Карта ролевой игры "Между прошлым и будущим"

- Мне 31, пожалуйста.

Кто такой Эш
Бейлиз, вот человек, с которым надо дружить)
- Спасибо, ведущий, - с улыбкой забирает домики зажигать в них лампочки и свечи.

Не отступивший и на секунду трезвый расчет в его взгляде и тепло от касания губ, когда почти вынуждает подставить горло.
Компания, не сплоченная, сведенная волей случая и старых или недавних знакомств. Кто-то говорит с акцентом, кто-то ограничивается именем, называя себя, кто-то пьянеет быстрее, кто-то глаз не может отвести от сцены, другие смотрят с ленцой - любая мелочь может оказаться полезной для девчонок. Хотя не всякого "футфетишиста" опознаешь по манере держаться в кругу знакомых.
Все чаще звучит имя того, кто рядом. Джеймс. Перевожу на него взгляд, пока он наблюдает за выступлением Кайли, уголки губ вздрагивают.
Поднимаюсь с колен мужчины, шепнув, что пора готовиться к выступлению. Склонившись, касаюсь еще, поцелуй у виска, где лучи морщинок у глаз - авансом.

Подготовка к основному выступлению "мужского дня" была начата задолго до даты X. Каждый год они ставили особое представление, этим клуб и был известен. Кабаре уже был, тюремщицы тоже, последние, по мнению Кассандры, имели весьма сомнительный успех. Нужно было придумывать что-то новое.
Потому ранним субботним утром, ближе к полудню, она сидела у стойки опустевшего в такое время клуба и задумчиво выстукивала кончиком карандаша у виска что-то похожее на "Элис", глядя на пустой лист перед собой и пытаясь сообразить, с чего же начать.
- Мне все же кажется, что "школа" - это беспроигрышный вариант. Чулки, подвязки, строгие платья, - проговариваю вслух, понимая, что это ужасающий и абсолютный шаблон.
- Угу, очки в черепаховой оправе и бить по пальцам линейкой, - подает голос Джина, вернувшаяся после вылазки в город.
- Без фанатизма, - отсекаю новаторские идеи, безуспешно пытаясь скрыть смешок.
Звучащее после "я профессионал!" я слышала столько раз, что, не выдержав, мы смеемся обе.
Вен протягивает нам по стакану варева из чего-то зеленого. Каждый раз сомневаюсь, можно ли это пить. На вкус оказывается не так уж плохо.
- Смотри, что я добыла, - передо мной на стойку падает увесистый том, раскрытый посередине.
Провожу пальцами по рисунку на глянце, с неверием отвожу ладонь Джины, чтобы посмотреть на обложку.
- Греческие мифы?
- Именно, - подтверждает она.
- Это слишком дорого выйдет.
Когда я уже научусь выдерживать взгляд этой девицы, не далее как три дня тому назад уламывавшей меня обыграть едва ли не старую Эдду. Все-таки зачатки образования губят в нашем деле.



Зал погружается в темноту. Мерный рокот мужских голосов и пара недовольных выкриков, но те, кто в клубе не впервые, знают, что за этим последует.
Под тихий набирающий силу рокот барабанов посреди сцены вспыхивает круг огня. Жрицы Диониса, решившие принести богу в жертву кровь и вино. Мерные удары музыки набирают ритм, выхожу на сцену следом за девочками, лицо скрывает полумаска, драпировка сшитого Джиной, предельно укороченного - до бедер, хитона обнажает плечо и бедро, плавные линии ног. У пояса, как и у других, кинжал, бутафория, которая еще пригодится.
Чаша с огнем ровно между трех пилонов. Вокруг нее жестяные подносы с гроздьями винограда на них и вином. Сколько часов убито в тренировки, чтобы каждая знала, где и что оставлено.
Голос Винса, призывающего всех на декабрьские Дионисии тонет в нарастающей музыке.
Перехватываю участок пилона над головой, твердо обняв его ладонью. Шаг на удар барабана в музыке, сгибаю ногу в колене, обнимая шест и отпустив опору на левой ноге, выгибаю спину - выход в крутку вокруг пилона, удерживая себя рукой и бедром, прижатым к шесту.
Синяки на бедрах от круток в висе остались в прошлом, напоминают о себе только на новых элементах и растянутостью мышц.
Неровный прямоугольник светлой одежды обнажает крепкое бедро, разведенность ног. Тихо, раскрыв губы на выдохе, опускаюсь на пол, оседая на пилоне. Музыка набирает силу, горячит кровь, будто требуя больше.

В мерном тягучем ритме, повторяя следом за девочками, перейти в колесо, остановиться у подноса с фруктами и чашей с вином.
Забираю ее обеими ладонями, склонившись к мужчине у сцены, так же, как Джина у другого ее края, предлагаю, потянувшись ближе:
- Отпей вина из чаши? - отпей, вынеси себе приговор - обняв запястье мужчины ладонью и увлекая его на сцену, где скоро разразится битва за то, кто будет отдан в жертву.

Бенджамин, так они его звали. Край чаши опасно кренится в руках, вино, лизнув костяшки пальцев, стекает к моему запястью.

Бенджамин Филдинг,
обнимает дражайшего за плечи.
- Не слушайте мистера в рубашке. Далее, мистер Филдинг, все на Ваш выбор: либо остаетесь в зале и спокойно убиваете еще один рокс с виски, либо вы идете со мной на сцену и тут уж как Вам судьба улыбнется))
Я даже готова предложить Вам стул, - улыбается.

Все-таки благополучие делает людей беззащитными. Никогда не согласилась бы пить из протянутого бокала, тем более, со сцены: мало ли что из вполне законного могли туда подмешать.
Мужчина, следующий за мной, достаточно хорош собой и отстранен достаточно, чтобы, судя по всему, испытывать только легкое любопытство относительно того, что будет дальше.
Право решать за других тоже становится в нашем деле проклятием.
Касаюсь его, увлекая за собой, усаживаю на один из трех стульев, которые успели вынести на сцену ребята из поддержки.
Легко коснуться пальцами лица, провести ладонью ниже, к вороту рубашки, позволить себе расстегнуть одну пуговицу. Обхожу его, с тихим смехом поглаживая шею, чтобы, как другие девочки, опуститься на колени к своему избраннику.
Ничего, что по сценарию Дионисий каждому из них должны перерезать глотку.
Вкрадчивые поступательные движения бедер к нему под заглушающий биение крови в висках ритм барабанов. Мягко повести коленом меж его ног, выгнуться, позволяя волосам упасть на его лицо - движения, отточенные до смертельной скуки.
Считать, что в близости в стрип-баре можно отыскать тепло - иллюзия для бегущих от реальности мужчин.

Свет отражается от лезвия бутафорского кинжала, когда не сбавляя ритм движений на коленях у мужчины, дразняще провожу им у горла, будто вспарывая кожу.
Музыка затихает громом.
Оборачиваюсь к Джине и Венере, которые должны были поступить так же во славу бога вина и урожая.
Но юные девы расправляться со своими избранниками не спешат. Бунт?

Движения каждой из нас отточены давно. Бросок Венеры срезает часть моего хитона, обнажая бедра. Мой удар раскрывает тонкую кожу ее ключиц и едва покрытую повязкой грудь.
В сражении одной против двоих победить не просто.
Грации, обернувшиеся фуриями, настигают друг друга, мечутся, заслоняя собой мужчин.
Венера падает на колени своего избранника, сраженная моей рукой, сворачивается в изодранных одеждах у него на груди.
Но того, как отвлекаюсь на это, достаточно, чтобы косой удар кинжала Джины, самой младшей из прислужниц Диониса, "разрезал" мой хитон.
С тихим криком прикрываю грудь, сраженная, падая на колени в темноту рядом с выбранным мною в жертву.

Свет остается на Джине и ее спасенном избраннике. Но разве богу не достаточно крови троих, чтобы насытиться?

Сцена падает в темноту, оставляя ошарашенных зрителей.
Следом за нами выбегает стайка девушек, с готовностью предлагающих каждому бокал вина, виноград с золоченных блюд и тепло, радость близости молодых девчушек.

Поблагодарив Бена, показываю ему за сценой, как вернуться в зрительный зал.
- А я говорила, что лучше бы..., - оборачиваюсь, запахивая полы халата, прикрывающего растерзанный хитон, и не застаю никого из своих подельниц. Так, и где эти охотницы за светлоокими Гермесами?
Качаю головой, собираясь к себе: смыть макияж и привести в порядок одежду, снять то, что от нее осталось, стереть все, кроме, пожалуй, золота браслета на плече.

На ловца, - пробормотала с тихим смехом.

Джеймс Таунсенд,
отдает ему крохотную зеленую коробку с красным бантом. Опирается спиной на стойку, остановившись понаблюдать за тем, как он будет открывать.

Была ли она счастлива, восемнадцатилетняя дурочка под амфетаминовым кайфом, когда ложилась под своего однокурсника, такого популярного, такого влиятельного "из хорошей семьи". И после ее поимели еще двое его друзей. Ее, хорошую девочку из Лидса, студентку РАДА, так стремившуюся стать актрисой. Так что на утро она не хотела смотреть в зеркало, а два месяца спустя - в глаза своей матери, оставшейся в городе, в который намеревалась вернуться с триумфом, когда сбежала учиться, предупредив парой слов. До рождения ребенка она еще протянула, а после...стоило ли тогда поступить мудрее, вернуться в матери, не скатываться дальше, не глупить? Ведь справляются же люди и не с таким, не ищут легких денег, не становятся танцовщицами - для начала.

Было ли ей от этого плохо? Теперь, годы спустя. Когда ушли и наркотический дым, и поспешность решений, и холодная замкнутость, в которой брали ее молодое и тогда еще безнадежно, исподволь отзывчивое тело. Она любила любовь, любила быть любимой. Только годы спустя могла открыто себе признаться. И пусть любви, а не пользования в этом было немного, те неровные выдохи ей в шею, которыми ее награждали, заставляли тело неизменно и чутко выгибаться навстречу незнакомцу на ночь или на час.

Все это жизнь смолола в ней, и потому, стирая краску и блестки с лица, она смотрит в отражение перед собой и решает, так уж ли она хочет этого еще раз. Когда это уже не жизненно нужно. И то, как поймал ее Рорк, управляющий, и шипел ей в спину, прихватив волосы у затылка, спрашивая, что она себе с клиентами позволяет (не ускользнуло от него то, что Кассандра учудила на сцене, то, что сделала после), неужели думает, что у нее такая уж сладкая задница, что Джош ее во всем прикроет. Совсем потеряла страх? - повторял он ей, сдерживая порыв ударить ее головой о стену - разбить еще такое красивое, несмотря на беспощадный для их дела возраст, лицо с холодными синими глазами.

Она вспоминает мужчину, который остался в зале. Затягивает подтяжку тонкого чулка, опускает подол темного платья, едва прикрывающего бедра. Было ли в нем хоть что-то, кроме негласного права собирать вокруг себя людей, что ему, кажется, нравилось?
Не мешать проституцию с психологией, как ей советовала в свое время Стю, никак не удавалось. Она смеется, улыбнувшись своему отражению, посмеиваясь над сомневающейся девчонкой из прошлого, и поднимается, уходит.

В Кассандре двадцати восьми лет нет уже ни глупости, ни холодности, ни закрытости - спокойная привычка наблюдать и иногда, разве что иногда, срываться, позволив себе отпустить контроль.
Найти его в шумном зале, среди друзей каждый из которых уже выискал, чем развлечь себя, и подойти со спины, прижаться грудью, обнимая сидящего мужчину за плечи. Касается его еще, ладонями на предплечья, впитывая его тепло, отогреваясь, будто он не опасность - мог бы ее успокоить.
Склоняет голову, вдохнув его запах глубже, снимая губами горечь и соль его кожи у шеи над воротом рубашки. Прижаться к нему сильнее, позволить себе расплавиться хоть немного, себе же позволить не вести, разве это так много? Всего на одну ночь.
С ее губ готово сорваться глупое, немного насмешливое "к тебе или ко мне?"
- Пойдем я тебе станцую? - глядя ему в глаза, когда он поворачивает к ней голову, еще стараясь удержать его, легко коснувшись пальцами у затылка. Старый танец для двоих, для женщины и мужчины.

Она могла отвести его в общую, в комнату, где брали многих, где отдавались так же часто, и выпороть могли - тут уж по желанию клиента, все для клиента. Могла да не захотела. Потому путь среди служебных коридоров занимает чуть больше времени, пока сбивается неровный шаг. Потому что он рядом, потому что решила, что не хочет отпускать его ладонь после короткого и однозначного ответа.
Комнатка, отведенная им с напарницей, маленькая, здесь иногда можно было остаться переночевать.
- Кажется, я тебя обманула, - не спешит включать свет, удержав его у порога и с тихим выдохом вслушиваясь в сухой щелчок дверного затвора. Не до танцев уже, совсем не до них, - вычтешь из счета, - последним осознанным выдохом, когда его ладони обнимают за талию, опускаются ниже, сжимая твердо и требовательно, когда, наконец, можно к нему прижаться. Пересохшими губами коснуться горла, согреть оставив влажные поцелуи укусы, выше, за ухо.
Завести руку между ними, выщелкнуть язычок пряжки его ремня, пуговица, молния - слишком много всего. Скрывает собственную жадность, горячечно выдохнув и пригнув шею, когда накрывает ладонью его под тканью белья, заводит ладонь ниже, выгладив и вздрагивая от ощущения, дурманящего мозг, от того, что думать совсем не хочется. Хочется провести дрогнувшими непослушными пальцами от основания его члена к головке и утопить ее в ладони. Дернуть ткань его рубашки у ворота, неловко срывая пуговицу и коря себя за такую оплошность, прижаться губами еще и еще, горячо целуя и не давай им нужного шага от стены - к кровати. Лаская мерными, горячими движениями пальцев и ладони. Сглатывая, чтобы не встать перед ним на колени.

Опускается в кресло на заслуженный во всех отношениях отдых, забирает чашку с чаем, светлую, лаконично "мужскую" в дизайне.
- Всем доброго вечера. Софи, спасибо за музыку, это любимая рождественская песня наряду с еще одной.
Незаметно расслабляет вечно перетянутую линию спины и плеч, позволив себе откинуться на спинку кресла, запахивает плотнее на бедрах неизменный темный шелковый халат, расписанный диковинными цветами (все Джининых рук дело).

Даже чай допить не дали )))

Джеймс Таунсенд, пожалуйста за пост, - чуть улыбнувшись и вернувшись к своей чашке чая в настроении несколько менее спокойном, чем полчаса назад. - О хлопотах знаю, саму они только отпустили. Потому не тороплю и благодарна за то, что подождал.

Джеймс Таунсенд, спасибо, угощение пригодилось еще во время завтрака. О постах, вообще, не стоит беспокоиться, все в норме. И спасибо за новогодний подарок.
Обнимает его, тесно прижавшись и закрыв глаза.

Это важно, безусловное обожание во взгляде. То, какой женщину видит мужчина, то, как часть его жажды делится на двоих и ты сама выгораешь с ним рядом.
У него такой взгляд, хотя бы на короткий миг.
Возбуждение топит разум, обнимаю ладонью у бедра, податливо забирая его глубже, раскрываясь под резкость толчков и прикрывая глаза, чтобы только не выдать, что желание мужчины способно заводить женщину не меньше, чем хваленые нежность и потакание всем капризам.
Успеваю заметить, что он позаботился о защите, хотя предпочитала всегда знать о ее качестве, и потому дальше позволяю себе отдаться. Напору, горячим касаниям его ладоней, ритму, заданному им и подхваченному с готовностью, с желанием раскрыться и забрать все, что пожелает отдать.
Сорванный выдох после, сухость онемевших губ.
Улыбаюсь, когда касается лица, подхватываю темный халат, накидывая его на плечи, меж бедер еще саднит от белья и влажно, но терпимо.
Веду за собой, не забыв запереть дверь в комнату. Разворот коридора заканчивается служебным выходом из здания.
- Налево за поворотом выход на парковку и к стоянке такси, - не делаю шаг следом, запахнув халат в спасении от промозглого ночного ветра.
- Джеймс, - его имя с моих губ.
Взъерошенный, чуть более взъерошенный, чем считанные минуты назад, чуть менее собранно-закрытый. Делаю шаг, переступая с порога на землю, коротко обнять его за шею и коснуться губами скулы.
- For granted, - коснувшись его тепло, только из упрямства показывая мужчине, отдавшему за меня не менее пары сотен, что бывает и так.
Дверь закрываю за собой, уже не следя за тем, как он свернет к парковке. Взмокшие волосы у затылка еще хранят, наверное, запах его ладони.

Джеймс, взаимно. Спасибо за пост и возможность сыграть это. И за чай) - забирает безе, запивает сладость чаем, глядя на цитату, которая у нее вызвала желание поспорить. Улыбается, допивает чай.