит. Но это лишь сухие скручивающие спазмы. Не могу точно сказать, что тому виной: сотрясение, голод или удушливый страх, парализующий все тело. Отползая от ведра с холодной водой, которое хоть как-то приводит меня в чувства, наконец, забываюсь сном, погружаясь в вязкую дремоту. И лежу в пустой темноте. И она теперь везде: вокруг и даже в душе.
Утро, а оно, безусловно, наступает, врывается в мой одинокий мир криками и очередным грубым подъемом. Сначала с трудом осознаю, где нахожусь. Однако мне быстро делают необходимые напоминания. Сегодня, а оно, оказывается, существует, проходит за очередным допросом и заканчивается здесь же, в холодной тускло освещенной камере. Мне сообщают, что завтра будет вынесено решение о дальнейшей мере пресечения. Что, скорее всего, означает, что меня оставят здесь. Разве светит что-то человеку с таким адвокатом? Даже, если я могу себе позволить заплатить за свою свободу, хотя бы временную, достаточно большие деньги. Никакого залога. Что ж. Похоже, впереди ожидает очередное испытание.
А еще новый день страданий и тяжелых раздумий. Страшно, больно и холодно. Теперь я не думаю о Палермо. Мне мерещится горячая ванна в моей комнате в Золотом особняке. Медленно заваливаюсь на бок, подложив под голову руку, и велю себе спать, потому что даже мысли расходуют такую нужную и никак не восстановимую энергию и силы.
 
На следующий, уже потерянный по счету, день меня ведут в другое помещение, где проводит осмотр врач (как любезно). Само собой, особо ничего сделать он не может, но хотя бы как-то обрабатывает раны и туго перевязывает грудь, видимо, спасая ребра и внутренности. Дальше меня ведут в следующую комнату. Не допросная, более просторная и удобно обставленная. Там за столом сидят несколько человек. Полицейские (некоторые мне уже знакомы) и прокурор (как я потом понял). Ну и, конечно, мой адвокат. Вполуха слушаю представителя Фемиды. Ни на что другое я и не рассчитывал. Виновен, виновен и еще раз виновен, пусть даже судебное слушание было только о том, где и как я буду содержаться. Качаю головой и улыбаюсь им всем. На-те, съели?!
Нахожусь где-то глубоко в себе.
Разговоры присутствующих, плавающие в моей голове словно туман, стихают. Все встают, и мы выходим. Я под конвоем. Никаких поблажек для такого опасного преступника. Плетусь, еле переставляя ноги. Полицейские и прокурор о чем-то переговариваются. Слов не разберу. А адвокат, воспользовавшись небольшой заминкой в дверях, сует мне в руку какую-то бумажку. Что это?! С трудом перебарываю желание тут же посмотреть. Понимаю, что это вряд ли предназначено для всеобщего обозрения. Иначе не попало бы ко мне в руки. Сжимаю ладонь и делаю бесстрастное лицо.
Может быть, это она, надежда?!
Молю Бога, чтобы меня не обыскивали или никто ничего не заподозрил. Попав в камеру, еще несколько мучительных минут сижу не шевелясь. Потом, от волнения с трудом разжимая пальцы, вынимаю из ладони небольшой клочок бумаги. Разворачиваю. Читаю. На прекрасном английском. Всего несколько слов: «Будь готов. После отбоя. За тобой придут. Джанг Гоу».
Сначала мне хочется прыгнуть до потолка. В душе вихрем зажигается радость. Надежда на спасение от, казалось бы, неминуемой участи.
Но что если... Что если все это очередная ловушка? Я ведь не знаю, можно ли доверять этому Гоу? Хотя, из всего, что я о нем узнал (защита меня от нападок Фарнезе и дружба, или хотя бы знакомство с отцом) нельзя сделать вывод, что он не на моей стороне... Но кто может знать? А кто может гарантировать, что кто-то не воспользовался его именем? Для прикрытия? Что если туда, куда меня поведет «некто, пришедший после отбоя», будет еще хуже, чем здесь?
Нет, нет. Надо верить. Ничего другого не остается. А еще просто у меня нет другого выхода, кроме как довериться этим словам.
Все оставшееся время до отбоя я просидел как на иголках. Хотя бы потому, что не знал, сколько времени прошло, и как скоро будет этот самый отбой. И когда придет «некто».
Время тянется бесконечной веревкой, связывающей и до крови стирающей руки, ноги, тело, опоясывающей горло, отчего хочется вскочить и снять с себя это оцепенение. Из горла рвется стон. Но я сижу в полутьме, закрыв глаза, и вспоминаю последние дни в Риме. Это как очищающий душ для головы. Мне так легче. Я могу хотя бы не напрягаться от каждого шороха и забыть об ожидании. А иначе, как еще мне готовиться к побегу?
И вот, наконец, звучит сирена, оповещающая об отбое. Везде гасят свет. Меня, правда, это не касается – в моей камере и так темно, как в гробу.
Но я все равно вздрагиваю. Слегка меняю позу, чтобы размять затекшие конечности. И сижу.
Сижу. Все сижу и сижу. Ожидание становится нестерпимым. Такое ощущение, что начинаю задыхаться. Хочется что-то сделать. Но я боюсь выдать себя любым движением, поэтому лишь слегка сжимаю и разжимаю кулаки.
Наконец лязгает замок. А мое сердце совершает кульбит. Глаза режет даже от неяркого света из коридора. Вижу в проходе неясный силуэт в форме охранника. Человек знаком призывает меня встать, показывая, что надо вести себя тихо. Быстро, насколько это возможно в моем нынешнем состоянии, поднимаюсь. Иду уже медленнее, потому что страх тугим кольцом сковывает горло, и ноги вдруг становятся ватными. Кто он – друг или враг? Что ждет за порогом камеры – спасение или погибель?
– Поторопитесь, Кай, – еле слышно говорит человек. Снова английский. Это, почему-то, сразу успокаивает. Пусть это не родная речь, но более привычная, знакомая и понятная. Немного выдыхаю и расслабляюсь. Ускоряюсь. Человек останавливает меня в проходе.
– Ваши руки.
Делаю, что велят. Обращение по имени и на «вы» – это уже о многом говорит. Надеюсь.
На руках смыкаются, щелкнув, наручники. Этот еле слышный лязг отдается в теле вибрацией ужаса. Неужели, это очередная игра? Подстава?
– Так надо, – объясняет человек, ловя мой испуганный взгляд. Теперь страх стал моим вечным спутником. Его почти невозможно скрыть. Да и сил на это уже не осталось. Гоню мысли о собственной жалости прочь, понимая, что сейчас вовсе не время для самокопания.
Выходим в коридор. Украдкой смотрю на незнакомца. Это китаец. Скорее всего, полукровка. Он мне не знаком. Я уверен, что не видел его прежде. Очень молод и достаточно красив для представителя своей расы. Спина ровная, выправка. Кто он? Не похож на простого офицера полиции. Что-то в нем выдает птицу иного полета…
– Идемте, – меж тем командует тот.
И мы идем. Коридоры. Переходы. Дышать трудно. Сломанные ребра не дают вздохнуть. Напоминаю себе загнанную лошадь. А мы все идем и идем. Пот градом течет со лба. Шаги, шаги. И гулкое эхо, нагоняющее нас и обволакивающее меня шершавым страхом от звука собственной поступи. На пути встает очередная дверь, которую мой сопровождающий ловко отпирает, подобрав ключ не задумываясь, что говорит о том, что проделывал он это не раз. Вновь входим в тускло освещенный коридор. Снова идем и идем. Шаги, шаги. Как же долго. И тяжело. Почти не воспринимаю окружающее меня. Двигаюсь на автомате. Правда, вокруг только решетки, стены унылой расцветки и переходы-коридоры. Глазу не за что зацепиться. Впереди огромная круглая дыра с решеткой. Похожа на гигантский водосточный слив. Она тоже поддается отмычкам моего сопровождающего. Становится заметно холоднее. Идем под горку, что, безусловно, мне на руку. Спускаться всегда легче. Кажется, что коридор переходит в тоннель, и мы теперь совершено точно спускаемся вниз. И все же, не смотря на то, что идти стало легче, мои силы тают. Ноют ребра, и кружится голова. Почти невозможно держать темп и дышать. Этот поход просто бесконечный. Понимаю, что совсем истощен и нахожусь просто на пределе возможностей. Я все чаще спотыкаюсь или на несколько минут останавливаюсь, отдышаться, опираясь на холодную скользкую стену. Но упорно хромаю. Впереди – свобода...
А мы все идем и идем. Шаги, шаги. «Все, больше не могу», – мелькает в голове. Еще некоторое время пытаюсь двигаться, но чувствую, что темп падает. И я уже совсем не нагоняю, после передышек, своего провожатого, как ни стараюсь. «Идти, Кай, идти», – убеждаю себя. Мозг медленно отключается. Иду на чистом автопилоте. В глазах темнеет. Все плывет. Иду. Перебирая руками по отвесной стене, будто ползу по ней. Сил стоять и держать равновесие самостоятельно при ходьбе не осталось.
– Еще немного, – говорит провожатый, видя мое состояние.
Иду. Шаг. Шаг. Шаг. Шаг.
Пахнет сыростью. Такое ощущение, что мы уже глубоко под землей.
Шаг. Шаг. Шаг. Как в могиле.
На очередном повороте я спотыкаюсь. Хватаюсь за гладкую стену, пытаясь устоять. Чувствую под ногтями мягкий и прохладный мох. И падаю на колени. Китаец возвращается, поднимает меня и кое-как волочет за собой. Он гораздо ниже меня, и ему это дается с трудом. А я понимаю, что отключаюсь.
– Еще один поворот, – пыхтя, подбадривает провожатый.
Еще один. Шаг. Шаг. Шаг. Только до поворота.
Шаг. Шаг. И вот коридор или тоннель виляет.
– Вот и поворот, – хриплю я, улыбнувшись, и отключаюсь. Как сквозь вату слышу: «Рано, еще рано!». Китаец трясет меня за плечо. Потом тишина. Затем слышу удаляющиеся шаги. Ну вот. Все правильно. Человек и так рисковал ради меня. Надо спасаться хоть самому. Он бросил меня тут. Да и все равно. Тело ноет. Дыхания почти не осталось, и голова кружится от нехватки кислорода. Хочу просто уснуть...
– А ну, поднимайся, Кай! – кто-то пытается поставить меня на ноги, используя стену тоннеля как опору. Морщусь от боли. И медленно сползаю вниз. А человек, пришедший на помощь, пыхтит от натуги.
– Мать твою! Какой же ты тяжелый!
Какой знакомый голос... Это не китаец-провожатый. Не он вернулся за мной. Тогда кто же?
– Да обопрись же на меня, – продолжает командовать пришедший.
Какой знакомый голос... Поднимаю глаза, пытаясь разглядеть своего спасителя. Несколько секунд фокусирую взгляд. Кто же это? А этот кто-то все пытается поставить меня на ноги, ругаясь на чем свет стоит.
Наконец понимаю. Рядом со мной Джек Дрейк.
Галлюцинации... Ну вот, началось...
От удивления отстраняюсь, несколько секунд самостоятельно стою без опоры и разглядываю кэпа. Улыбаюсь. «Какая реальная фантазия», – мелькает в голове. Улыбаюсь еще шире: «Надо же, не думал, что вместо Архангела Михаила меня будет встречать кэп!». Может быть, даже говорю это вслух. И еще что-то про врата рая и ада. Потом снова резко накрывает боль. И усталость. Усилие на то, чтобы стать ровно и смотреть прямо забирают последние силы. И я в очередной раз провариваюсь в темноту, на этот раз подхваченный чьими-то руками.

Всем - доброго!
Пропажа не пропадает) Немного текста в пост) совсем мало, но так вот делится написанное нами с Герой)))) *да-да я умею писать Хигантские посты, теперь большой мальчик, не то, что раньше!!! эх, молодость)))) кто еще помнит Дира - поймет)))*

В общем, всех целую) Все один к одному, и реал вдруг затягивает снова!

Ева! Хоть и с опозданием, но - привет и добро пожаловать!)))

Ну и - пока всем)

пы.сы. Капитан, Вася, Герда) Я вас жду)))))

Киевская Русь. 1050 год от Рождества Христова.

- Ой-лю-лю, девонька, ой, ты наша пригожая, на кого тебя дитяко отдали, супостата для тебя выбрали…
Слушаю мерные тягучие напевы девушек прислужниц, расчесывающих мои волосы, и отчего-то начинаю плакать. И не грустная мелодия и слова будят во мне горькие слезы. Конечно, давно знаю я о судьбе мне уготованной. Но разве может сердце девичье смириться с такой участью, пусть даже и разумеет, что сие лучшее для государства решение? И какую лучшую долю ждать девице, пусть и княжеской дочери, если не брак рассчитанный, да жизнь с тем, кто не по сердцу?
Слезы медленно капают на подол расшитого крупным бисером сарафана, а девушки, будто не видя моих страданий, продолжают петь, вплетая в косы ленты и бусины, укладывая их в традиционную прическу. Восхваляют они красоту мою неземную, о которой слух идет по миру всему. Поют о золоте, в волосах раскинутом. О глазах и лике божественном, таком, что художники, не удержавшись, запечатлели его на стенах храма. Поют о стане тонком девичьем. Для кого только цветет красота эта?
Диким зверем скребет во мне злоба лютая. Не на батюшку. И не на супруга будущего. А на судьбу мою женскую. Нет у нас выбора. Как быка ведут меня на заклание. Нет у нас выбора, даже у любимой княжеской дочери.
Я живу в темнице. И буду существовать дальше в золотой клетке. Эта мысль не раз приходила в мою голову. Возможно, права была матушка, когда в сердцах ругала за тягу к знаниям. Негоже, мол, девице вникать в дела политические. Хорошая жена всегда должна мужа поддерживать, в церковь ходить да детей рожать. Вот и все дела. А я все равно запиралась в огромной библиотеке и читала до умопомрачения. И перед моим взором простирались зеленые равнины и желтые пустыни, я поднималась выше облаков к заснеженным пикам гор и спускалась в самые темные пещеры в поисках кладов невиданных. Чем старше становилась, тем интереснее было мне знать, как устроен мир не только природный, но и человеческий. Древнегреческая и римская культуры служили тому хорошим подспорьем. Оттуда я узнавала, что есть политика, и как верные решения правителя влияют на мир и процветание страны, вверенной ему в управление. Говорилось там и том, каким рачительным хозяином должен быть венценосный. О роли знати и бедных. Об устройстве государства и правилах его построения. Иногда попадались описания развращенных нравов того общества. Мужеложство и прочие гадости. Но больше всего там было про подвиги и про любовь. Настоящую. Между мужчиной и женщиной. И была она разной (порой такой, что щеки начинали алеть, и взгляд невольно сбегал прочь со страниц, не веря, что такое доставляет удовольствие, как описывалось…). И все же. Какой бы ни представала предо мной любовь мужчины и женщины, она просто была! Такой, что сердце замирало. Такой, что жизни было не жалко ради любимого. Только вот до сих пор не знаю я: бывает ли так? И думаю, никогда не узнаю…
Ты должна, Аннушка, мужа своего полюбить и быть ему настоящей женой.
Должна. Должна. Должна!
Всем, только не себе…
Почему прошли времена диких амазонок? Как бы хотела я стать одной из них и быть свободной, делать, что хочу. Посвятить свою жизнь науке и грамоте? Или войне. Почему не могу мечом отстаивать свои желания?
Сладостны мечты девичьи. Не раз уводили они меня дальше, чем бывала я когда-либо в жизни насущной. Мечты. Которым никогда не суждено сбыться. Как и предполагалось, дочери князя Ярослава Мудрого была уготована роль лишь пешки в политических играх стран. Отец искал союза с Францией или Германией перед походом на Византию. И это было, безусловно, верно. Но отчего же так горько мне? Почему я? Почему этот неприятный, раздобревший к своим годам, мужчина? И это еще на картине. Глядишь, в жизни, без прикрас, он еще уродливее! А ведь мне с ним придется ложе делить. И, наверное, захочет он всего того, о чем читала я… Да суженный мой даже поговорить со мной не сможет! Не знает ни греческого, ни русского да кое-как на латыни изъясняется! Предупредили меня, чтоб не шибко перед женихом умом блистала, дабы не обидеть венценосного…
В первый раз Генрих предпочел меня, то есть союз со мной, другой. Чему я была несказанно рада. А вдруг не найдется для меня подходящего политического жениха? Уйду в монастырь. И посвящу жизнь своей настоящей страсти – учению.
Ан нет. Передумал, ирод этакий! И вот сегодня, после долгих переговоров, прибудет к нам посольство Французское. Сватать меня. И увезут в чужую страну. Где я буду совсем совсем одна….
Утираю слезы ладонью. Негоже невесте с красным носом ходить… Не простая я девица. Королева будущая. Негоже мне слезы лить о судьбе горькой. Думай лучше, Аннушка, о том, чем пригодишься государству новому. Пусть и не по сердцу оно тебе. Но теперь станет Франция твоей родиной…
А девушки поют уже совсем другую песню, и мне вспоминается детство. Привольно жилось мне в тереме отцовском. Вся округа от края до края открывалась детскому взору. Знала я все лазейки, ходы да выходы, носилась с детворой по избам да лестницам, радуя взор дружинников да слуг. Почему не живется людям просто? Что ж мы ищем вечно чего-то сложного? Браков этих. Союзов да войн. Правда, и в детских играх все это было у нас. Какой мальчишка не хотел прославиться и стать аки князь Ярослав – мудрым и великим? И я хотела. Пусть и не мальчишка я. Вела в бой свою детскую рать. Скакала на коне деревянном впереди всех. Да звала за собой дружину свою великую. И смеялись мамки да няньки: «Ну, и сорванец растет, а не девица!». И был при мне всегда верный стражник – Илюшка.
Что скажет он, узнав, что воительница великая, подруга его боевая по играм детским, вскоре птицей невольной станет и упорхнет в темницу по доброй своей воле? Что скажу я слова те, что от души должны идти, человеку не милому?
До боли захотелось повидаться мне с Ильей. Чтобы просто смотрел он на меня как всегда. С придыханием и восхищением. Чтобы сказал он мне: свобода  - вот она… Ан нет. Не даст мне Илюша свободы. Не в праве он. Да и не в силах. Сын дружинника, пусть и верного, разве может он на княжну заглядываться?
Сколько раз выручал он меня? Из воды ледяной вытаскивал да через буреломы выводил на свет Божий? Сколько знает, друг мой милый, дорожек да тропинок тайных по лесу? И как  учил меня болота непроходимые обходить, слегой путь прокладывая?
Вспомнила я про него, да про няню свою милую. Что знахаркой в народе слыла. И меня тому по-тихоньку разумела. Так, что знала я, как спасти умирающего иль кончину его облегчить. Как зуб больной вылечить да рану ратную обработать. Ох, нянюшка, свидимся ли?
А девушки тем временем, сняв сарафан простой, на меня рубаху надели белую, тонкую, будто зимнее кружево, из стран заморских привезенную. И легла она на плечи мне тонким саванном. И звенят, тяжелым грузом придавливая, каменья яркие, по подолу расшитые. И давит горло ворот, будто обруч стягивает, как ошейник, дыхание опоясывает. Запястья мои кольцами обхватывают расшитые золотыми и серебряными нитями с каменьями манжеты.
И не плачу я уже по судьбе своей. Только боязно. Что ждет впереди меня? Кто тот, с кем рядом жить предстоит?
Правда, по чести сказать, и не жду я от суженного ничего: вижу – человек он суетный. За страну хоть и болеющий, да только войнами да междоусобицами не решить ничего. А меня только из необходимости замуж берет. Знаю я. Наследник царству нужен. А дальше меня по родству и не нашлось принцесс не единокровных.
Снова слезы на глаза наворачиваются. Опускаю очи в пол и губу до боли закусываю. Не гоже, Аннушка, не гоже. Будь достойной своего отца великого!
Дальше девушки несут платье легкое из зеленого шелка с широкими рукавами, из-под которых видны рукава тонкой белоснежной рубахи нательной. Этот цвет весенней листвы удивительно подходит к моим глазам и волосам. Матушка знает об этом. И для будущей невесты Французского короля готовили самое лучшее. Стягивают девушки тонкую талию золотым поясом. Ноги обувают в мягкие, новые сафьяновые сапожки алого цвета. Голову мою венчает кокошник, расшитый и украшенный лучшими рукодельницами и мастерами. Сколько на нем злата да каменьев? Не счесть! Так что голову держать трудно.
Вздыхаю. Хотела было попросить надеть хотя бы кику, вместо этой горы самоцветов. Однако девушки непреклонны. Пусть знают, басурмане, что богат князь Киевский, как и вся страна наша-матушка.
Вот и посольство прибыло. Звоном колоколов встречает его Киев град. И народ на улицы высыпал, поглазеть, ну и поприветствовать. На пороге встречает их отец с приближенными.
И меня пришли звать уже…
В горнице светло. Яркий день на улице. Внутри никого лишнего. Самый главный у них господин Роже. Епископ. Умный, вижу я. На меня и не глянул даже, но хвалит. Мол, поручено послам сосватать княжну, ибо слава о красоте «принцессы» дошла аж до Франции. И король Генрих, передать велел, что очарован он и не видит другой себе избранницы. Хвалит меня господин Роже, а сам все с отцом говорит да с боярами. Вот она роль женская. Опустить глаза в дол да стоять, соглашаяся. Но очи мои не остановить пока. И гляжу я на свиту диковинную, что с епископом прибыла в край далекий. Как одеты, как ведут себя. Все угрюмые да какие-то нечесаные. Впрочем, они ж с дороги, Аннушка, погоди судить. Но один гляжу, выделяется. И ликом не похож на остальных своих соратников. Статен, высок. Чернобровый, а волосы, гляжу, русые, будто колосья пшеничные в конце августа жарким солнцем выбеленные. Не похож он на них. Странно так. Да и смотрит ястребом. И от взгляда его прячу взор, потому что будто в душу он заглядывает. Зябко вдруг мне становится. Вот и о нем, этом ратнике, речь зашла. Представляет его епископ, как слугу короля верного, и звать его - Гасленом де Шони (пойди, выговори!). Вассал этот проявил себя в битвах верным соратником, потому-то Генрих ему поручил сопроводить невесту ко престолу Французскому, коли батюшка согласие свое даст. Господин де Шони великому князю кланяется. Говорит, велено ему защищать невесту королевскую ценой своей жизни, и он, как преданный слуга, готов до последнего вздоха быть рядом с ней (то бишь - со мной) и защитить от опасности. Вот сказал и на меня посмотрел. И подумалось вдруг, будто обет произносит он на венчании. И стоит, как жених рядом с батюшкой, и клянется ему в вечной мне верности, пока смерть не разлучит нас. Задрожали колени у меня. В жар бросило. Что за мысли глупые, княжны недостойные? Да и взгляд его, скорее уж предупреждение: «Не играй с огнем, девица». Иль почудилось мне? Отвожу взор первой, опустив очи в пол. Не хочу, чтоб прочел чужеземец в глазах моих печаль великую. И страх перед неизведанным. Пусть не знает он: рвется сердце мое на волю птицей вешнею. Да и не желаю видеть предупреждения в доме у себя, в горнице дворца княжеского. Знаю я и без этого: не ждет меня на чужбине прием сердечный. Не будет друзей. Только недруги. И будет все вокруг чужое мне…
Дальше пир горой в честь прибытия. Стол накрыт и вино рекой. А епископ с батюшкой говорят сидят. Судят-рядят, как же лучше быть. Кому, какие выгоды союз со мной принесет. Каждый хочет своего, потому еще впереди переговоры долгие. А сегодня день для отдыха. И звучат тосты длинные. И девушки-прислужницы не успевают порой наполнять вином кувшины из злата да серебра диковинные, из походов боевых привезенные да у купцов заморских купленные. И разомлели все от еды-питья, что на столах не кончается. Веселье льется рекой. Епископ Роже, слышу, интересуется, неужто правда, что великий князь, побывав в древнем Херсонесе, привез в славный Киев-град головы святых Климента и Фива, ученика его. Отец отвечает ему, мол, верно все. Обещает епископу святыню показать. Тот обрадовался. Говорит непременно надо побывать там, мол, дано ему такое поручение. Батюшка лишь усмехается: впереди у нас много разного. Все покажем, всем ублажим, чтобы неслась слава о величии Ярослава Мудрого и Руси-матушки дальше горизонта бескрайнего.
А вино все не кончается. Разгорячился народ и пошел в пляс. Девицы-красавицы да лихие дружинники. Чужеземцы не отстают, не знают усталости. Да и девицы русские уж больно пригожие. Правда, некоторых гостей прям тут сон сморил. Так и лежат, на лавках иль столах, рядом с кубками полными. И веселая музыка льется со струн гусляров. И поют песни девицы, хоровод водят, смеются да весне радуются. А мне так страшно стало, что не увижу ничего этого боле. Ждут меня иные танцы, песни, люди, порядки. Не будет речи русской вокруг. Не станет рядом отца-защитника. Не смогу есть и пить об отраве не думая… И так тошно мне, что слезы наворачиваются. Тихонько, как мышка, встаю и иду на улицу. То ли душно стало в горнице, то ли печаль горло сжала мне, но не смогла я больше так сидеть, себя хоронить. Тонкой прохладой закат меня окутывает. Вокруг избы да терема. Где-то слышна песня. Вон, вдалеке пастухи гонят коров с пастбища. Баба с коромыслом от колодца идет. Детей домой зовут матушки да нянюшки. Ветерок несет аромат цветов вешних. Первых подснежников, что сквозь уже совсем талый снег пробиваются. Весна стоит. Все кругом легкое, радостное. Деревья скоро будут в цвету и травка первая пробивается. А на небе луна круглая, как блин масленичный, висит. Глядит сверху на меня, улыбается. Или это все же девица бежит на встречу к суженному, как бабки говорят? Качаю головой, себе удивляюсь. Что ж за глупые мысли бродят в голове моей? Снова улыбаюсь сама себе. Ничего, Аннушка, кто разумеет красоту в природе, никогда один не останется. Ну и пусть, что предстоит ехать мне в чужую сторону, в страну неизвестную Францию. Говорят, да и читала я, там сады такие, что еще никто не видывал. Да леса такие же дремучие, как и наши. Ну и пусть, что умница-разумница дочка любимая княжеская станет женой дикаря нечесаного… Зато буду зваться королевою. Эх, судьбинушка. Вот бы бросить все, о земь удариться да превратиться в птицу вешнюю. Как в сказке, что нянюшка мне сказывала. И лететь себе в высь до самого солнышка…
- Что ж, княжна, заскучали вы на пиру?
Слышу речь иноземную. И говорят на греческом. Удивительно. Чисто так, будто учитель мой. Но не обмануться мне. Этот голос грубый, но каждой ноткой за душу цепляющий. Я узнала его. Отчего он запомнился? С хрипотцой, холодный, с насмешкой. А мне отчего-то представляется, как шепчет он слова ласковые… От мыслей таких невольно пальцами губ касаюся, будто боюсь, что вслух скажу. Спиной ощущаю его присутствие. И не слышала, как подкрался слуга верный жениха моего французского. Снова страшно и горько мне становится. Сразу ведь поняла я: неспроста он тут. Следит за мной. Только вот зачем? В чем уличить хочет? Какое задание тайное получил от правителя своего?
Но молчать не красиво так.
- Нет, господин де Шони, просто душно стало в горнице, - отвечаю, слегка повернувшись к собеседнику, - А вам, что же, не весело? Не пьянит вино и девицы взор не радуют? – вот и расскажи, милый мой, что тут делаешь и зачем следишь за мной?
Де Шони хмыкает в ответ, уж не знаю, чем удивила я его.
- В моей стране девицы, королевской крови не ведут бесед с незнакомыми мужчинами вот так легко.
Теперь ясно мне. Но не тебе меня учить уму разуму. Вот и промолчала б ты, Аннушка. Ан нет. Слова вперед мысли летят:
- Сказано было, что вы первый слуга и защитник мой, отчего ж должна страшиться я вас? Кому ж доверять еще? – чуть приподнимаю бровь, говоря ему: «Ты вассал мой будущий, так что место знай!».
Господин же сей лишь улыбается в ответ. Взгляд суровый игнорирует. Молчит. О своем думает. Упирается взором в луну-красу. Стоит - любуется. Будто и нет меня, и не говорил со мной.
Сколько минут несчитанных вот так стоим в тишине. Будто нет меж нами пропасти. И знакомы мы с детства самого. Не могу понять, отчего так легко себя с ним чувствую, ведь страшусь до смерти?  Только ведь подозревала в злом умысле?
- Красота русской природы всегда поражала меня, - наконец произносит иноземец, все так же глядя на полную луну.
- Я буду скучать по ней, - отвечаю, даже не подумав, будто с другом давним беседу веду, - Сложно жить вдали от Родины. Не слышать речи с детства знакомой, песен. Не быть собой. Поменять все, даже одежду…
Вдруг понимаю я, что не о том и не с тем говорю. Для чего душу свою открываю ему? А он, вдруг, ни с того ни сего, говорит мне тоном искренним:
- И даже имя…
Поворачиваюсь к нему лицом. Ловлю взгляд печальный. И вдруг, будто тонкая нить, нас связывает. Не знаю я названия горести его, но отчего-то понятна она мне, будто есть общее в судьбе у нас. А он вдруг шаг навстречу делает. И теперь стоим лицом к лицу друг к другу. Совсем рядышком. Вижу, как вздымается грудь под камзолом расшитым золотом. И блестят очи его от чего-то невысказанного, потаенного. Прямо в глаза смотрю ему. Что за боль сердечная мне послышалась? Какая тяжесть на сердце лежит война этого?
Вопросы кружат в моей голове, и думается мне, что он видит все. Читает, как книгу открытую. Но не желает моего сочувствия. Вдруг отворачивает и говорит зло:
- Луна везде одинаковая, княжна. Как на нее не посмотри.
Отступаю на шаг назад, отшатнувшись, будто от удара жгучего. Обидно вдруг становится. Ведь, не хотела я задеть его. И слова вроде простые сказаны, но уж слишком зло они мне брошены. Снова шаг назад и оступаюсь. Совсем позабыла я, что на крыльце стоим, и ступени вниз ведут высокие. Взмахиваю руками, будто лебедь с озерной глади взлетающая. Только не за что схватиться. Может вот оно – избавление: умереть и не знать горькой участи? Закричать бы мне, да от страха горло, будто льдом сковано. Да и смерть страшна. Пусть уж лучше видеть не родное все, но не смыкать очей на вечно мне…
Тут пальцы сильные моей руки касаются. Перехватывают за запястье. Резкий рывок вперед. Иначе вдвоем упадем. Не удержав равновесия, падаю прямо в объятия спасителю. Чувствую пальцы на талии. И прижимает он меня – крепко крепко. Аж, дышать трудно. И грудь в него упирается, и стыдно становится от этого касания. И не потому, что девица, и не столько от смущения. Вдруг зажглось внутри что-то тягучее. Ни на что прежде не похожее. Будто падаю я с высоты большой и знаю, что разобьюсь о земь ударившись. Но не могу восторг сдержать и радуюсь полету своему краткому. А он талию мою крепче обхватывает. И чувство такое, будто хочет поднять, закружить, подарить воображаемый мною полет по-настоящему, как детей малых радуют. Ладони его жгут меня и ложатся ниже, на косточки бедренные, чуть сдавливая. Подаюсь вперед. И в ужасе вырываюсь, испугавшись себя. Не понимая этого. Не желая этой близости, я рвусь прочь, оттолкнув его ладонями в грудь.
- Что вы себе позволяете? – говорю, а сама задыхаюся. Что со мной? И ведь не страх говорит во мне, что могла упасть и разбиться я. И не смущение от близости… Огонь внутри разгоревшийся. Его боюсь до одури. На теле, где касался меня, клейма наложены. И они зудят, и огонь внутри подначивают. Я боюсь. И дрожу. Что со мной? И приличия вспоминаю я. Говорю, а сама вижу, что он понял все. И во взгляде мелькает удивление… нет, то почудилось мне. Сбегаю вниз по ступеням, повернувшись спиной. И слышу смешок. Ощущаю каждой частью тела своего его превосходство. Только в чем же оно? Что со мной?! Что это приключилось? Щеки жжет от стыда и неясного томления. Грудь сдавила печаль до селе не ведомая… Что ж это со мной?! Да и куда бегу с пира, от гостей? Остановившись, оборачиваюсь. Он стоит будто изваяние, глыба каменная. Так красив, что не могу глаз отвесть. И боюсь его и любуюся. А он лишь в ответ улыбается. Ну, уж нет! Не бывать тому. Сжав кулаки, стою, внутри себя обиду подогревая, чтобы сил дала для отпора супостату. И в глаза смело смотрю: «Мол, не будет по-твоему! Не боюсь тебя!». Поднимаю гордо голову и наверх иду. Медленно. Каждым шагом утверждаю: «Я княжна. Не ровня тебе. Не испугать меня!». Прохожу мимо, вскинув голову. Совсем рядышком. Подол об ноги его обвивается, будто просит: «Иди сюда!». И огонь в глазах его плещется. Задрожав, сбиваюсь с шага я, оступаюся. И ладонь мою вновь пальцы его обнимают, поддержав вовремя. Ох, зачем же ты? Если все равно тебе? Не хочу думать, что добрый ты… Чуть к себе притягивает и говорит тихо-тихо, будто есть она теперь, тайна между нами:
- И это благодарность от княжны за спасение?
Вздрогнув, стою. Не отнимая руки. И скажу я вам, что касание его будто луч во мне разгорается.  Будит жизнь внутри. Поднимаю глаза на него. И ловлю ухмылку дерзкую. Ах ты!
- Велю завтра выдать вам мешок золотых рублей, ежели вас устроит сей дар за мое спасение!
Вырываю руку и иду вперед, а он смеется тихо, даже вижу, как блестят в лунном свете его белоснежные зубы:
- У вас, кажется, говорят: «Долг платежом красен»?
Оборачиваюсь:
- Мало вам?
- Нет. Просто предпочту оставить вас в должницах.
Чтобы это значило? Да и как смеешь ты, простолюдин, спорить с княжеским словом?
От обиды аж ножкой топаю. Не опущусь до таких глупостей.
- Решать вам. До завтрашнего утра мое предложение в силе. Если передумаете. Но большего поступок защитника моего, если верно я поняла вашу речь перед батюшкой, не заслуживает.
- Поживем – увидим, - отвечает и вдруг сам смущается. Да ведь и, правда – откуда такие познания? Для чужеземца он хорошо знаком с нашим говором. Что же таится в душе твоей? Уж верно прислан ты проследить за мной… Ох, Аннушка, не к добру все это, не к добру.
 
Возвращаюсь в горницу. А пир подошел к концу. Кто ушел почивать, кто прям тут уснул, кто пошел в кабаки гулять да девиц блудить. И что радует, отлучки моей и не заметил никто. Бога молю, чтобы не связали отсутствие иноземца с моим. Но никому и дела нет. Опьяненные, все спать идут укладываться. Как и я. Только сон все не идет ко мне. Все чудится в свете лунном усмешка хитрая. А когда все же забываюсь я сном тягучим, то вижу лишь лицо его. И горит вновь все внутри меня неизвестным пламенем. И хотела б я сказать: то испуг всему виной. Да ведь себя-то не обманешь ты.

Киевская Русь. 1050 год от Рождества Христова. продолжение. часть 2.

...Вот и рассвет за окном стекла слюдяные трогает. Утро раннее встречает птиц радостным щебетом, и кажется, что и не было ничего. Глупости. Слишком я переживала за то, как пройдет все. И за жизнь свою будущую: вот и померещилось. А за окнами весна идет, и слышатся напевы, говор родной да звон колоколов. К заутрене звонят. Как привольно дома жить да свету белому радоваться. Приходят служанки. Помогают мне сарафан надеть. Вьется легкая ткань по белой рубахе нательной, по горловине да рукавам расшитой. И цвет сарафана – будто небо за окном. Темно синим поясом талию стягивают. Косу собирают толстую, лентой ее будто коня ретивого сдерживая. Поверх надеваю сама платок расшитый. Не праздник уже: по-простому буду ходить. От вчерашнего кокошника тяжелого до сих пор голова гудит. «Иль от встречи на крыльце терема?» – шепчет кто-то внутри меня. «Ну-ка: прочь!» – гоню мысли глупые. Все привиделось да причудилось. Прочь! Отпускаю девушек. Вдруг слышу, как об ставню бьется что-то легонечко. Стук, стук. Раз, другой. Что это? Подхожу ближе к окну. А под ним, словно в детстве, стоит Илюша мой, друг сердешный! Замираю на секунду, стараясь радость сдерживать. Но рвется она птицей. Улыбаюсь другу и потом грожу пальчиком. А он зовет меня спуститься к нему. Не думая, выхожу из горницы, прохожу еще и сбегаю вниз, через черный ход. Как и раньше все. Сердце радуется. И вернулся же из похода дальнего. А ведь не ждала я его уже. Думала, уеду, не простившись.
Вот стоит он предо мной. Не мальчишка вовсе. Бравый воин. Широкоплечий. Высокий. Белокурый. Настоящий боец русичей. И кольчуга еще на нем и шлем в руках. Видно, сразу кинулся он ко мне на прощание. Иль свидание…
– Аннушка! – восклицает Илья, руку сжав протянутую, – Довелось-таки свидеться!
– Я и не ждала уже тебя! А ты – тут. Как же рада я!
– Ты послушай меня, милая, приходи на закате на окраину. К тому месту, где мы всегда детьми еще собиралися.
– Что? Приключилось что-то? Да и не могу я…
– Приходи, прошу. Не могу я сейчас всего сказать. Мы только прибыли. К батюшке твоему идти нужно на поклон да отчет. Я и так сбежал…
– Ох, зачем же ты так. Знает, отец, что друг ты мне с детства. Разрешил бы потом свидеться…
– Ошибаешься. Приходи, прошу.
Говорит и уж смотрит в сторону. Убегает прочь, лишь моля прийти. Что же делать мне?!
Весь день брожу по терему, сама не своя. Ничем не могу занять себя: ни шитьем, ни чтением. Хорошо еще, на охоте все. И не встретился мне гость пугающий.
Не могу решить, как же быть мне с просьбою. Неспроста Илья зовет меня. Значит, случилось что-то в походе ратном. Может, ждет его какое наказание? Может, хочет просить меня замолвить словечко перед батюшкой? Иль напоследок желает свидеться? Ведь, не просто и ему со мной прощаться-то?
Но умом понимаю я, что какой бы ни была причина его, не должна княжна сосватанная бегать по городским окраинам. Негоже девице на закатной росе с мужчиной видеться. Да с таким, что глаз не отвесть. Ух, что злые языки могут порассказать о таком.
Нет. Нельзя, Аннушка.
И еще нельзя милая, потому что хочешь ты, чтоб вас увидели. Чтоб распался брак сговоренный. Чтоб была свободна ты!
Глупая! Ты ж на всю жизнь опозоренной будешь. Отец, семья отвернуться от тебя. Да и о правителе Руси молва пойдет подлая.
Нет. Нельзя, Аннушка!
И сижу я так до самого вечера. Вот и солнышко к закату клонится. И страдаю от того, что другу даже милому не могу ответить на просьбу его. Но умом должна думать, государыня будущая.
Вот и солнышко к закату клонится. Вдруг вбегает сынок кухарки нашей Дарьюшки.
– Вот тебе, княжна.
И протягивает руку мне. Ладонью вверх. А на ней записочка. Забираю ее. Отпускаю мальчика.
Не могу решиться взглянуть и узнать, что написано. Понимаю. Знаю, от кого она.
Собираюсь быстро я, чтоб не дать себе опомниться. Я бегу на встречу к другу милому, потому что пишет он, что вся жизнь его от меня нынче зависеть будет. Не могу отказать человеку близкому. Ведь не делал он мне зла во век.
И боюсь идти. Знаю, что опасно делать так, но скорее сапоги натягивая. И одежда на мне не девичья. Скинула я второпях сарафан цвета небесного и надела кафтан да штаны мужские. Волосы под шапку убрала. И совсем на мальчишку похожа теперь. Так будет легче мне уйти незамеченной. И опять бегу через черный вход, крадусь как зверь, ступаю тихонечко. Вот и двор дома позади уже. Улицы да околицы. А закатное солнышко все блестит по крышам да в куполах золотых путается.
Ой, натворишь ты дел, Аннушка! За себя боязно, и кругом все будто следит за мной, каждое окошко пустым глазом на меня заглядывается. Вот и дома остались позади. Теперь бегу бегом. И не как в детстве все теперь. Жутковато тут. Лес совсем рядом раскинулся, и цепляется ветками острыми за городскую окраину. Будто захватчик в дома пробирается. И не видно нигде друга милого. А вокруг все темнее становится. И пустые без листьев кроны над головой смыкаются. И чудится, будто волки воют в чаще густой, на охоту сбираяся. Чуют они, как бьется сердце человеческое глупое. Вот и опушка, где мы детьми с раннего утра всегда встречалися, а потом вечерами костры жгли да хороводы водили. Оглядываюсь. Никого. Вдруг рядом ветка хрустнула. Я от страха аж отпрыгнула в сторону. Сердце зашлось так, что дышать больно стало мне.
– Это я, Аннушка.
– Илья…, – говорю на выдохе, пытаясь дрожь унять. Так стоим в тишине немного мы. И совсем рядом сова ухает.
– Испугалась ты? – спрашивает, а сам в глаза заглядывает и не на этот вопрос ответа ищет он.
– Ох, что ж ты прячешься, глупый, показался б мне сразу же!
– Прости. Убедился, что ты – это ты. Вон как вырядилась, прям от хлопца и не отличить, – улыбается Илья. И от этого так спокойно вдруг становится. И чего я так перепугалася? Ну, уж природы-то бояться нечего. Остальное подождет пока. Ведь последнее это наше свидание. Да и помощь другу нужна. Значит, долг мой, не забыть то, что вместе выросли, и помочь ему.
– Я ж тайком ото всех из дома выбралась, – улыбкой ответной его одаривая. – Что ж – не нравится?
Говорю, а сама и не знаю, зачем спросила я. А Илья вдруг совсем близко подходит ко мне и берет за руку:
– Нравится, Аннушка! Все мне в тебе нравится!
– Ох, Илюша, – шепчу, изумленная теми чувствами, что в словах его и глазах плещутся. А чего ж ты ждала, Аннушка?! Ну и натворила я дел. Ведь знала, чувствовала. И все равно пошла. И надежду дала. И себя, и его опасности подвергла…
Пытаюсь отойти, руку убрать. А он не отпускает.
– Что же надо тебе было, Илюш, скажи уже. Что за беда приключилася? – и кого же я обманываю. И зачем за соломинку хватаюся? И без слов ясно, что не за помощью он звал меня.
– Беда… – Илья, замявшись, глаза отводит, а потом вдруг снова меня к себе притягивает. – Да, беда, Аннушка! Что не мил мне белый свет без тебя, девица! Убежим! Ведь ненавистен тебе жених иноземный и не такая ты, чтоб вот так взять да послушаться! Убежим! Все готово у меня. Только «да» скажи, и ускачем вдаль!
Как ушатом воды облили меня. Столько чувств невысказанных, надежд, желаний и горестей внутри борется. Только скажи… И все. И не будет ничего. Он да я. Разве плохо нам? А найдут, когда вас, ты подумала? Что с тобой да с ним батюшка сделает? Убьют его. На дыбу. На всеобщее обозрение. Да и позора не оберется отец мой. Как в глаза иноземцам глянет он? Что о стране нашей они подумают? Как потом обернется все? Не войной ли? Ни голодом?
– Погоди, Илья.
Вырываю руку. Отхожу.
– Я бы рада сказать, так и что потом? О судьбе ты моей да своей подумал хоть? Что нас ждет и что будет? Как нам жить? Вечно прятаться? Да и не могу отца подвести я так…
А он снова ко мне рвется, руки к губам прижимая:
– Но ведь любишь ты меня, Аннушка?
Люблю. Не могу я так сказать ему. Дорог Илья как друг верный, как первый мужчина, который рядом был, на которого глядя, познавала я суть их поступков и чаяний. Но любить… Да, я люблю его. Но как брата названного. Как родного человека, что с детства рядом был.
Я молчу, а он весь дрожит стоит.
– Ох, Илюшенька! Ты дорог сердцу моему как никто другой! Нету друга у меня более верного. Нет соратника душевного…
– Не о том я спрашивал… – перебивает он и смотрит вдруг зло. Будто и не он передо мной стоит. Кто-то другой, незнакомый.
– Понимаю я, но и ты пойми – судьбы у нас разные…
– Ну, конечно же! Сын дружинника не чета княжне-боярыне! – и кричит на меня, зло, жестоко за плечи схватив. И огонь в глазах горит пугающий. Что задумал ты?
– Отпусти меня, больно, – шепчу, пытаясь со страхом совладать. Теперь понимаю я, какой опасности себя подвергала, убежав сюда из дому. И надежду ему дала ложную. И сама могу поплатиться за глупость и доверчивость.
– Больно?! Это мое сердце страдает от тебя! Вон ты какая, оказывается!
– Пусти, Илья, – говорю сурово, откуда-то сил набравшись. А он хватает меня в охапку и целует в губы яростно. Жестко, больно, наказывая. Но за что? Ведь не обещала я никогда ничего тебе?!
Страх внутри все сковал, будто лед на реке встал. Но он и сил вдруг придает: животное желание бороться за жизнь и не более. Потому кусаю я его. Точно зверь ревет он раненный, утирая кровь. И глаза его застилает пелена красная. Не на шутку тут я пугаюся. Отскакиваю от него. Вокруг оглядываюсь и вдруг понимаю, что от страха не могу понять – где ж тропинка, по которой пришла я сюда?
А Илья ко мне подбирается, словно зверя загоняет. Кружит около меня, испугом упивается. А я совсем растерялася.
– Я прошу тебя, вернись ты, друг мой! Илья, прошу, не делай глупостей! Не пугай меня!
– Глупость я уже сделал, когда поверил глазам твоим да речам елейным!
– Каким? – я и, правда, ума не приложу. Никогда-никогда ничего не обещала я, и не делала ничего предосудительного. Брат он мне. Друг и не более. Может, конечно, как и любая девушка, я на него заглядывалась, но мысли эти отметала в раз – он же друг мой. И не более.
– Эй, дружинник!
Голос прорезает тишину леса как молния. Замирает все вокруг. Оба мы стоим не дыша. И вроде вот оно мое спасение. И погибель моя. И Илюшина.
Сама не зная, о чем Бога моля, оборачиваюсь. Так и есть. Я узнаю теперь этот голос везде. Перед нами стоит господин де Шони, с коня спешившись. От ужаса ноги подкашиваются. Голова кругом идет, и я падаю. И оба они ко мне ринулись. Но он вперед успел. Оттолкнул Илью, И меня подхватил под руки.
А я… Я упасть хочу. Умереть на месте тут. И не за себя мне боязно. За Илью… Что ж с ним станется?
– Уходи, – говорит де Шони, меня к себе прислонив, – Забирай коней своих, что в леске стоят, и скачи во весь опор с глаз моих.
Неужто? Что это мне послышалось? Отпускает он его? Почему? Как? Мне не верится!
А Илья стоит, поникнув, голову повесив. И вдруг рвется ко мне. А господин его вновь отталкивает:
– Уходи, – рычит, – Последний раз говорю!
– Уходи, – шепчу, – Беги, Илья…
И такая боль и обида в глазах его читается. Сердце рвут они на куски мое. Плохо мне до одури. По щекам слезы катятся. Он стоит, не решается. Только не делай глупостей, милый друг! С нас достаточно! Натворили дел, как расхлебывать?
Руку мне протягивает: мол, тебе решать. Не могу, Илья, не могу. Никак. Отступаю, и некуда. За спиной де Шони стоит, скалой неприступною. Все теперь будет в жизни так.
– Уходи, Илья, я прошу тебя!
И лицо его искажает боль. Дернулся от слов, как от пощечины. Отвернулся, руку убрав протянутую.
– Прощай, Аннушка.
Я смотрю в спину ему и горько плачу: не такого я хотела прощания…
Вот и нет его. Скрылся за соснами. А мы стоим с господином все так же. Он крепко прижимает меня. Будто чувствует, что нельзя отпускать: убегу с Ильей…
И тишина в кронах пустых деревьев молчит. И звенит в ушах сожаление. И горько так, будто яду выпила…
– Отпустите меня, – говорю, наконец, когда все кончено.
Медленно он отходит от меня. Смотрит испытующе. Не сносить тебе головы, Аннушка. Но одно сердце радует, что Илью отпустил он. Почему? Не могу разуметь. А спросить – боязно. Может глупый холоп и не интересен ему. А вот княжна неразумная, под удар свою честь поставившая…
Так и стоим в тишине, и только ветер в верхушках еще лысых деревьев путается. И ночь крадется, прохладной мглой накатывая.
– Нам надо уходить, – наконец молвит он.
Киваю, потому что боюсь слово молвить. Лучше б обругал меня, накричал, но понятно б стало мне, что ждет по возвращении в терем царский княжну неразумную. Но он молчит и коня берет под узцы.
– Садись на коня.
Подхожу ближе, боясь перечить. Легко подсаживает он меня в седло, обхватив за талию. И вдруг не хочется мне, чтобы отпускал он меня. Накатывает волной все страхи дней прошедших и сегодняшнего. Почему-то вдруг думается мне, что он все знает про меня. Понимает кручину мою.
Но ладонь его улетает прочь. И так одиноко мне. Не хочу я теперь возвращаться. Убежать бы сейчас, нагнать вот Илью, да пуститься во все тяжкие. Что стоит – коня по крутым бокам ударить? Я неплохая наездница. Только дать волю животному быстроногому…
– Не вздумай, – вдруг говорит он мне. Потом молчит, о чем-то своем размышляя.
– Глупостей натворила, теперь сиди – помалкивай.
Послушно киваю. И легонько трогаю коня, понукая идти вперед. Он берет жеребца под уздцы и вдет вперед по тропинке, ему одному ведомой. Теплый мох и молодая трава приглушают поступь лошади. Нет-нет хрустнет ветка. Деревья расступаются и вот уже виден город, в котором почти все огни потушены.
– Что скажешь князю великому?
Вздрагиваю. Отвечаю, подумав:
– А вы?
Пытаюсь хитростью узнать, что на уме у него. А господин лишь ухмыляется. Раскусил меня. Да и задача не сложна. Ясно ведь – от его слова моя судьба теперь зависеть будет. Что я тут делала? С кем была? Как его встретила? И если не встретила, где он был?
– Я? А что я? Гость на охоте заплутал, еле-еле путь к городу нашел…
Невольно кулаки сжимаю, заставляя коня остановиться. Де Шони тоже замирает и смотрит на меня. А я теряюсь под его взглядом насмешливым. Потому что и не хотела, чтобы вышло все так, но и знала: нельзя княжне просватанной на свидания бегать к мужчине чужому. Пусть и друг он мне с самого детства. Да и вон как все обернулось. Не окажись де Шони рядом, как бы повел себя Илья? Ведь отказ мой задел его за душу, в самое сердце ядом проник. Да я и сама не ожидала такого. А чего ты хотела, Аннушка? Шла сюда с умыслом. И понимала, что Илья – возможный путь к побегу.
Наверное, все это слишком на лице моем читается, потому-то де Шони снова ухмыляется и велит коню идти.
– Не дури, княжна. Через пару дней поймали бы вас. И что тогда?
– Не с руки нам с вами такие беседы вести. Никто бы нас не ловил. Потому что и ловить было б некого. Мы с детства с Ильей друзья-товарищи. Хотели попрощаться вот…
«Наглая ложь» – слышу сама в словах своих и во взгляде его читаю.
– Ай-ай, врать-то нехорошо, милая.
И тут вдруг понимаю я, что уже вот как битый час мы говорим на родном мне языке. Господи! Да ведь точно шпион он! Что же я наделала?! Как могла надеяться, что смогу избежать позора? Само собой он все расскажет по приезду. Не батюшке, так епископу. И тогда… Тогда лучше не жить мне на свете белом…
Я вся дрожу. И не знаю, как успокоить себя. То есть он прекрасно владеет языком нашим, но ни разу о том словом не обмолвился?!
– Для чужеземца вы прекрасно изъясняетесь на нашем наречии, – отвечаю по-гречески.
– Что сказать тебе, княжна: после того, что я увидел, можно на любом языке заговорить, – говорит он, поддерживая игру и переходя на другой язык.
От досады губу прикусываю. Вот какой! И по-гречески говорит, и по-русски. Кто же ты такой?
– Не пойму, о чем вы, сударь.
Гордо приподнимаю подбородок, всем видом показывая, что абсолютно уверена в том, что говорю.
– Я вот все думаю, как же мне поступить? Нелегко лгать аж двум правителям!
– Лучше расскажите, как выучили наш язык, говорят, он очень непрост в познании?
Лучшая защита – это нападение. 

 

Гонконг.

"Жизнь вынуждает человека к множеству добровольных поступков". (с)

Удивительно, но со временем я почти забыл лицо мамы. Хорошо, что в доме сохранилось немало фотографий. Хотя они все равно не передавали живости ее черт. Да и фотографии часто врут. Человек волей неволей позирует. Редко, когда получается кадр, отражающий истинную суть вещей. И все же, когда я посматриваю фотоальбомы, вижу там разную маму. Девочку. Юную девушку. Но в большинстве своем – взрослую женщину, то смеющуюся, то ласковую, то грустно улыбающуюся. Одну. С отцом. Со мной на руках. Это как кадры кинохроники, только мотор, листающий картинки, запускает мозг, часто прибавляя к имеющейся реальности в виде фотографии, воспоминания, которые делают картинку полной и цветной. И все же. Я почти не помню маминого лица. И вообще, вы замечали такое, что лица ушедших (или тех, кого ты долго не видел) сохраняются в памяти каким-то конкретным кадром. Порой даже не соответствующим реальности. Почему-то мозг выбирает определенный образ. Или деталь. Волосы. Улыбку. Движение губ. Вот и сейчас я видел маму и в общем (как на моей любимой фотографии), и как бы по отдельности – глаза выхватывают то улыбку, то руки, то локон, через который на лицо падает луч солнца. Я вижу ее смеющейся, когда она катает меня на качелях в саду. Нам хорошо. Это настоящее веселье. Потому что я слишком мал, чтобы быть обремененным проблемами (реальными, жизненными), а мама ... Она просто счастлива конкретным моментом. Так, как это умеют, пожалуй, только матери. Потому что ребенок затмевает для них весь мир.
В кадрах моей кинохроники мы смеемся, и я просто кожей ощущаю, как мне хорошо. Как славно нам быть вместе. Тепло и уютно. Спокойно. О, если бы можно было вернуться туда. Как бы хотелось, чтобы  мама обняла меня по настоящему...
Но ведь это и так много – сейчас она рядом. Шепчет милые глупости и говорит, что любит больше жизни. Что будет любить меня всегда. И я безоговорочно верю ей. Моя мама мечтала о сыне, как рассказывал мне отец. Странное желание для женщины. Обычно хотят девочек, чтобы наряжать их, учить печь пироги и быть лучшими подругами. Однако моя мама знала, что у нее будет сын. И заранее придумала имя. Она была немкой по происхождению, отсюда и мое имя – Кай. Мама поставила отцу условие – первое имя будет именно этим, а там хоть еще десять в угоду итальянской родне. Она говорила: "Сын будет всю жизнь носить твою фамилию, как знак принадлежности тебе, так пусть ему на память от меня будет имя." Отец не смел (да и, думаю, не хотел) спорить. Вот так и вышло, что появившись на свет, я уже не соответствовал стандартам – носил имя и фамилию мало соединимые между собой, но данные от всего сердца. Потом отец не раз говорил, что мама удивительно угадала с моим именем. Оно подходило под мой характер. Даже в детстве. И не подумайте, что я был таким же "плохишом", как тот Кай из книги. Совпадение было не в этом. Моя детская рассудительность поражала всех вокруг (особенно жгучих и скорых на любые действия итальянцев), а потом превратилась в кличку – "Снежок", которая как нельзя лучше отражает мое поведение. Говорят, имя определяет нас. Думаю, со мной как раз такой случай.
Размышляя обо всем этом, отматывая пленку памяти, я плыву, взмывая вверх и вниз на качелях, выхватывая и останавливаясь на наиболее приятных моментах. И во всех них – мама. Правда, теперь тут появляется и Герда. Только не та девочка, которой она должна быть в детских воспоминаниях. А женщина, которую я знаю теперь. Их лица с мамой сливаются воедино. И, кажется, становятся все дальше от меня. Я так не хочу просыпаться. Ну почему они уходят?
 
Как сквозь вату различаю голоса. Один хриплый, не могу сказать, кому он принадлежит. Другой голос – более знакомый.
Они спорят о чем-то.
Хриплый убеждает знакомый голос, что нужно задержаться. Что положение дел таково. Иначе ему (кому не ясно) не перенести плавание. Знакомый голос, явно более молодой, утверждает, что нескольких дней у нас (у кого?) нет. Его (кого?) хватятся, и тогда по всем портам, таможням, входам и выходам будут шнырять ищейки. Хриплый голос, как мне кажется, принадлежащий человеку в возрасте, стоит на своем – несколько дней, осмотр врача и документы. Молодой голос зло бросает, что у нас нет этих дней. Максимум сутки. И о ком и о чем это речь? Тогда они решают остановиться на одном дне. "Раньше не будет готов паспорт для нее" – заканчивает пожилой голос. Интересно. Для кого – для нее? Это сон или реальность? Где я, и о чем идет разговор?
Силюсь встать. Но меня насильно укладывают обратно и последнее, что я слышу: "Вколите еще морфий!"
 
Вдруг волной набегает паника. Резко врываются воспоминания минувших дней. Они кружатся водоворотом ужасных масок, боли и страха. Я сильный человек. И знаю это о себе. Однако за последние дни, кажется, утратил эту уверенность. Вдруг снова появляется мама. Она гладит меня, уже взрослого, по голове и шепчет, что все будет хорошо. И я так хочу ей верить. Но вокруг только злые усмешки моих врагов. Силюсь закричать, велю маме уходить, ей здесь не место, тут опасно. Но она все гладит и гладит меня, заверяя в своей любви и заставляя верить в себя. Нет, ей нужно бежать. Как можно скорее. И забрать с собой Герду, которая маячит за ее спиной. "Бегите!" – хочу крикнуть я, но вырывается лишь хрип. А злые лица все ближе, и они тянут к ним руки, силясь забрать все самое лучшее, что у меня есть. "Прочь! Бегите прочь!" – снова и снова, как заклинание повторяю я, но ничего не выходит. Руки смыкаются кольцом, хватая маму и Герду...
 
Подскакиваю на кровати и понимаю, что кричу в голос. Сделав над собой усилие, замолкаю. И еще долго прерывисто дышу, возвращаясь к реальности и превозмогая боль. Руки судорожно сжали простынь. Липкий пот катится по лицу. Утираю его тыльной стороной ладони. Оглядываюсь по сторонам и не понимаю, где я. Сначала волной накатывает ужас. Озираюсь по сторонам, как загнанный зверь.
Я тут один. И это не камера.
Немного расслабляюсь. Это вполне уютная комната. Окна приоткрыты, впуская свежий воздух. Кровать большая и удобная. Пальцы ощущают прохладу чистых и явно дорогих простыней. Вокруг царит полумрак, но все равно очевидно, что комната эта находится в большом доме и обставлена дорого и со вкусом. В китайском стиле.
Вдруг голову пронзает удар боли. Падаю на подушку. Снова началось, а я уж и позабыл какова она, эта жгучая боль. От резкого движения снова начинают ныть ребра. И о них я позабыл во сне. Несколько минут лежу не шевелясь, успокаивая дыхание и боль. Осматриваясь. Надо мной темный балдахин с бахромой. В полумраке могу различить лишь очертания предметов обстановки. Перевожу взгляд дальше. Рядом с кроватью стоит капельница и ... Да, игла от нее воткнута мне в вену. Так. И что это значит? Отматываю память назад, хотя никак не хочется возвращаться в эти ужасные дни. Но помню только человека, за которым иду и иду по каким-то темным коридорам. И потом ничего. Провал. Темнота.
Что ж. Начнем умозаключения о себе с места нахождения.
Итак. Я в доме. Обо мне заботятся. Я, кажется, даже чист (насколько это возможно). Где я? И кто же мой спаситель?
Не успеваю додумать, как ответ является тут же. В комнату входит женщина, судя по одежде – медсестра или врач, а следом за ней коренастый пожилой человек и высокий молодой.
Силюсь разглядеть их лица. Но света не достаточно. Хочу приподняться.
- Нет, нет. Лежите, вам показан полный покой, – говорит врач и подходит ближе. Разглядываю женщину, позабыв о приличиях. Сейчас не до сантиментов. Нет, ее лицо мне точно не знакомо.
- Где я? И кто вы? – хриплю в ответ, все равно пытаясь встать.
- Успокойся, Кай. Слушай врача. Так ты только навредишь себе, – слышу властный, смутно знакомый, голос. Пожилой мужчина, китаец, подходит ближе к моей кровати. Теперь и его лицо я могу различить. И... Замираю. Это... Это мой адвокат..!
Похоже ужас на моем лице читается без всяких усилий. Я весь подбираюсь, готовясь, сам не знаю к чему… К борьбе за свою жизнь.
В ответ пожилой мужчина улыбается и кивает:
- Значит, узнал. Ну что ж. Теперь давай знакомиться заново. Мое имя – Джанг Гоу.
 
Сказать, что я удивлен, это ничего не сказать. Сейчас как раз один из тех редких моментов в жизни, когда я совсем не могу ничего сказать. Какой поворот событий. Еще несколько дней назад, все что, что мне было известно об этом человеке: это письмо от отца, которое  я так и не решился вскрыть (Иваныч не в счет), и краткий рассказ Арчи Фарнезе. Теперь же этот человек стал центром моей вселенной, потому что, похоже, спас меня от смерти.
- Но как? – выдаю на коротком выдохе (если дышать глубже жутко ноют ребра). Вопрос не самый вразумительный, но в голове мелькает столько умозаключений и теорий, что эта фраза является  наиболее простой, правильной и всеобъемлющей.
Гоу усмехается. Удивительно, как обстоятельства встречи с тем или иным человеком меняют восприятие его облика. Там, в тюрьме, мне казалось, что предоставленный мне адвокат – дряхлый унылый, не больно симпатичный, старик, который толком не может открыть и без того узких глаз. И я искренне ненавидел его за безразличное отношение к моей судьбе. Теперь же передо мной был, хоть и пожилой, но крепкий мужчина. Его лицо избороздили шрамы и морщины. Но улыбка удивительным образом преображала Гоу. И он становился похожим на этакого лихого пирата. У него был абсолютно лысый череп и удивительно красивые, почти женские, руки с длинными пальцами. Мне сразу подумалось, что Гоу должен неплохо играть на фортепьяно, но я тут же отогнал эту неуместную мысль. Одет Мистер Гоу был в домашний халат, расшитый золотыми китайскими драконами. Вид у него был умиротворенный. Он даже сложил пальцы домиком, давая мне рассмотреть себя. В то время как пришедшая врач мерила мне температуру и давление, меняла капельницу.
- Спасибо, мистер Гоу, – наконец произношу, не зная, что тут еще сказать, – Похоже вы спасли мне жизнь. Постараюсь этого никогда не забыть, – я слегка закашлялся, говорить было все же трудно. Да и меня реально переполняли эмоции. Врач тут же поднесла к моим губам стакан с водой.
- Вот попейте.
- Спасибо, – благодарю женщину, – Мистер Гоу, не знаю как, но я постараюсь отдать этот долг!
Закрываю глаза, для несколько глубоких вздохов. Такой пыл дается с трудом.
- Нет, мой милый мальчик, никакого долга за тобой нет.
Удивленно смотрю на него.
- Это я отдал долг твоему отцу. И теперь спокоен за свою совесть. Хотя, пока твоя нога не коснется безопасной земли, я не могу так говорить.
 
Удивление, читающееся на моем на лице, невозможно скрыть. И ворох вопросов снова роится в голове. Видя это, Гоу присаживается на край кровати.
- Пожалуй, пришло время поговорить по душам, – с усмешкой говорит он, – Зихао, – Гоу подзывает к себе вошедшего с ним молодого человека. Тот подходит и, с поклоном, останавливается рядом с моей кроватью.
- Зихао, передай белому господину, что он может войти через полчаса.
Подошедший парень кивает, кланяется и уходит без лишних вопросов. "Белый господин?"
- Зихао мой младший сын. Он помогает мне, пока иначе никак не устроен в жизни. Именно он помог найти того, кто выведет тебя из тюрьмы и передаст в руки своих людей.
- Что? Ваш сын? Вы так рисковали..., – недоумеваю я, силясь сложить во едино этот Китайский пазл.
- Долги надо отдавать, а какой ценой – это уж решать должнику, – кратко поясняет Гоу, а затем продолжает:
- Итак, меня зовут Джианг Гоу. Но так повелось, что для всех я – Джанг. Много лет назад я, тогда еще начинающий брокер, попал в очень неприятную историю. За нее мне грозила кара, не меньшая, чем тебе. Махинации никак не приветствуются в нашей стране, как и в любой другой, впрочем, - Гоу хитро ухмыляется и ведет рассказ дальше, погрузившись в глубины своих воспоминаний и слегка помрачнев, - Однако в Китае все наказания гораздо строже, чем где-либо. Тогда я уже почти распрощался с белым светом, не видя, откуда ждать спасения. И помог мне твой отец, Лайонел Карлеоне.
Мистер Гоу рассказывает, что отец разглядел в нем очень талантливого юношу, и всячески потворствовал его продвижению в биржевом мире. О многом говорит то, что юный Джианг Гоу вел какие-то дела с китайскими акциями от лица Карлеоне. Однако случилось несчастье, и молодого Гоу выдали с головой его же якобы друзья. Само собой, парень тут уже загремел в тюрьму и уже готов был прощаться с жизнью, потому как помощи ему, сироте, ждать было не откуда. Мой отец оказался единственным, кто не пожалел сил и средств для того, чтобы вытащить парнишку из тюрьмы, считая, что жизнь человека не стоит каких-то там цифр, и каждому нужно давать второй шанс. После этого Гоу еще долгое время вел дела Карлеоне в Китае. Выучился на адвоката (что как понимаете, оказалось очень на руку для меня) и имеет широкую практику, правда, сейчас уже отходит от дел, передав правление конторой своему старшему сыну Ли. Именно Ли Гоу, путем определенных махинаций, добился того, чтобы его отец стал моим адвокатом. Это был самый верный способ следить за ситуацией. А защищать меня Гоу и не намеревался. Его тактикой с самого начала было – стать удобным моим врагам, что давало возможность присматривать за мной и понять, чего добиваются от  власти, каково положение в реальности. Когда стало очевидно, что дело шито белыми нитками, а Юкки всячески способствует его развитию, Гоу стал продумывать план побега. Как вы поняли, этот китаец на своей шкуре испытал строгость и косность правовой системы своей страны. Именно поэтому, решил вытаскивать меня из тюрьмы таким способом. Знал: при влиянии Юкки и с учетом того, в чем обвиняется Кай Карлеоне, не сносить парню головы (почти в прямом смысле). Да и вообще, то, что мне надо бежать, Гоу понял сразу, как только Иваныч сбивчиво рассказал ему те крупицы информации, что узнал от Бриджит, и после обращения в полицейский участок. Времени было немного. И все очень рисковали. Но наличие денег и связей в разных сферах позволило Гоу сделать то, что сделано. Вытащить меня из тюрьмы, организовав побег.
В лихорадочной сумятице мыслей, царящей в моей голове после всего услышанного, мелькает одна, на которую не смел надеяться, будучи за решеткой: «Бриджит, все же это она. Не побоялась».
- А что с ней? Где она? – я очень переживал за девушку, благодаря смелости которой, стало возможным мое спасение.
- С ней все в порядке. Приятная и умная мисс. Мы вывезли ее из Гонконга. С твоим юристом. Теперь они в вашем родном городе. Оставаться здесь ей было бы опасно.
- Бриджит в Энске? С Юджином? – недоумеваю я. Вот это поворот.
- Да. Сказала, что вы взяли ее на работу, только не успели обговорить условия приема, – а Бриджит не промах, – Она все равно собиралась в Энск, как я понял, – продолжает Гоу, прерывая мои мысли, – а твоего юриста тоже надо было вывезти отсюда. Ну, вот они полетели вместе. Этот парень сказал позаботится о ней до твоего возвращения.
"Ох, шельмец!" – усмехаюсь я, понимаю, что, скорее всего Юджин старался не ради компании и не столько из вежливости. Бриджит очень привлекательная и легкая в общении девушка. Такому скромняге, как мой юрист, как раз такая и нужна.
- Что-то не так? – спрашивает мистер Гоу, видя, что мою задумчивость.
- Нет, нет, – заверяю его я, – Все в порядке. Вдвоем,  как говорится, веселее. Да и… Просто так много информации, что сложно сразу все расставить по местам.
- Ну и хорошо, – удовлетворенно улыбается Гоу, – А в происходящем – разберешься. Учитывая твое состояние немудрено не понять, что к чему.
Киваю Джанг Гоу и улыбаюсь в ответ:
- И все же... Даже не знаю, как передать вам степень моей благодарности... Я вам так обязан...
- Не стоит чувствовать себя обязанным. Теперь мы квиты. Я и твой отец. Разве есть лучшая благодарность для родителя, чем спасение его дитя? – Гоу снова улыбается и подтверждает свои слова многозначительным кивком.
- Тут я с вами полностью согласен! – улыбаюсь в ответ, - И все же... Не могу не удивляться превратностям судьбы..., – продолжаю я про себя, но выходит, что говорю вслух.
- Ты из породы счастливчиков, Кай. Это читается на твоем лице, – с важным видом поясняет Гоу.
Лишь усмехаюсь в ответ. Искренне поражаясь тому, как изменчива фортуна. Еще день (или два) назад я был на краю пропасти под названием "смерть". А теперь... Слова старого китайца все больше и больше питают меня надеждами на лучшее. Как минимум, пока я на свободе. И очень хочу жить. Быть и жать свободным.
- Итак. Юджин и Бриджит в Энске. А что же Иваныч? – прерываю свои мысли, пытаясь сосредоточится на насущном. О превратностях подумаю позже.
- Твой охранник преданный человек. Он искренне переживал за тебя. Но тут был бессилен. Потому я отправил и его в твой город. ФьЁдор ИвАновищ, - китаец с трудом выговаривает мудреные русские слова, - Сказал, что там свяжется с каким-то другим юристом, более опытным. И они вместе постараются решить это дело законным путем, – Гоу хмыкает, – Хотя, я в этом очень сомневаюсь...
- В любом случае, я здесь и уже свободен (во всяком случае, пока), и не важно, будет решен вопрос положительно с юридической точки зрения или нет.
- Верно. Однако пока ты – беглый преступник, – отвечает Гоу, ни чуть не щадя мои чувства, прищурив и без того узкие глаза и наклонив голову вбок. Само умиротворение или сама хитрость.
Но слова китайца режут слух. Как и наручники на запястьях нагоняют невольный страх, почти животный ужас за свою жизнь. Я пропускаю мимо лукавое выражение лица мистера Гоу. Он молчит, думая о чем-то своем или ожидая моей реакции.
Нарушаю тишину, потому что просто не могу спокойно сидеть сложа руки и слушать шум вольного ветра за окном.
- Из Китая мне надо бежать, – говорю, как ни в чем не бывало, кое-как взяв себя в руки, – Однако это будет весьма проблематично... На чем? Да и меня вычислят на первом же пограничном контроле, где будет вестись проверка документов, если не опознают меня просто по фотороботу..., – снова рассуждаю вслух, позабыв, что уже не один. Может быть, я привык к этому за дни, проведенные один на один с самим собой?
- Но если границу и посты будет пересекать не Кай Карлеоне..., – с хитрой ухмылкой тянет Гоу.
- Если..., – повторяю как во сне. Затем выкрикиваю: «Если... Боже! Это гениально!», подскакивая на кровати, когда все пазлы головоломки становятся на свои места. Сломанные ребра тут же дают о себе знать, и приходится лечь обратно и еще несколько секунд ждать, когда дыхание и следом за ним боль успокоятся.
- Гениально! – справившись с собой, повторяю я, радостно глядя на Гоу, – Но... Здесь у меня нет таких связей... А ждать документы из-за границы долго, да и опасно...
- Поэтому я взял на себя труд подготовить для тебя новый паспорт, – спокойно заявляет мистер Гоу, будто не понимая всей важности сказанного им.
- Что?! – просто подарок под Рождество! Не верю своим ушам! – Как же мне отблагодарить вас?! Это даже через чур много для одного старого долга..., - снова подскакиваю в кровати и опять валюсь обратно, взвыв от боли.
- Осторожнее. Спокойнее. Тебе надо поберечься. Впереди долгое путешествие…

Всем доброй ночи!
Забежал сказать огромное спасибо за отзывы! Ганс, Рори, Арина, Кеша - Герда мне, беспутному, порой транслирует приятности в ватс ап)))) и жизнь расцветает новыми красками)))) *за то ей отдельное сенкс*

Ганс, сообщение по стране получил) начну творить... по возможности быстро) Я как раз мало осведомлен об этом месте на карте)

Гонконг. Окрестности. Дом Гоу.

Нет буйвола — паши на лошади. (с. китайская пословица)

Гоу встает, продолжая:
– И, конечно, надо как можно скорее покинуть страну. Паспорт будет готов к вечеру. Потому отплыть лучше до рассвета, – продолжает он, а я и не знаю, что сказать и как выразить ему свою благодарность.
«Отплыть?!» – мелькает в голове. Мозг цепляется за это слово. Значит, вопрос о моем перемещении тоже решен Гоу?!
– Вообще-то, это мои слова, – вдруг слышу я. За разговором мы с мистером Гоу не заметили, что в дверях стоит еще один человек, голос которого мне так знаком. Нет, не может быть!
– Мы со старым мистером долго спорили о том, как быть, – продолжает пришедший, кивая мне и усмехаясь – мол, тот еще вредный старикашка. Господи! Как же я рад его видеть. Смелого и верного капитана Дрейка!!!
– Вы прекрасно поняли, что вчерашнее отбытие невозможно, господин Дрейк, – говорит Джанг Гоу и отходит от моей постели к открытому окну. – Ничего не делается вот так за пять секунд. Да еще и с учетом вашей просьбы о документах для девушки... – старик вдыхает теплый чистый воздух и, повернувшись, в упор смотрит на Дрейка.
Для девушки?! Неужели кэп взял с собой Васю? А иначе для кого еще он может просить сделать документы?! Боится, что Василису не выпустят из страны? Хм. Но она ведь тут не причем... Все эти мысли будто живут отдельно от меня, на краю сознания. Сейчас Кай Карлеоне, как малое дитя, вопит внутри себя от восторга.
От этих размышлений меня отвлекает голос Джека, который, отреагировав на слова Гоу лишь секундным взглядом исподлобья, обращается ко мне:
– Эй, красавчик, так как на счет прокатиться на моем новом кораблике? Сил-то хватит? А то больше не собираюсь тебя таскать, уж больно ты тяжелый! – заявляет друг, а в моей голове всплывает гневная фраза: «Мать твою! Какой же ты тяжелый», услышанная в подземелье тюрьмы перед тем, как отключиться.
– Быть такого не может! Так это, правда, был ты? Черт, а я подумал, что это галлюцинации! – моей радости от встречи с другом нет предела. Да еще учитывая, при каких обстоятельствах эта встреча произошла... и происходит...
Почему-то с возрастом все больше начинаешь понимать, что человек человеку скорее – волк, чем товарищ. А в современной действительности грань между необходимостью выжить и разумным восприятием, разница между душой и телом практически стерлась. Такое ощущение, что за поглотившим нас мусором из гаджетов и прочих всяческих «помощников» мы совсем забыли о том, что самое главное в человеке – умение сопереживать и делать выбор, жертвовать и иметь смелость вместо сообщения хотя бы позвонить другу. Но ведь так проще? Спрятаться за буквами и смайликами? Сколько раз я сам так поступал и, что печально, несмотря на все мои умные рассуждения, буду поступать? Жизнь стала такой интересной, что мы никак не хотим вникать в чужие проблемы. И горько сожалеем, когда, попав в беду, не находим нужного сочувствия. Правда, я, пожалуй, далеко не самый отрицательный персонаж в этой кутерьме забывшихся в телефонах лиц. И все же. Сколько раз я малодушно отмалчивался. Хотя бы потому, что этого требовали обстоятельства... Рабочие, например...
И все же. В эту минуту просветления, когда сложно даже подобрать слова, чтобы описать по шкале добропорядочности поступок Джека, в эту минуту я готов расцеловать его и не знаю, смогу ли сделать что-то похожее. Во мне кипит благодарность. И некоторое удивление. Может быть, потому что я сам не смог бы настолько пойти до конца? В общем, есть о чем поразмыслить, старина Кай. А пока, пока я жму другу руку и искренне благодарю его, с трудом подбирая слова, чтобы описать бурю радости внутри. Джек же держится молодцом и очевидно, что его поступок не продиктован желанием показать, каков он и покрасоваться. Напротив. Похоже, это чистый порыв. И это еще больше удивляет меня, потому что я, конечно, знал, что он Чертов рыцарь, но чтобы настолько!
– Нет, милый мой, – продолжает кэп, в своей обычной манере. – Я самый что ни на есть настоящий. Капитан Джек Дрейк к вашим услугам, – друг комично кланяется, салютуя мне. Смеюсь в ответ:
– Так значит, ты приготовил для меня удобную и комфортабельную каюту?
– Безусловно. Высший класс. Как раз для таких засранцев, влипающих в истории, как ты! – отсчитывает меня Джек, тем самым, похоже, говоря: «Что с тобой Кай? Как ты мог так вляпаться? И ведь я чувствовал что-то, а ты как всегда – сам да сам». – И это будет моя каюта, между прочим, – в итоге бурчит кэп.
– Твоя?
Надо сказать, я несколько удивлен. Неужели на корабле не нашлось больше кают?
– Остальные, похоже, будут теперь заняты… – говорит Дрейк, будто читая мой вопрос. И, казалось бы, ничего особенного, если не считать вопроса: «Кем именно?», который крутится в моей голове. Но больше меня смущает резко похолодевший тон капитана и ударение на слове «теперь».
Хочу спросить, но решаю промолчать, лишь приподняв бровь в немом вопросе. Однако Джек предпочитает не заметить моего удивления и продолжает, как ни в чем не бывало:
– Итак, мистер Гоу, отплытие сегодня в шесть утра, – по интонации кэпа не ясно: то ли он устанавливает время, то ли согласовывает его с собеседником. Похоже, что у них не очень-то сложились отношения. И, судя по обрывкам фраз, которые я помню, все не задалось потому, что капитан Дрейк вынужден был подчиниться старику Гоу. А, насколько я знаю Джека, он такого не терпит. Пусть даже и обстоятельства требовали или требуют того.
Перевожу взгляд на Джанг Гоу. Тот задумчиво трет подбородок, а потом отвечает, глядя на часы:
– Это время подходит. Сейчас семь вечера, документы привезут в девять. Далее небольшие сборы и подготовка Кая к переезду. Плюс нужно проконсультировать вашего судового врача относительно лечения... – Гоу призадумывается, прикидывая что-то в уме. – Да, вполне подходящее время. Думаю, мы все успеем, – заканчивает старик, с улыбкой глядя на кэпа. Джек сухо кивает, однако по глазам вижу, Джанг Гоу ему симпатичен, просто очень уж мой друг не любит, когда им командуют.
– Прошу простить, господа, но пациенту необходимо отдохнуть. Тем более, впереди длинное путешествие, – разговор прерывает вошедшая женщина-врач. – Прошу вас удалиться.
Гоу кивает и спешит выйти. Джек бросает: «Увидимся, спящая красавица» и тоже покидает комнату.
Врач же вливает что-то в мою капельницу и, через несколько минут созерцания того, как жидкости в ней, бурля, смешиваются, я проваливаюсь в глубокий сон.
 
Просыпаюсь все в той же комнате. Кто-то заботливо включил ночник на прикроватный тумбе и оставил стакан воды. Жадно пью. Будто никогда не пил. Потом вдыхаю свежий ночной воздух. Наверное, мы где-то за городом. В самом Гонконге такого чистого воздуха днем с огнем не сыскать. Как же прекрасно быть тут. Дышать. Пить. Жить. Свободным! Я отлично выспался и теперь полон сил. Голова больше не кружится и не ноет, а вот ребра все же продолжают напоминать о себе при каждом резком движении. Однако я не обращаю на это внимания. Во мне бурлит жажда жизни. Правда, задним умом я понимаю, что не стоит понапрасну растрачивать силы. Впереди еще много испытаний.
Очень хочется есть. Прямо нестерпимо. Да и это неудивительно. Ведь нормально я ел утром в день встречи с Джией. А дальше... Как вы помните, пообедать мне не удалось, а потом организм отказывался воспринимать толком какую-либо пищу. Пытаюсь встать и, о чудо, на этот раз мне это удается почти без усилий. Не может не радовать. Некоторое время просто стою, уравновешивая себя, определяя с телом границы дозволенного поведения. В конце концов решаюсь сделать несколько шагов. Сначала к окну. Да, кажется, я не ошибся. Судя по буйной растительности в саду, дом Гоу находится за городом. Некоторое время просто стою и любуюсь ночной тишиной. Мягко освещенными тропинками между деревьев. Мерным блеском воды в небольшом бассейне, рядом с которым обустроена беседка и стоят несколько шезлонгов. Где-то вдалеке ухает сова. Взгляд цепляется за подсвеченный зелеными и синими огнями сад камней. Все вокруг дышит спокойствием и умиротворением. Что небывало соответствует моему душевному состоянию. Конечно, нельзя избавиться от ужасных воспоминаний. Невозможно забыть боль и страх за какой-то день. Сложно не вспоминать Герду и то, как мы расстались, и то, как нам было хорошо. Стараюсь выкинуть из головы ее бредовый поступок, но никак не могу усмирить себя. Пока мне слишком ... Да, обидно, наверное, это самое подходящее слово. И, конечно, я зол. А еще пытаюсь устаканить в голове все произошедшие события. Понять причины и желания. Что будет дальше? Как жить дальше. Даже, если мой побег удастся… Что ждет бродягу Кая? Готов ли я к будущим лишениям? А они, безусловно, ждут человека без прошлого, с беспрецедентно сомнительным настоящим, привыкшему к лучшему… И узнавшего худшее… Только самое ли? Внутри все скручивается в тугой узел. Окружающая обстановка плывет перед глазами и я, слегка пошатнувшись, хватаюсь за оконную раму. Вот с чего стоит начать. Постараться забыть страх, который, кажется, прочно занял место в моей душе. Раньше я как-то не задумывался над тем, что такое обстоятельства. Всегда мог противостоять им. Либо судьба благоволила мне, либо достаточное количество денег и имя делали свое дело. Не знаю. Но теперь жизнь внутри меня раскололась на две половины: до и после. Теперь риск никогда не будет доставлять мне удовольствия, потому что я слишком полюбил жизнь. Что из этого выйдет – поживем – увидим...
Поворачиваюсь. В размытом оконном отражении на меня глядит незнакомец. Впалые щеки и огромные глаза на все лицо. Да уж. Ковыляю к резному комоду, украшенному многослойной лакировкой, на котором заметил зеркало. Смотрю на себя. Вид ужасный. Изможденный и какой-то загнанный, только глаза горят. И это производит почти демоническое впечатление. Щеки покрывает многодневная щетина. А также многочисленные ссадины и синяки. Мда, тот еще видок. Сейчас меня легко принять за этакого городского сумасшедшего. Благо, одежда более-менее приличная и чистая: этакое бежевое кимоно.
Ну что: хватит с меня этого самолюбования. Хочу есть. Выхожу из комнаты, нахожу лестницу. Немного отдыхаю перед спуском и иду вниз. Откуда-то пахнет едой. У меня аж слюнки потекли. Иду на запах и попадаю в большую, просто грандиозно обставленную кухню. На ней трудятся две женщины-китаянки. Завидев меня, более старшая всплескивает руками и пытается препроводить обратно в комнату. Говорит что-то типа о необходимости отдыхать. Но я кое-как, на ломаном китайском, объясняю, что хочу есть, дополняя свою просьбу жестами и мимикой. Женщина не сразу понимает, но, когда обрывки фраз складываются для нее в предложения, снова всплескивает руками и предлагает следовать за ней. Через коридор попадаем в столовую, обставленную с невероятной роскошью в традиционном китайском стиле, впрочем, как и весь дом. В этой комнате все говорит о достатке хозяина. Иногда можно долго гадать: на сколько сильно потратился кто-то, занимаясь обстановкой жилища? Это не тот случай. Очевидно, что тут поработали дизайнеры с хорошим вкусом и знающие, что хозяин не жалеет денег. Традиционный алый на стенах удачно гармонировал с черным, бежевым, лимонным и глубоким цветом нефрита. Резные перегородки добавляли комнате легкости и колорита. Одна из стен была украшена росписью с пейзажем, изображающим горы с заснеженными вершинами, которые касались нежно голубого неба, а у подножия красовались цветущие сакуры, укутанные нежной малахитовой зеленью. Обеденный гарнитур был выполнен из темного дерева и, глядя на него, сразу становилось ясно: это место для сбора большой семьи. Мебель была объемной, но при этом настолько лаконичной и лишенной всяких углов, что создавалось впечатление легкости, а не массивности. Удивительно, но такие непривычные для европейской обстановки цвета, как темно красный и черный, не отталкивали, а наоборот радовали глаз. Такое сочетание свойственно, как мне кажется, в нашей действительности, для каких-нибудь публичных домов. Однако здесь, стоя среди всей этой яркой, контрастной и, одновременно, легкой красоты, я, кажется, начинал понимать всю прелесть азиаткой культуры. Обеденный стол был накрыт. Сейчас явно время ужина. И я как раз вовремя. Женщина, сопровождавшая меня, тихо ушла, пока я, раскрыв рот, разглядывал обстановку. Через несколько минут в комнату вошел мистер Гоу.
– Кай! – мужчина радостно улыбнулся мне как родному, – ну, мальчик мой, не могу не порадоваться за тебя! Лечение пошло на пользу.
– Да, благодарю. Ваш врач – волшебница.
– Она переняла навыки у всего отца. Необычное занятие для женщины, но сейчас такие времена, что все становится возможным. Тем более что и выбора у того старика не было: одни дочери, – усмехается Гоу, вспоминая что-то свое, – я так полагаю, ты проголодался?
– О, да, – улыбнувшись, подтверждаю слова хозяина.
– Замечательно. Это еще раз говорит о том, что ты пошел на поправку. Но к ужину накроют минут через двадцать. Может быть, немного прогуляемся? Свежий воздух, говорят, полезен больным?
– Предпочту отнести себя к выздоравливающим. И, да, с огромным удовольствием. Из окна комнаты я уже имел возможность полюбоваться вашим садом и с радостью посмотрю на него ближе.
– Хорошо, идем, – командует Гоу, и я следую за ним.
Через несколько коридоров, обставленных не менее колоритно и богато, чем столовая, мы попадаем на некоторое подобие террасы, а оттуда – в сад камней.
– Люблю это место. Всегда мечтал, что у меня будет свой большой дом. Хороший добрый дом, полный детей, – Гоу как-то грустно усмехается, но следующие его слова все объясняют. – Я не помню своих родителей. Они умерли очень рано. Быть сиротой – печальная участь. Вот поэтому я всегда мечтал о своем, – Гоу делает акцент на этом слове, – своих доме и семье. Но сад камней, да и просто свой собственный сад – это уж чересчур для такого бедняка, как я...
Некоторое время мы стоим молча. Не знаю что сказать, вернее, пытаюсь наиболее правильно сформулировать:
– Такие люди всегда восхищали меня. Не сломаться и не пойти по кривой дорожке так сложно. Соблазн сдаться всегда велик, – наконец говорю я, пытаясь сделать комплимент Гоу, но на самом деле, кажется, говорю о себе. – У меня с рождения был дом. И родителей я потерял не так рано. Однако мне тоже долго пришлось бороться за то, чтобы мое осталось моим.
Замолкаю, потому что недоволен собой. Фраза вышла такой, будто пытаюсь похвалиться перед стариком. Однако, на самом деле, внутри меня бурлит лава противоречий. Переоценка ценностей, себя и окружающего мира. Может быть, дело в том, что я вот только сейчас столкнулся с настоящими трудностями?
Гоу, похоже, прекрасно понимает мое состояние. Слегка прищурившись, он вдруг говорит:
– Ты из породы везунчиков, Кай. Это написано на твоем лице. И не отрицай, – продолжает Джанг Гоу, останавливая меня жестом. Хочу объяснить, что вовсе не добивался того, чтобы меня хвалили. Да я вообще не люблю обсуждать с кем-то свои переживания...
– Не надо ничего объяснять. Ты не любишь говорить о себе. Однако иногда это необходимо каждому, даже такому, как ты. Каждый плывет по руслу своей реки. У какой-то поворотов больше, у какой-то – меньше. Некоторые ровные, как палки. Другие – бурлят водопадами. В одних воды чисты, как первый снег, в других – полным полно порой очень острых камней. У тебя непростая судьба. Однако разве ты бы согласился на меньшее?
Еще несколько минут мы стоим в тишине.
– Нет, – отвечаю я.
– Вот поэтому просто прими этот поворот и жди следующего. Возможно, он принесет тебе то, чего так не хватает?
– Да знать бы, что это! – усмехаюсь в ответ.
– Сомнения свойственны всем. Сейчас не время жалеть себя. Забудь о страхе и ненависти. Они пригодятся на потом, – Гоу замолкает. Его слова полны мудрости человека, познавшего горести и радости. Эта пауза так красноречива. На несколько секунд я отчетливо читаю на лице этого мужчины его судьбу. И его месть. И его умение простить и отпустить.
– Послушай меня, Кай. Пусть это будет совет отца. Решай сейчас насущные проблемы. Для тебя настало непростое время.
Вздыхаю. Выходит даже как-то жалобно. Гоу же снова усмехается.
– Ну что нос повесил?
– Вовсе нет. Просто пока не совсем обрисовал для себя план...
– Куда думаешь податься?
– Пока что в Австралию... Не знаю уж, подкинет ли кэп туда...
Гоу кивает. Похоже, о положении моих дел и финансов ему много чего известно, если не возникло никаких вопросов.
– Там есть люди, которые помогут сделать некоторые документы задним числом. Там у меня фабрика... Параллельно буду решать вопрос с юристами. Не хочу всю жизнь жить по подложным документам.
– Это правильно.
Что именно «это», я не стал уточнять. Потому что как раз сейчас мой мозг заработал на полную силу, складывая ответы на вопросы, роившиеся в моей голове, в одну четкую и ясную картинку.
И только тут я вдруг понял. Лишь сейчас до меня дошло, что я не увижу Герду. Очень долгое время. Хотя бы потому, что боюсь за нее и не стану понапрасну подвергать риску. Я даже скорее всего не смогу ей позвонить в ближайшее время..!
Досада на самого себя заполняет душу. Волна горечи поднимается внутри, касаясь глаз, которые вдруг наполняются непрошеными и такими непривычными слезами. И я отворачиваюсь, боясь, что Гоу заметит мое смятение.
– Думаешь о ней? – спрашивает проницательный китаец. Что за черт?!
Молча улыбаюсь в ответ. Даже не уточняю, о ком говорит Гоу. И так ясно, что он более, чем хорошо осведомлен о моей жизни.
– Хороших женщин мало, – кивает китаец, – И их надо уметь прощать... безрассудные поступки иногда – доказательство настоящих чувств...
Если он об Арчи... То ерунда это все... Однако почему-то мне кажется, Гоу говорит о чем-то другом...
 
Кому в этой жизни может доверять человек? Только себе. Да и то порой случается так, что и собственное «я» начинает подводить и выдавать фортель за фортелем. В этом случае, пожалуй, пора писать завещание, если, конечно, вам есть что и кому оставить. Иначе, не тяните, собирайте вещи и айда в психушку. Проблем с головой у меня пока не наблюдалось и не предвиделось вроде тоже. И все же. У меня имелось нечто подобное вот такому «завещанию» или скорее, страховке. Но не в обычном понимании этого слова. Гарантом моего крепкого сна был второй паспорт, который когда-то давно Иванов предложил сделать. Стоило это немало, но Иваныч был так убедителен. Сказал, что в жизни бывают такие ситуации, когда не можешь доверять даже сам себе или просто не можешь быть сам собой. А если ты при этом человек обеспеченный... Лучше перестраховаться и кое-что отложить на черный день. Немного денег, недвижимости, акций. Да и в «левых» делишках нет-нет, но пригодилось. Не знаю, обладает ли Иванов экстрасенсорными способностями, или какой случай в жизни заставил его сделать мне такое предложение при поступлении на работу, однако день, когда я не смог быть самим собой, настал.
После ужина с семьей Гоу старик пригласил меня к себе в кабинет, который, надо сказать, являл собой тонкое смешение европейской и азиатской культуры. Что, видимо, как нельзя лучше отражало внутренний мир хозяина. Тут был камин с креслом, вовсе не характерный для китайской стилистики. Причем кресло было таким истинно английским. В нем, пожалуй, мог сидеть Шерлок Холмс или даже сам его создатель Артур Конан Дойл. А вот камин был легким, современным и, думаю, электрическим. Все это удачно гармонировало с резными перегородками, китайскими бумажными лампами-фонариками и свитками с иероглифами. Повсюду высились шкафы, заполненные книгами, фотографиями и дипломами. Стол тоже был  скорее европейским. Тяжелый массивный с резными вставками и множеством ящиков. При взгляде на него почему-то вспоминался Овальный кабинет в Белом доме, но уж никак не апартаменты азиата. Однако легкие золотые статуэтки драконов и тонкие напольные вазы из китайского фарфора, будто обнимая этого чужестранного гиганта, делали его своим. Удивительное место. Впрочем, как и его хозяин.
Меж тем мистер Гоу жестом пригласил меня сесть в невысокое кресло перед столом:
– Отдохнешь после разговора.
– Да я, в общем-то, еще и не успел устать, – отнекиваюсь в ответ, действительно чувствуя себя полным сил. Однако Гоу не дает мне договорить:
– Впереди долгий день, так что не стоит возражать.
Сказано было так, что оставалось только взять под козырек и беспрекословно исполнять. Констатация решенного факта. Ну что ж. Не имею моральных сил противиться велению хозяина дома, тем более что оно более, чем разумное. Сажусь в предложенное кресло и жду продолжения разговора. Гоу занимает место напротив за столом. В комнате тихо. Судя по звукам и движениям, мистер Гоу открывает встроенный в стол сейф. Щелкает замок, и он извлекает небольшой конверт из желтой бумаги.
– Вот. Все, что пригодится в новой жизни.
Джанг Гоу улыбается мне и протягивает через стол пакет.
С невольным опасением смотрю на пергаментную руку старика и зажатый в ней конверт. Что-то внутри дрожит. То ли от предвкушения, то ли от страха, толи от любопытства. И еще перед глазами встает недавний подобный эпизод. Только на месте Гоу – старик Кьянти, протягивающий мне черную коробку с посланием из прошлого от отца. Не знаю, как повлияют (или уже повлияли) обнаруженные на дне документы на мою жизнь. Однако обстоятельства сложились так, что эта самая жизнь перевернулась с ног на голову буквально через день, как был вскрыт «ящик Пандоры». Может быть, тогда мне в голову не зря пришла подобная аллегория? Ускользнули, как песок сквозь пальцы: уверенность в Герде, себе и в будущем. Да что уж. На сегодняшний день потерян я сам. Кай Карлеоне – беглый преступник. А сидящий тут человек готовится появиться на свет. И как это обычно бывает при рождении: никто не может поручиться за то, как сложится его судьба. Хочется надеяться: желтый пакет станет пропуском пусть и в другую, но не в худшую жизнь. Хотя, что может быть хуже, чем не быть самим собой? Я не суеверен, однако поселившийся в душе страх не только за свое благополучие, но и за жизнь холодным комом накатывает, заставляя с осторожностью принять из рук Гоу конверт.
Немного помедлив, раскрываю его и исследую содержимое. Первым пальцы нащупывают и извлекают на свет паспорт. Новый. Нетронутый никем. Совсем не похож на мой, одетый в обложку лишь потому, что за время перелетов и путешествий уже солидно поистерся. Открываю документ. Мое фото в очках. Удивительно, но не припомню, чтобы когда-либо надевал очки. У меня прекрасное зрение. Значит, фотомонтаж для пущей маскировки. Радует, что мне, по всей видимости, не придется красить волосы или там носить бороду. Далее взгляд цепляется за строчки. Буквы складываются в имя и фамилию: Александр Рихтер. Мое второе имя и девичья фамилия моей матери. А вот это мне уже больше знакомо. Это как раз тот отходной путь, который когда-то предложил Иванов. И как он оказался прав.
В голове, усердно вспоминая свою отточенную работу, бегут мысли, складываясь в конкретный план действий. Если мне удастся выехать из Китая, я стану новым человеком, однако далеко не самым бедным и наделенным самим же собой большими полномочиями. И Австралия представляется наиболее удачным вариантом. Думаю, придется немного поработать на самого себя. Например, новым управляющим, назначенным Каем Карлеоне. Кто знает меня в лицо? Да толком никто. А если даже и так: пусть попробуют доказать. Если все срастется, я смогу достаточное время безбедно жить, сняв дом или квартиру, купить машину, одежду… Да все, что захочу. И еще. Смогу (уж не знаю, как это будет выполнимо физически), но смогу забрать из сейфовой ячейки в Энске акции компании, переданной мне отцом. Гениально. Просто гениально! Но ведь документы на это имя находятся в Энске. А это значит…Значит, Иванов все рассказал Гоу, и тот в кратчайший срок смог сделать для меня дубликат. Отрываю глаза от паспорта и с восхищением смотрю на Гоу.
– У меня нет слов.
– Твой Иванов – замечательный и преданный человек. И, ко всему прочему, отличный стратег, – разводит руками Джанг Гоу. – Его нужно как следует отблагодарить.
– За этим не заржавеет, – до сих пор не веря своим глазам, говорю я, качая головой: «Вот это поворот!». Да, конечно, я отблагодарю Иванова. Считай, он сейчас обеспечил мое существование на долгие годы вперед. Не говоря уже о том, что участвовал в спасении моей жизни. Ай да умница!
Но судя по всему, это еще не все. В конверте обнаруживаются: водительское удостоверение на это же имя и наличные (евро и доллары в солидной сумме). Снова непроизвольно качаю головой, думая о превратностях судьбы и чувствуя, что возможно и, правда, родился под счастливой звездой. Абсолютно все продумано до мелочей. Теперь остается делать морду кирпичом и жить себе припеваючи.
– Не могу найти слова, чтобы выразить свою благодарность. В очередной раз, – говорю я, глядя на Гоу. – Спасибо. Это гораздо больше, чем можно было ожидать. И, – я протягиваю деньги обратно, – думаю, это лишнее.
– Понимаю. Только вот наличность никогда не помешает. Не знаешь, как там оно сложится, – улыбаясь, отвечает Джанг Гоу. – Мне так будет спокойнее за тебя.
– Хорошо. Только деньги я потом верну.
– Ладно, считай это беспроцентным займом.
– Договорились, – я улыбаюсь в ответ и жму протянутую мне руку.
– Думаю, теперь твой план дальнейшей жизни стал более конкретным? – интересуется Гоу.
– Да, теперь передо мной совсем иные перспективы. Одно дело – не иметь ничего, пусть даже на руках новый паспорт, а совсем другое – стать иным человеком, но при деньгах, – я, не боясь, раскрываю перед Гоу карты: очевидно, что он в курсе махинаций Иванова, иначе не было бы в моих руках этого пакета.
– Что ж. Остальные документы я передал твоему другу Джеку. Он сказал, так будет лучше.
Хочу спросить, о чем речь, однако Гоу перебивает меня, видимо, не желая отвечать на напрашивающийся вопрос:
– Теперь все зависит от тебя и от твоей смекалки, – ухмыляется Гоу. Я послушно киваю: этого более чем достаточно, чтобы жить.
– И еще. Твой другой юрист…Дитко…Дитковскис…кажется, – Гоу с трудом выговаривает мудреную фамилию, – Мы связались с ним. Могу ли я взять на себя труд представлять тут твои интересы? Естественно с обязательным согласованием всего с сим господином и мистером Рихтером?
Я улыбаюсь в ответ: сегодня, кажется, мой второй день рождения.
– Ни о чем другом я и не мог мечтать. Уверен, лучшего представителя мне не найти. Думаю, Александр Рихтер одобрит любые гонорары компании «Гоу и сыновья» за юридическую и прочую помощь в спасении доброго имени Кая Карлеоне.
Джанг Гоу смеется в ответ:
– Эти вопросы обсудим по твоему прибытии в место назначения. Сначала тебе надо полностью стать этим человеком. А если все получится… Думаю, господин Рихтер достаточно обеспечен, чтобы иметь дело с такой компанией, как наша, – старик подмигивает и встает. – А теперь: отдых. В пять утра приедет парикмахер, приведет тебя в порядок.
– Хм. Может быть, я справлюсь сам? Не стоит посвящать в это дело лишних людей… Я никак не сомневаюсь в том, что они верны вам.… Однако, что знают двое – уже не тайна…
На это мое замечание Гоу только смеется:
– Как я понял, это более чем свой человек…