Карта ролевой игры "Ночная столица"

Существование параллельных миров не раз подвергали остракизму. Доказывали, опровергали, бились за свое, сжигали на кострах, отлучали, лишь бы не признавать то, что непонятно. Неведомо. Пугающе. Вызывает холодок по позвоночнику. И манит, манит своей недостижимостью, своей невозможностью. Это мир парадоксов. Они верят во что угодно, но только не в существование обоснованных физическими законами явлений. Предпочитают не замечать очевидного, прятаться за своим невежеством, высмеивать, цеплять ярлыки, только бы не заглядывать за грань возможного. Дозволенного. Раскинуть крылья в полете и довериться воздушной струе, что подхватит, удержит, понесет, закружит. Чем лучше мир киндрэт, богов жалких смертных организмов, если они настолько закостенели и застряли в междумирье, поддавшись своим страхам и превратив жизнь в извечный калейдоскоп мерил? Если за расширенные границы - на костер, за попытку жить так, как хочется вон из благородного общества кровных братьев? Чем лучше мертвые глаза даханавар живого огня женщины напротив? И почему лишь в параллельных мирах возможны встречи? Мелькнет тонкая фигурка, облаченная в черный шелк, зазвенит смехом освещаемый огнем камина кабинет, обхватят ладони лицо, поцелуями стирается хмурое выражение. Мы отказываемся от сотен путей, от сотен жизней, от простого, неспешного хода вещей, от альтернативы, от выбора, от всего, что могло бы быть, но не будет, покуда не принято нами.
Миров сотни. Тысячи. Тысячи жизней, тысячи выборов, тысячи решений. Искажения времени настолько неощутимы, что заглянув за грань, ты уже не знаешь, что на самом деле твоя жизнь, а что преломленная диспропорциональностью квантовая реальность. И веришь лишь тому, чему тебе самому больше хочется. Не этот ли риск, не риск ли желания остаться навсегда в другом мире, прожить свою чужую жизнь, подменить собой себя, так старательно избегался веками? Не потому ли с таким упорством раз за разом тянет заглянуть за черту, отодвинуть занавес, разглядеть поближе, ощутить запах, прикосновение, не робкое, запираемое в себе, а открытое, гордое, хлесткое, горячее? Многие ли смогли бы найти в себе силы вернуться и принять на себя свое собственное отражение, размноженное, расплавленное в сети эзотерических открытий, колебаний автономных реальностей? Рука, толкающая в грудь, заставляя опрокинуться навзничь, почти ощутима, так, что хочется прижать свою ладонь к груди, чтобы ощутить небольшую боль от толчка. Лежа на спине и ощущая, как гибкое тело накрывает тебя собой, губы ищут, вдыхая в тебя непонятные, полустертые слова, стелясь по тебе отражением, дурманящим голову. Пошатнуться и оказаться в другом мире, где пляшущая на постели обнаженная женщина слишком знакома, но ты все равно своим глазам не веришь и не понимаешь, как и почему. И только инстинкты говорят дернуться, подмять под себя, оставить на ней следы жадных поцелуев, не уворачиваясь от цепких рук, рвущих на тебе одежду, ставшую помехой, встретить каждый стон, поймать телом каждый изгиб выгнувшегося под твоими пальцами тонкого стана... почти сойти с ума от обжигающих прикосновений и вынырнуть, отфыркиваясь, в другом измерении, где слова, повисшие в воздухе, жгут каленым железом, клеймом на сердце. Потрясающий. Совершенный, как арабский клинок. В бессилии повиснут руки вдоль тела. Невозможно ответить, невозможно промолчать. Только что тебя целовали губы, произносящие сейчас слова, от которых жизнь где-то в венах начинает рваться наружу. Забытая жизнь. Остановленная когда-то. Так давно, что начал забывать уже, когда именно. Остывающая с каждым прожитым мгновением, костенеющая, вливающаяся в ритм монотонной, безвкусной жизни твоего настоящего мира, существованию, подчиненному когда-то выдуманным правилам и законам. Сгрести ее, не заботясь о силе хватки, вжать в себя, задыхаясь и пытаясь растянуть каждый миг. Пестуя в голове картины, о которых молчать будешь. О вымазанной в крови белой коже, склонившейся к животу моей голове, тонких пальцах, вцепившихся в мои волосы, жадных, ищущих губах, вбирающих через кровь ее запах, смешивая их, кружащие голову, почти одинаковые. О неспешной дороге вверх по коже, собранных на язык багровых каплях, дрожащем под каждым полуукусом теле, слишком терпком вкусе груди, закушенных в тонкой муке губах. Не для тебя они.
Вновь не заметить, как перешагнул границу, очутившись в сотканном тенями покрове темноты в углу, наблюдая за тем, как темноволосая головка устраивается на твоей спине, слушая глупую человеческую сказку, отражающуюся на ее лице грустью и тоской. Шахрияр... смешная роль подмены сказочника. Но тебе не смешно. Тебе странно тепло и уютно, впервые за многие-многие годы, словно так и должно быть. Ты стоишь в углу, вслушиваясь в слова, заученные тобою в этом мире наизусть. "Возвращайся быстрее..." - впологолоса, вкладывая в слова гораздо больше смысла, чем велит того сказка. Возвращайся, я расскажу тебе сотню историй. Не твоя жизнь. Украденная. Толикой мгновений сотканная из ничего, из преломления, из искривленного отражения, но сделать шаг из своего темного угла невозможно.
Стряхиваю оцепенение, когда картины абстрактной жизни приобретают более специфичный привкус. Когда посаженная на стойку ресепшена маленькая фэйри тянет к себе, заставляя запрокидывать голову... Стряхиваю, недоверчиво качая головой, замечая странно завороженный взгляд, прикованный ко мне. Смотрит в мои глаза, словно в зеркало.
- Идем, - захлопываю я не вовремя распахнувшуюся дверь прямо перед лицом троих адептов и тут же ловлю ее за локоть, направляя к лестнице.
Не люблю лифты. Не потому, что придется либо прятать глаза и делать вид, что ничего не было, пока двери не откроются, заставляя со свистом втянуть воздух, внезапно вспомнив, что забыл дышать, либо прижать ее к деревянной обшивке, повторяя виденные мной недавно картины. Лестницы надежней. Думалось мне, пока не пропустил ее вперед, вынужденно наблюдая за тем, как она поднимается.
В кабинете неуловимо витает присутствие. Со стола уже споро убрано, что меня совершенно не радует и вызывает желание дать кому-нибудь за это глоток солнечного света. Расторопность совершенно ненужная, лучше бы в другом месте так шевелились. Честно говоря, от картины фэри с тряпкой по позвоночнику бежит дрожь. Не потому что можно бесконечно смотреть на то, как женщина убирается, а потому что можно этой тряпкой получить в самый неожиданный момент. Ее слова двояки. Справедливо подмечено, что больше времени уделено лабораторным изысканиям, чем манерному обращению с женщинами, двусмысленному кружению вальса в бальной зале. Не жаль для нее времени, но уточнять, на что именно она хочет его потратить было бы верхом идиотизма. Сам устраиваюсь на столешнице, упираясь в нее ладонями, вытянув вперед ноги и глядя на женщину, которая была в этом кабинете чаще, чем все представители непонятной половины киндрэт вместе взятые.
- Зачем ты приходила на самом деле? - потому что знаю, что есть что-то, спрятанное еще глубже того, что уже показала.
И еще... что бороться с собой гораздо сложнее, от того и победа кажется слаще крови, обволакивающей горло.

За многие-многие лета, прошедшие со дня твоего первого рождения, вполне возможно научиться терпению. Оно не было заложено в тебя в твоей человеческой сущности - горячая кровь, буйная голова. Все это преумножено огнем магии Знающих, цветущим внутри тебя алым соцветием острых лепестков, колящих под ребра, мешающих успокоиться, держать себя в руках, не вспыхивать, подобно масляной тряпке, упавшей на угли. Твои порывы неистовы, безудержны, интинктивны настолько, насколько вообще могут быть раскрепощены инстинкты в высшем звене эволюции. Ты тратишь бесконечные годы на управление собой, обуздание огня, скручиваешь его в жгут голыми ладонями, уродуя их чудовищными ожогами, но все старания беспочвенны. Достаточно всего одной искры, чтобы пол ушел из-под ног, оставляя под ступнями багровеющую дорожку раскаленных углей, по которым бежишь, сломя голову. Эти битвы давно позади, все в мире привычно, даже приступы ярости, вызванные усредненным мировоззрением других, не имеющих ни малейшего понятия о тайнах прошлого. Усеченный в диаметре мир, словно тень Луны, отбрасываемая на землю, отрезает от нее огромный сочный кусок, запихивая в щербатый рот, пока ты, запрокинув голову, ищешь Геракла, борющегося со львом, и найти не можешь. Каждая народившаяся Луна, серебристым серпом хохочущая с полуночного неба, празднует победу. И ты согреваешься ее холодным светом, успокаивая огонь внутри, разглядывая предлагаемый на сырной ладони мир, отказываясь, как отказался от многого до того. Луна обиженно раздувается ночь за ночью, подсовывая тебе свои дары, прошивая бархат небосклона остроконечными звездами, даря спасительную полутьму, таинства ночи, обостряя чутье, обнажая клыки, пока не сорвется вниз полыхающим кругом, освещающим небо радужными разводами, не пойдет на убыль, забирая с собой все новый и новый свет.
И мне не нужно вдыхать поглубже, придеживая на выдохе свистящий воздух, рвущий легкие, чтобы остудить немного голову, в которой все еще мелькают картины далеких миров, полуправда-полуложь, предлагаемый ассортимент. Но ты выбираешь все сразу, либо совсем ничего. Никаких полумер, никакой полуправды. От того так пытливо изучаешь женщину напротив, не отрывая взгляд ни на минуту, ловя отражения малейших эмоциональных изменений на ее лице. Выгибаешь бровь, заметив брошенный на диван взгляд, на который и не обратил бы внимания при других обстоятельствах, но сейчас совсем другое дело. Сдерживаешься, плотнее поджимая губы, потому что кривая усмешка может обидеть ее, не поймет истинного значения. В этом доме нет места соблюдению наносных приличий и лицемерному расшаркиванию. Тот, кто впущен сюда один раз, знает, что ему дозволено, остальные будут стоять передо мной. Ошибкой было бы ждать от меня и любого другого из асиман галантных жестов. Там, где горит огонь, у каждого есть права. Стройный ход мыслей нарушен и взгляд упирается в тонкую улыбку, преобразившую ее лицо. Слишком пристально, слишком долго не отрываясь от капризного изгиба губ. Повожу подбородком, улавливая от себя самого ее запах, все еще глядя на губы, и начиная ощущать, как жжет на груди неведомый узор, тем сильнее, чем дольше смотрю, чем пристальней вглядываюсь.
Странная тишина, не гнетущая, не подозрительная, выжидающая. Я могу отвечать за каждое свое слово, каждый свой поступок, каждое желание, и нет мне дела до досужих домыслов и недопониманий. Яснее ясного она знает, что мне сейчас нужно, но я жду. Вижу ее смятение, испуг от того, что она делает и даю ей время... не передумать, но решить для себя. Пусть и приходится сдерживать улыбку во второй раз, пряча подальше мысль, что она все равно не уйдет, потому что слишком быстро вошло у маленькой фэйри в привычку лезть ко мне в голову. Не слежу за ее взглядом, изучаю черты ее лица, наполовину скрытые отсутсвием верхнего света. В неровном заревом каминном огне сначала ее взгляд колеблет выдержку, а затем слова не оставляют выбора, взвинчивая скорость движения крови в теле до немыслимого предела. Дернуться вперед, за считанные мгновения оказываясь перед ней, укладывая поудобнее ладонь у основания шеи, большим пальцем упираясь во впадинку под мочкой уха. Все, что мне нужно было услышать. Ни сомнения в голосе, ускользнувший их глаз испуг, решимость, ощущаемая мной в ней с самой первой встречи - не согнешь, не сломаешь. Склоняю голову ниже, втягивая в себя ее дыхание, и утыкаюсь носом туда же, к мочке уха, где пахнет ею сильнее, где пульс едва прикрыт тонкой кожей. Вбираю в себя свойственный ей одной аромат, медленными вдохами, смакуя, позволяя другой руке помочь пальто соскользнуть с плеча и с тихим шорохом упокоиться у ног. Веду кончиком носа по кромке скул по направлению к губам, поднимаю голову, глядя ей в глаза, не пряча улыбку, растягивающуюся по лицу, зажигающую глаза, подставляю ее губы моим настойчивым движением руки, и едва ощутив ответный отклик, сильнее сжимаю одной рукой тонкое тело, рванув его к дивану, уронив на спину, не отрывая губ. Жжет огонь, выжигая оставшиеся крохи терпения, заставляя жаднее и жарче изучать тело ищущей ладонью.

В мире много вещей, будоражащих воображение. Завораживающих взгляд. Не в силах оторваться, не в силах понять, от того все более манящим кажется, способным увести за собой, куда потянет. Без раздумий, без страха, без оглядки. В мире удушающе-скудное количество вещей, способных все еще привлечь внимание. Познав природу каждого явления, таинство каждого свершения невозможно оставаться неравнодушным к их цикличному повторению из раза в раз. Великие дела утомляют, если читать о них постоянно, становятся пресными, теряя остроту своего влияния на историю, поворачивания хода времени вспять. Ты возвращаешься к простоте, радующей взгляд, пытаясь найти в ней покой и равновесие. И натыкаешься на сложность, многоступенчатость, многослойность. Откидываешь слой за слоем, обнаруживая новые грани, изумляешься, восхищаешься. Находишь великое в малом. Потрясенно замираешь, глядя на танец мотылька у пламени свечи, постепенно осознавая, что это не закон жизни и смерти, не вложенная природой неспособность сопротивляться манящему всполоху пламени, это бесконечно прекрасный и осмысленный танец. Хрупкое, невесомое тело подлетает чуть ближе, сильнее взмахивая крылышками, распаляя нагретый огнем воздух, рассекая ударами борьбы за жизнь. Манит, тянет, иди же ко мне... Но легкий мотылек знает, как опасно послушаться шепота крови, гулом нарастающим в ушах прелагающим все, что захочешь. Отлетит подальше, танцуя в отблесках полутьмы-полусвета. Мелькнет в сознании полумаска, прикрывающая лицо, бархатными глазами глядящая тебе в самое сердце, губы скользнут по твоей щеке, оставляя чуть влажный след - было и нет. Дотронешься пальцами до щеки, не успев поймать в ладонь касание. А мотылек уже опять кружит, сводя с ума огонь своей недоступной близостью. Не дотянешься, не ухватишь, беснуешься, отравляя кислород. Взмах крыла - слишком близко, так опасно, безумно красиво. Рванулся мотылек в спасительную тьму без оглядки, унося на себе первую печать пламени. Оставляя на нем свой вкус.
Течет сквозь пальцы шелк ее волос, прижимая ко мне в сводящем с ума поцелуе ее голову. Необыкновенная. Нерешительная и отчаянная, стеснительная и откровенная, робкая и хлесткая, готовая вскочить и бежать сломя голову, ранимая, беззащитная, маленькая, невесомая, тонкая, гибкая, отвечающая на все, на любой жест. Непонятная и оттого лишь сильнее завораживающая. Руками, обнимающими меня за шею, льнущим ко мне телом, которое сжимаю сильнее, не расчитывая силу. Тут же отпускаю, чтобы через несколько мгновений вновь стиснуть в ладонях. Искать ответы в ее теле, в ее запахе, вынюхивая то, что не увидишь глазами, не почувствуешь под рукой, утыкаясь носом в живот и медленно двигаясь выше, перехватывая руку, исследуя каждый пальчик, прикусывая у запястья тонкую кожу, дурманящим запахом кружащим голову. Не спеша раздевать, и без того чувствую все, что хочу, а ласка через ткань позволяет быть осторожнее, без постоянного страха сломать в руках тонкий стан. Жадными порывами проникать ладонью под подол, слишком откровенно, не таясь, проходясь по всем изгибам, стремясь к теплу тела. И выпустить ее из рук, едва дернется. Как-то даже слишком быстро, осознавая, что сжимал до этого едва ли не с треском. Выдохнуть рвано, склонив голову, наблюдая за ней. По телу скользят невидимые узоры, расчерченные ее пальцами на самом деле, а не подсмотренные где-то в полусне. Сомкнуть руки на бедрах инстинктивно, подавшись вверх, к телу, к теплу. Вряд ли осознает, о чем просит, но голова уже пошла кругом, засвистели тормоза, отказывая и отказываясь. Необыкновенная.
Подняться вместе с ней, ставя на ноги. Провести ладонями жадно вдоль тела снизу вверх. Поднять над головой ее руки и вернуться за платьем, тяня за собой медленно, отвлекаясь на открывающееся тело, подрагивающее под прикосновениями. Отбросить совершенно ненужную вещь, настойчиво заставляя смотреть себе в глаза, освобождая ее от всего, оставляя на теле чулки, до которых тоже дойдет черед. Снять разорванную рубашку и запахнуть на ней. Не удержавшись, снова целовать пьянящие губы, гладя тело, отдающее моим запахом. Оторваться, снова качнуться к ней и так раз, и два, и еще. Снова тысячу дай и снова сотню...
- Огня, рух альби? - напомнить зацелованным губам, прикусывая их через слово. - У тебя есть свой.
Подхватить ее на руки, ногой открывая дверь и вываливаясь в темный коридор. В спальне зеркало во весь рост в темной оправе, перед которым опускаю ее и опускаюсь перед ней на колени, дернув лоскут ткани, соскользнувший с плеч. Под пальцами зажигаются буквы. Затейливая арабская вязь, тончайшее кружево. Ее тело начинает светиться теплым отблеском пламени. Весь живот испещрен ровными строчками, подбирающимися к груди.
- Твое тело говорит со мной твоим огнем, - поясняю, заметив изумленный взгляд. - Смотри...
Указываю кончиком пальца на одну из строчек.
- Возвращайся скорее, - перевожу ей слова, вспыхнувшие на ее теле одними из первых.
Прижимаюсь щекой к низу ее живота, ладонью ведя по внутренней части бедер, играя пальцами, отстраняясь и указывая на еще одну строчку.
- Дикий, сильный, жестокий, мой, - задумчиво произношу слова, пытаясь разобраться, что они означают.
Поднимаюсь на ноги, поворачивая ее к себе спиной и прижимаясь к ней тесно. Лаская руками, отражающимися в зеркале, ее плетеное тело, горящее в темноте.
- Вот здесь, - шепчу на ухо, - ты требуешь чью-то душу.
- А вот здесь, - пальцы сами скользят внутрь ее, срываясь с указанных слов, - ты собираешься уйти, забрав маленький украденный кусочек жизни.
Встречаюсь с ней взглядом в зеркале, видя расползающиеся по крыльям мотылька золотые огненные всполохи. Танец завораживающей жизни. Бесконечный. Томный. Страстный.
- Ты пахнешь желанием, острым, сводящим с ума. Повернись ко мне, рух альби, забери, что просила.