Карта ролевой игры "Между прошлым и будущим"

Мэрион, Иллинойс

«Привет, Мэри.
Не представляешь как я рад получить твое письмо. Я так скучал по....»
Не то. Загнул исписанную часть листа и провел пальцами по сгибу, углубляя складку бумаги, делая ее четче. Аккуратно оторвал полосу, перевернул лист срезанным краем вверх и снова склонился над ним. В который раз я пробую начать? Шестой? Седьмой? Слова не идут и все тут. И совсем не потому что сказать нечего, а потому что сказать хочется много. Так много, что мысли роятся в голове, перебивают друг друга. Ведь я уже перестал надеяться, решил, что она вычеркнула меня из своей жизни. И вот... Провел руками по голове ото лба к затылку, и задержал их там, откинув голову на сцепленные в замок ладони. С чего начать?..
Слева от меня лежат несколько писем девушки, которую я никогда не видел, но знал. Знал уже девять лет. И как мне иногда казалось, а может просто хотелось так думать, знал лучше ее близких. Рука сама потянулась к письмам.

«Привет, Стивен )
Меня зовут Мэри. Чувствую себя глупо ) никогда раньше не писала незнакомым людям, мужчинам ) Я прочитала твое объявление в газете... Ну то, насчет переписки. И как-то сразу поверила тебе. Мама тоже поверила, но была против, чтобы я писала.... Я и сама сомневалась и переживала, но если ты хочешь и не получил тонну других писем, я могу писать тебе иногда.... или как получится»

С этого письма девять лет назад началась наша переписка. Она прерывалась, возобновлялась, и дала мне так много, как никто и никогда за всю мою жизнь. Тщательно выведенные, но все равно не ровные буквы, написанные рукой 16-летней Мэри, побледнели, бумага от частой перечитки потрепалась и потерлась. Я знаю эти строки наизусть. «Я сразу поверила тебе»... Сколько раз я перечитывал эти четыре слова, проводил по ним пальцем, чтобы потом сжать их в кулак, сдерживаясь от крика. Господь – свидетель, вера – это то, что мне так не хватает. Вера в себя, в справедливость, в завтрашний день, в то, что когда-нибудь все будет хорошо.
Тогда, девять лет назад, мне было около двадцати. За плечами «малолетка» и два года тут. Всего пять из двадцати пяти. Так мало и так много. В малолетке меня обходили стороной, а здесь я оказался щенком среди маститых волков. Меня задирали, третировали, подставляли и пытались опустить. Я был так часто бит, что боль стала повседневным спутником. Тут действовали свои правила и мне пришлось научиться быть хитрее, расчетливее, сильнее. Я озлобился, но не сломался. Хотя был близок к этому. Тогда, в свои не полные двадцать. Не сломался только потому, что в один день мне в руки сунули это письмо от девушки, которую я ещене знал....
Два дня я искал слова для ответа. За работой повторял про себя предложения, перестраивал их, искал другие варианты. Мэри обязательно должна была понять как важно для меня ее письмо, как я хочу получить ответ на свое. Но слова и тогда не шли с языка. Кривые и неуклюжие, слишком откровенные.... боль и надежда в каждом. Я не хотел так обнажать свою душу, не хотел показывать как мне больно, о своем отчаянии, о том как хотел умереть. Я боялся напугать ее, боялся что она не ответит и надежда, олицетворением которой стал листок бумаги и неуверенный девичий почерк, исчезнет из моей жизни также внезапно, как появилась. Такая мелочь – пара строк от незнакомой девчонки, но они сделали меня зависимым. Сразу, с первой минуты. Я заболел этими письмами и мыслями о той, кто их пишет. Мэри....
Немного стыдно признаться, но получив ее первое письмо, я плакал ночами. Не было ни одной слезинки, когда меня поймали на заднем дворике и хотели трахнуть три королевы убийц. Я дрался, как животное, отчаянно, без оглядки. Понимал, что если это случится один раз, то будут и другие. Мне тогда крупно повезло, кто-то увидел, что троица забивает меня до смерти и поднял тревогу. До сих пор думаю, что это был Марк. И сделал он это не из сострадания, как можно предположить, а из ревности. Бывает и так. В любом случае, я ему благодарен. Так вот, после того случая, я неделю провалялся в лазарете с переломами, двумя ножевыми ранениями и кровоподтеками по всему телу, но не проронил ни одной слезинки. А пять неуверенных строчек на линованном листке вызывали их несколько ночей подряд. И я не чувствовал себя слабаком, я чувствовал себя человеком, которому снова есть для чего жить.
А что касается того случая, то он повторялся дважды. И оба раза я попадал в карцер. Никого не интересовало, что это была самозащита и что я лучше сдохну, чем стану «девочкой» паханов. И все равно когда-нибудь они бы до меня добрались, если бы не Резчик....
- Триста сорок шестой!
Голос надзирателя вернул меня в действительность. За окном уже забрезжил рассвет, а я и не заметил.
- Да.
- К стене! Руки за спину, ноги на ширине плеч....
Знакомые приказы. Их я тоже знаю наизусть. Поспешно сгреб письма и сунул их под одеяло на своей лежанке. Подошел к стене у двери, прислонился к ней лбом и скрестил руки за спиной. Ключ с лязгом повернулся.
- Стив, ты опять не спал всю ночь?
- Нет, сэр.
Обыск – ряд механических движений, на которые я не обращаю внимание.
- Неужто твоя девчонка написала?
- Да, сэр.
- Вот это да! А я думал все, от нее давно не было ни слуху, ни духу.
- Четырнадцать месяцев, сэр.
437 дней, если быть точным.
Я наконец получил разрешение и повернулся лицом к Джейку Грейтс, мужчине за сорок, надзирателю в тюрьме строгого режима, требующего чтоб к нему обращались «сэр».

Кендалл Мейтленд, вы меня удивили . не могу даже сказать что больше, то что вы в тюрьме или попадание с теннисным мячиком
Вы ждете ответ или это случайное совпадение?

Вопросы Джонни и Шеридан задал )

Храбрая Посмотрим )

Тюрьма Мэрион, Иллинойс
2006 год

«Привет, Стивен
Наверно ты удивишься, но я жутко разволновалась, получив твое письмо. Такой радости я не испытывала с детства, когда еще верила в чудеса и Санта Клауса ) Это правда, и я надеюсь что ты все же не смеешься надо мной. Мне не терпелось увидеть твой почерк, прочитать что ты пишешь.... Если говорить правду, то всю, как ты считаешь? Мне кажется так. Поэтому признаюсь, что испытала не только радость, но и немного страх. Совсем чуть-чуть правда, и ты в этом не виноват....»

Вы когда-нибудь встречали более искреннего человека? Вот такая моя Мэри. Я часто говорю «моя», но это конечно не так. Хотя назвать ее своей.... это лучшее, что я могу себе представить. Лучшее для меня, не для нее. Будь я рядом, только бы испортил ей жизнь, испачкал ее собою. Это не самобичевание, поверьте, просто я понимаю, что пожизненно заключенный не пара таким девушкам, как Мэри. Страх испачкать засел глубоко внутри меня с той самой минуты, когда я сел писать ей свое первое письмо. Я долго-долго сидел над чистым листом бумаги и не знал что писать. О расписанной по часам жизни за решеткой? О убогом существовании, отвратительном питании, насилии и самоубийствах? Я не мог и не хотел писать ей о том, что каждый пятый в течение первых двух месяцев в тюрьме терял рассудок. Об отчаянии в глубине глаз, пустом взгляде людей, считающих года, месяцы, дни.... Наверно я выгляжу так же как они. Как я мог написать ей об этом? Если бы было возможно, то я предпочел бы не писать ничего, но читать ее рассказы о жизни, о ней самой. По воле судьбы Мэри было 16, всего на год больше, чем мне тогда, в 2000-м, когда оборвалась жизнь Стивена Деннера – подающего надежды спортсмена, и появился заключенный под номером триста сорок шесть. Не человек, заключенный. Но сейчас не об этом. Мне было интересно все, что Мэри захочет рассказать. Я как губка впитывал то, что она писала, думая о том, что эти события могли быть частью и моей жизни, если бы....
Вот так я сидел каждый раз над пустым листом и не мог написать ни слова, в то время как мое сердце беззвучно изливало на него свою боль. Я часто засиживался до утра, а когда в пять поднимались железные щиты, закрывающие камеры на ночь, внезапно понимал, что просидел всю ночь, не написав ни строчки.
«.... ты должна верить мне, Мэри, я не убивал Джона Спенсера....»
Я смотрел на слова, выведенные моей же рукой, и думал о том, что она мне не поверит. Чтоб вы знали, все заключенные во всех тюрьмах мира утверждают одно и то же – они невиновны. Серийные убийцы, насильники, маньяки-психопаты, воры всех мастей – все невиновны. Для меня их нестройный хор голосов, вопиющий о несправедливости правосудия был тяжелым испытанием и еще одной причиной для отчаяния. Потому что я действительно не убивал, но мой голос несправедливо осужденного тонул в гвалте их лжи. Какое-то время я надеялся доказать свою невиновность, просил о встрече с адвокатом, рассказывал каждому, кто был готов слушать, как все было на самом деле. Мои просьбы отклоняли, а на утверждение о невиновности понимающе кивали головами и говорили «конечно», подразумевая «Невиновен так же, как и все остальные тут». Стена неверия была такой же глухой, как стены самой тюрьмы, и я перестал пытаться убедить в своей невиновности. Перестал, потому что понял, что то, что мне не верят, убивает и сводит меня с ума быстрее, чем перспектива пробыть тут еще двадцать лет. Но мне была жизненно необходима вера Мэри в меня....

«У меня много времени, Мэри, очень много, поэтому я хочу рассказать тебе все, и начну с самого начала. Надеюсь, что ты не заскучаешь, читая историю моей жизни. Мне очень хочется, чтобы ты знала, как все было.
Я родился в Спрингфилде штата Теннесси и совершенно не помню своего отца. Мать говорила, что мне было три, когда он собрал вещи и ушел. Мне всегда казалось, что у меня должны были остаться хоть какие-то воспоминания, но я не помню его. Мать говорит, что он был слабовольным, трусливым и мы ему были не нужны. Не знаю правда это или обида брошенной женщины, я был ребенком и верил ей безоговорочно. Мать работала воспитательницей в детском саду. Мы не могли позволить себе излишества, жили от зарплаты до зарплаты. А еще она была красивой, незамужней женщиной и в нашей квартирке время от времени ночевали незнакомые дяди. Не так часто, но я помню, что они были. Наша жизнь ничем не отличалась от тысяч других. Мать любила меня и, как она говорила, жила ради меня. Если я хотел что-то, что не вписывалось в наш скромный бюджет – она копила и я получал желаемое ко дню рождения или Рождеству. Я считал ее лучшей матерью. В двенадцать я начал подрабатывать и, как нетрудно догадаться, мне понравилось иметь собственные деньги. Учеба стала казаться бессмысленной тратой времени и мои оценки стали хуже. Если бы не мать, я бы бросил школу, но она уговаривала, настаивала и я продолжал учиться. А еще в моей жизни был спорт. Большой теннис. Вот его я бросить не мог. Я был лучшим в своей возрастной категории и неизменно выходил победителем на турнирах. Мой тренер пророчил мне большое будущее: Олимпийские игры, призовые места. Смешно, как далек я теперь от всего этого, а тогда жил верой в то, что смогу стать знаменитым. Буду зарабатывать большие деньги, делая то, что мне нравится. Я был полон планов и надежд, но сбыться им было не суждено.
В конце 1999-го мать потеряла работу. Мир встречал новое тысячелетие. Может ты помнишь какой тогда был ажиотаж? Большая половина человечества ждала наступления конца Света, а те, кто жили похуже, в своем собственном ежедневном Апокалипсисе, – чуда. На нас он как раз наступал. Я так хорошо помню тот Новый год. Мой последний Новый год на воле. Ожидание чего-то важного, судьбоносного было таким сильным, почти осязаемым, подготовка ко встрече Миллениума во всех уголках планеты - грандиозной, фейерверк в полночь - незабываемо прекрасным. Может, только для меня незабываемым, потому что с тех пор я фейерверк больше не видел. Тогда я стоял с друзьями на площади и смотрел в небо, на распускающиеся над нами зонты всех цветов радуги. Они переливались и мерцали, как волшебные, складывались в фигуры и цифры, и мне казалось, что чудо обязательно произойдет и все будет даже лучше, чем прежде....»

Здесь же. Сейчас.

- «Тихо» я сказал!
Окрик надзирателя не возымел никакого действия, заключенные продолжали тянуть руки, пытаясь схватить, потрогать шагающую по проходу девушку. Выкрикивали пошлости и, похабно скалясь, обещали ей незабываемый трах. За двенадцать лет в Мэрион я ни разу не видел женщину и сейчас стоял, как и другие, у решетки и смотрел на нее во все глаза. Темноволосая, небольшого роста, я не видел ее глаз, не мог разглядеть лицо – она не смотрела по сторонам, стараясь не встречаться глазами с возбужденными мужчинами, годами не видевших женщину из плоти и крови. Я не тянулся к ней, не выкрикивал шуточки – во мне нет той дерзости и уверенности в себе, что присуща мужчинам, жившим на свободе активной половой жизнью. Попав в малолетку в пятнадцать, я только вступил в период полового созревания, и список побед не был особо впечатляющим. Но я хотел ее так же, как остальные. Дубинка надзирателя прогремела по прутьям на уровне лица – я отпрянул.
Мне повезло – начальник тюрьмы со своими сопровождающими остановился возле камеры напротив моей. Не совсем напротив – камер напротив у нас нет – немного наискосок. Замок с лязгом поддался и послышался голос Доттса. Терпеть не могу эту гниду, а теперь у него еще и мой теннисный мячик, и женщина-врач пришла к нему. Все голоса разом смолкли, заключенные затаили дыхание, надеясь расслышать голос женщины. Сегодня, с мыслями о ней, будет дрочить весь блок. Ее образ затмит даже самых соблазнительных голых красоток на постерах.
Из своей камеры я не видел лежак Доттса, но видел женщину.
- Так что? Пришла меня спасти, куколка? – Голос Доттса хрипел похотью.
- Я доктор Мейтленд и я пришла отсрочить ваш приговор, мистер Деннер. Вы позволите?
Я замер на месте, не веря своим ушам. «Деннер»? Она сказала «Деннер»? Сделав шаг назад, я рухнул на изножье своей лежанки, опустил локти на колени широко расставленных ног и впился глазами в фигурку в камере Доттса. «Мэри» пронеслось в моей голове быстрее, чем мозг мог обосновать почему нет. Она увидела теннисный мячик, фамилию на «Д» и подумала, что это я – лихорадочно закрутились предположения. Мне пришлось собрать всю волю в кулак, чтобы не подскочить к решетке и не прокричать ее имя. Она специально назвала мое имя, так? Ведь специально. Я не хотел ничего знать, не хотел допускать другие мысли. Это Мэри! Она пришла, чтобы увидеть меня! Я смотрел на нее с такой настойчивостью, что она не могла не почувствовать моего взгляда. «Обернись, Мэри» молча призывал я, надеясь быть услышанным и увидеть узнавание в ее карих глазах.

Тюрьма Мэрион, Иллинойс
2006 год

«...Новогодняя ночь прошла, а за ней еще несколько недель, но лучше не стало. Поиски нового места работы не увенчались успехом, но мать была категорически против, чтобы я бросил школу. Наши скудные сбережения таяли на глазах и нужно было срочно что-то делать, пока нас не выставили из квартиры. Предложение из Иллинойс казалось спасением, но были и сомнения, большей частью замешанные на школе, друзьях, теннисе и моем тренере. Но в сравнении с тем, что нас ожидало, это было блажью, и мы перебрались в пригород Чикаго, оставив Спрингфилд в прошлом. Последующие события развивались так быстро, что кажутся нереальными.
Стояла ранняя весна. Чикаго встретил нас серостью и равнодушием. Я с первого взгляда невзлюбил новую школу, пока еще не нашел где могу продолжить тренировки и все мои друзья остались в Спрингфилде. Мать постоянно задерживалась на работе, а, приходя, погружалась в домашние заботы. Как и у меня, у нее частенько не было настроения. Мне не хотелось выходить на улицу, но и находиться в совершенно пустой, нуждающейся в ремонте однокомнатной квартирке было невмоготу.
Я слонялся по незнакомым улицам, с каждым разом увеличивая маршрут, в поисках.... сам не знаю чего. Обнаружить теннисный корт было бы неплохо, но его я не нашел, а нашел компанию.
Курт и его ребята облюбовали для своих встреч товарный двор за супермаркетом. Курт был признанным главой и так или иначе в курсе всего что происходило на районе. Я не стремился стать частью группировки, но был радушно принят и это подкупило. От меня ничего не требовали, не предлагали, но слушок, что я один из них облетел округу и принес мне понимание в школе.
С матерью что-то творилось. Она практически не появлялась дома, а когда приходила – казалась погруженной в себя. Перед выходом она стала дольше обычного копаться в вещах, краситься. Я подозревал появление нового мужика, но она ничего не говорила, а я не спрашивал, как она не спрашивала о моих делах. Мы отдалялись друг от друга, словно этот новый город разделил нас.
С ее новым я познакомился в ночь, когда первый раз попал в участок.
Ребята сняли кассу на заправке и прихватили с собой жрачку и выпивку. Мусора в рейде оказались слишком близко к месту действия и догнали их по горячим следам так быстро, что мы даже добычу разглядеть не успели. Большинство рассосались, а я по неопытности подрастерялся и загремел.
Мать смотрела на меня так потрясенно, как-будто впервые видела. Ее новый ржал, явно чувствуя себя в участке уютно. Никогда прежде у нее не было таких наглых, развязных типов, как Джон Спенсер.
Мы не понравились друг другу. И это не ревность сына, как кто-то может предположить, а взаимная антипатия двух мужчин.
И представь мое состояние, когда всего пару дней спустя мать сказала, что мы переезжаем к Джону. Я был против. Резко и категорически. Мать уговаривала и твердила, что я ошибаюсь на его счет. Напомнила, что мы даже не можем отремонтировать комнату, а у Джона дом. Ее аргументы были убедительнее моего неприятия и мы переехали. Назвать эту полуразвалившуюся халупу «домом»... Но, хэй, у меня даже опять появился собственный угол. Комнатушка размером с кладовку, но мне было плевать, я там только спал, и то не каждую ночь.
Сколько я винил себя потом за это, но сделанного не воротишь.
Как-то вечером, вернувшись, я застал ссору. Мать кричала так громко, что они даже не слышали как я вошел в дом. Звук удара и резко оборвавшийся голос матери – я резко втянул в себя воздух и ринулся на кухню. Она стояла загнанная в угол у мойки, прижав ладонь к щеке, из уголка рта текла кровь. В ее глазах вспыхнул страх, когда она увидела меня, но было поздно. Я кинулся на него как бешеный. Мне было плевать, что Джон в два раза старше и сильнее – я хотел стереть с его физиономии самодовольную ухмылку, проучить. Я слепо молотил кулаками, лишь отдаленно различая собственную боль и испуганные крики матери. Нас разняли прибежавшие на шум соседи. Я рвался из удерживающих меня рук и орал, что убью сукиного сына, а Джон зло улыбался. Это было тридцать первого марта 2000-го года.
На следующий день я прогулял школу. Не мог и не хотел туда идти. Я проторчал полдня у Курта, рассказал о стычке с сожителем матери и получил парочку дельных советов. Вернулся домой в обычное для себя время, чтобы не наживать лишних проблем. Все, как обычно, с одной лишь разницей: в этот день я возвращался с другой стороны улицы и решил войти через кухню. Там был Джон. Сначала я заметил только его, то как он качается, пытаясь сохранить равновесие, отмечая, но не осознавая разгром вокруг. Рефлекторно сделав шаг вперед, я, поддерживая, положил руку на его спину и, наконец, увидел кровь на кухонных шкафах, на взметнувшейся ко мне руке Джона. Падая, он вцепился в мою футболку и увлек за собой на пол. Ткань затрещала, хлопнула входная дверь, я увидел его лицо, и не только. Шесть ножевых ранений – он был весь в крови. Я был весь в крови. Одной рукой он зажимал распоротый живот, а другой цеплялся за меня. Я обвел кухню дикими от ужаса глазами – сброшенная на пол посуда, перевернутые стулья и отъехавший в сторону стол – все забрызгано кровью. Под одним из стульев валялись окровавленные полотенце и нож. Я отдирал от себя руки Джона, когда с порога раздался леденящий кровь крик.
Что было потом я толком не помню. Джон пытался выговорить мое имя, мать кричала так, что кровь стыла в жилах. Мне кажется, что копы появились за какие-то считаные минуты, но именно за эти минуты Джон успел испустить дух. Я видел лица соседей за дверью – они не решались зайти в дом. Почувствовал как защелкнулись на моих запястьях наручники. Видел как коп аккуратно полотенцем поднял нож с пола, мне что-то говорили. За дверью другому копу что-то говорил сосед, разнявший нас с Джоном вчера. Я не различал слов и вообще ничего не понимал. Я видел только ненавистную ухмылку на лице Джона и слышал как, не переставая, причитает мать: «Ты не должен был это делать, Стив».
Она продолжала повторять эти слова и позже, осмысленно или нет загоняя меня в тюрьму. Сначала я думал, что у нее шок, но потом понял: она считает, что Джона убил я.
Ты не должен был это делать, Стив. Расследования как такового не было. Свидетельские показания матери и соседа, отсутствие отпечатков пальцев на обернутом полотенцем ноже, брошенная мной накануне фраза – все было против меня.
Ты не должен был это делать.... Адвокат тратил больше времени на попытки успокоить мою мать, чем на то, чтобы выслушать меня. Мне кажется он и не слушал вовсе.
Ты не должен был.... Раскрытое на месте преступления дело. Пожизненное заключение за умышленное убийство. Наверное, я плохо сопротивлялся и доказывал свою невиновность. Наверное, я просто не мог понять, как мать может считать меня убийцей.
Мэри, должно быть, для тебя это слишком, прости меня. Я не хочу тебя пугать, я только хочу, чтобы ты знала, что я не убивал Джона Спенсера».


Тюрьма Мэрион. Сутки (может больше) назад

Она обернулась и посмотрела на меня. Пристально, без тени улыбки или узнавания, но этот прямой взгляд позволил мне рассмотреть ее. Такая красивая, что нет слов. Самая красивая. Пижон, похожий на куклу Кен, одернул ее и Мэри снова обернулась к Доттсу. Как же я ненавидел этого придурка. Их всех. Всех до единого: Доттса, врачей, начальника тюрьмы, орущих из камер заключенных. Они пугали мою Мэри.
Я не понял, что случилось, не слышал, что сказал «Кен», но Доттс подскочил к решетке и рванул Мэри на себя, прижимая лицом к прутьям. Не знаю как я снова оказался у собственной решетки, но желание убить тварь было таким сильным, что не признавало преград. Начальник вырвал ее из рук Доттса и оттолкнул в сторону на безопасное расстояние. Грейтс ринулся в камеру с явным намерением выбить уроду зубы. Как мне хотелось ему помочь! Но Мэри сделала еще два шага назад и ударилась спиной о прутья моей камеры. Я забыл обо всем: о Доттсе, надзирателях, ошалевших от представления наблюдателях за решетками камер.... Моя Мэри была так близко, что я мог до нее дотронуться. Стоит только протянуть руку и я почувствую мягкость ее волос, тепло кожи, загляну в ее глаза.
Она что-то шепчет и поворачивается ко мне лицом. В глазах и на лице испуг, но глупенькая прижимается к прутьям моей камеры, не осознавая, что я более голодный, чем Доттс, попавший в нашу милую обитель всего год назад. Если бы она знала как велико искушение и как близок я к тому, чтобы дотронуться до нее, погладить – она была бы в ужасе. И не только это.... А может быть уже? Каким она увидела меня? Как далек я от того, кого она себе представляла, читая мои письма? Насколько я отличаюсь от мужчин, которые не знают что такое неволя?
Неожиданно мне захотелось, что бы эта женщина была не Мэри. Если это она – я ее потеряю. Это так же ясно, как то, что земля круглая.
- Он мой.
Вышло сипло и невнятно – это разозлило. Скованность и застревающие в горле слова мне еще припомнят. Она смотрела на меня так, будто не понимает.
- Что?
- Мяч. – Перевел взгляд с ее лица на ладонь. – Он мой.
Проследив направление моего взгляда глазами, девушка протянула мне мяч:
- Простите. Да, он ваш.
Я видел, что один из надзирателей перестал пялиться на шоу устроенное Доттсом и быстро приближается к нам, но не мог заставить себя отступить вглубь камеры. Пятнадцать лет заключения, и десять еще впереди. Когда я снова увижу женщину? А ее? Скорее всего, никогда.
Я сделал то, с чего начался ад – просунул руку между прутьев и несильно сжал предплечье девушки, удерживая, а другой забрал у нее мяч. Она посмотрела на мою руку, а затем мне в глаза. На то мгновение, что мы смотрели друг на друга, время для меня остановилось. Чтобы потом с большей силой завертеться в круговерти криков и боли.
Дубинка надзирателя врезалась в мой бок, как гарпун в рыбину. Боль пронзила тело. За первым ударом последовал второй. Надзиратель толкнул Мэри в сторону, сказав, что она сама ищет себе неприятности. Это окончательно вывело меня из себя. Пока один пытался дотянуться до меня дубинкой через прутья, другой уже открывал замок камеры. Изловчившись, я ударил по дубинке и та сыграла надзирателю по зубам. Заключенные разразились хохотом и я не остался в стороне.
Двое вошли в мою камеру и Мэри закричала. Они били прицельно по болевым точкам, на поражение. Мне не нужно было сопротивляться, тогда все закончилось бы быстрее и с меньшими потерями, но охватившие меня злость и отчаяние требовали выхода. Удары сыпались как град и скоро я перестал понимать, где - кто и что болит, но я все еще слышал надрывающийся от слез женский голос, умоляющий остановиться.
- Не надо! Пожалуйста! Он ничего мне не сделал!
Ты не должен был это делать, Стив.
Голос Мэри удалялся, становился тише, а потом исчез совсем.

Я очнулся на полу в карцере. Да не в простом, а так называемом аквариуме. И хоть сам я сюда попал впервые, что меня ждет знал со слов других.
Кажется, на мне не осталось «живого» места, все тело ломило и гудело от боли. Обведя глазами тесное помещение, я попытался приподняться и отползти к стене.


Карцер. Сейчас

Я не вижу где заканчивается море и начинается небо. Бездонная тьма сомкнулась, отсекая все звуки, запахи, цвета. Бесконечная, как вселенная, пустота вокруг. Внутри. Ласковая, всепоглощающая, она зовет, предлагает сделать шаг навстречу, обещая избавление. Хочу сделать это. Закрыть глаза и шагнуть в успокаивающие объятия. Отречься, забыться.
Что-то сверкнуло – звезда или это в воде? – хочу прикоснуться. Протягиваю руку и делаю шаг. Еще один. Не могу дотянуться и продолжаю двигаться вперед. Мягкая тяжесть окутывает, как теплое одеяло, – так хорошо. Еще немного и я узнаю, что блестит, нарушая идеальную тьму.
Стоп. Что это? Звук сбивает с толку. Останавливаюсь, пытаясь понять что это. Кто-то зовет меня по имени. Истошно кричит его, и голос зовущего срывается от страха. Почему?
Этот голос знаком мне, близок. Но он вдребезги разбивает иллюзию и я понимаю, что стою по горло в ледяной воде и стучу зубами. Меня трясет. Тьма больше не защищает меня, не успокаивает. Не обнимает. Она стала холодной, враждебной и неумолимо затягивает как воронка водоворота. Если я отрешусь от голоса за спиной, станет ли она опять ласковой со мной?
Если я сделаю еще несколько шагов, человек зовущий меня... что с ним будет? Я слышу как она кричит: «Не надо! Пожалуйста!» надеясь предотвратить наказание. «Стив! Стив!» она зовет меня, не давая уйти. Почему она плачет? Чего боится? Не хочу, чтобы плакала.
Теперь у нее есть голос. Я помню его. Помню глаза, рисунок губ, мягкость тела под моей ладонью. А еще напряжение и испуг. Сжимаю руку в кулак так сильно, что немеют пальцы.
С трудом открыв глаза, вглядываюсь в темноту. Здесь нет неба, но есть боль и слабость. Так хочется согнуться, потому что кажется, что тогда боль ослабнет. Но если я сделаю это – уйду под воду с головой. Я не чувствую свое тело, только боль. Она пульсирует, выматывает. Хочется кричать, но я молчу. Я заслужил это наказание. Может, даже худшее. Улыбаюсь. Чего не могут сделать надзиратели, сделаю я сам.
Понимаю, что отошел от стены. Медленно переставляю ноги, чтобы вернуться. Там трещина в потолке, ее можно касаться, царапать, чтобы углубить и думать, что за нее можно удержаться, когда оставаться на ногах больше не будет сил.
Я не должен был к ней прикасаться. Я испачкал ее. «Мэри» стону, не разжимая губ. Вода проникает в нос. Вскидываю голову и выпрямляюсь – сам не заметил когда начал оседать.
Бездумно царапая низкий потолок, пытаюсь оставаться в сознании. Сколько прошло времени? Я не знаю. Был день. Прошла ли ночь? Или скоро наступит следующая? Я не знаю. Я знаю только, что сил больше нет. Раскрываю губы и понимаю, что вода наполняет рот. Колени подгибаются – так легче. Вода смыкается над головой – я снова вижу что-то блестящее и не слышу голос Мэри. Скользкая стена за спиной уходит в сторону, пальцы, с крошкой цемента, срываются с расцарапанной в потолке раны. Вода смягчает удар, но боль сильнее – она пронзает насквозь, до самого мозга. Я улыбаюсь. Так приятно почувствовать ее, когда кажется, что уже все.
Вода мутная и холодная, но лежать так хорошо. Нужно. На вдохе вода попадает в нос.
«Стив?»
«Я люблю тебя, Мэри».
«Стив...»
«Прости».
«Стив! Стив!»
«Не плачь. Пожалуйста. Мне хорошо».
«Стив! Не надо! Пожалуйста!»

Джонни, спасибо ) было удивительно прочитать
Сюжет с захватом мне тоже был бы интересен, но тогда в альтернативной реальности )

Спасибо создателям журнала и видео ) очень понравилось

Ведущий исполнит любое желание за гифку? круто

Крейг, а желание нужно было сразу назвать? не могу ничего придумать )

Тюрьма Мэрион, Иллинойс
Полтора года назад

«Привет, Стивен )
Извини, что так долго не отвечала. Просто в моей жизни появился новый человек, и я так счастлива! Безумно, безумно счастлива! У меня появился парень ) Я влюблена, Стив! Это так прекрасно! ) Я словно летаю и не могу перестать улыбаться! )) Ты же знаешь какая я....даже не представляла, что когда-нибудь встречу мужчину, о котором скажу «это мой парень, я люблю его!»....

Это был черный день в моей жизни.
С обеда я с нетерпением ждал отбой, чтобы вернуться в свою камеру и прочитать письмо Мэри. С радостью устроился на своей лежанке, распечатал письмо, а теперь смотрел в одну точку и ничего не видел. Мне кажется, никогда прежде я не чувствовал такую пустоту и отчаяние. Я потерял в этой жизни все, что только можно было потерять: семью, свободу, надежду, саму жизнь. Моя жизнь утекала в трещины бетона тюремной камеры, в то время, когда мои сверстники наслаждались ей в полной мере. Я не жил, существовал. Все, что у меня было это письма Мэри и маленькая надежда на то, что я для нее значу больше прикормленной бездомной собаки, что она испытывает ко мне.... симпатию. Ложь, я надеялся на большее. Она рисовала сердечки в конце писем и я ей верил. Я ХОТЕЛ верить, что это правда, что ее чистое сердечко не способно на обман.
Но она влюблена. Этот прилизанный архитектор трогает ее, целует, называет своей и ей это нравится. Я готов был выть от этой мысли, еще больше мне хотелось вырваться из этой клетки и бежать. От этих строк, от себя, от правды. Горло перехватило и что-то лопнуло внутри, затопляя все тело резкой болью и яростью. Трогает, ласкает, она улыбается ему и подставляет губы для поцелуя. Он укладывает ее на постель, Мэри обнимает его ногами и шепчет, что любит. Эти картинки мелькали передо мной: яркие, реалистичные, несмотря на то, что я их обоих никогда не видел.
- Триста сорок шестой, мне тебя успокоить? – крикнул охранник из-за щита.
И только тогда я понял, что трясу и бьюсь о решетку. Но этой боли было недостаточно, чтобы не думать о них в кровати, она не усмиряла мою ярость и желание убить падаль в костюмчике.
«Я влюблена!» Влюблена....
Кое-как разжав пальцы, я отпустил прутья решетки, закрыл лицо руками и рухнул на свой лежак.
Мэри. За что ты так со мной?
Это было хуже вынесенного мне 15 лет назад приговора. Тогда.... тогда я еще надеялся, думал, что все образуется и меня обязательно выпустят, ведь я невиновен. А сейчас мне не осталось ничего. Человек, подаривший мне надежду, отнял ее, с беспечностью и слепотой счастливого человека.
Я пролежал, не двигаясь, всю ночь. Не дочитал письмо, не смог. Ее радость... Я всегда желал Мэри счастья, но и представить не мог, что будет так больно. Не думал, что буду постоянно видеть перед глазами, как этот.... ласкает ее. Мою Мэри.
Меня вырвало обедом. Я отказался от ужина. Затолкав боль поглубже, я работал с рвением какого эти стены не видывали. Нужно было чем-то заполнить пустоту, чтобы не думать. О Мэри и ее архитекторе. Но было бы глупо надеяться, что никто не заметит мое состояние, что оставят в покое. Несколько подначек я оставил без ответа, но то, что произошло на третий день я проигнорировать не мог.
Его звали Стэн. Щуплый и низкорослый он выглядел младше своих двадцати шести на добрый пяток, а то и больше, лет. Мне было его искренне жаль, когда чуть больше полугода назад, едва появившись в нашей милой обители, он стал объектом интереса королев убийц. В немалой степени из-за его таких честных голубых глаз, светлых кудрей и хороших манер. Но сочувствие сошло на нет, когда парень пройдя через их руки, стал торговать собой. Конечно он был не первым и не последним, кто таким образом решил устроиться получше, но тюремные «девочки» неизменно вызывали у меня отвращение. А уж от этого вежливого, утонченного чистоплюя такого никто не ожидал.
И вот это ничтожество умудрилось угадать причину моего состояния.
- Что, Стив, задумался кто трахает твою сучку, пока тебя нет? – с мерзкой ухмылкой кинул он мне, подкатывая еще одну тележку с постельным бельем. – Знаешь, триста сорок шестой, когда я откинусь этим «кто-то» стану я.
Заржав над своей же шуткой, Стэн, вразвалочку, пошел обратно. И тогда из меня вырвалось то, что я так старательно сдерживал все эти дни – желание убить. Я сбил его, прыгнув со спины, и беспорядочно, насмерть, начал месить его морду, как тесто. Злость и презрение смешались в смертельный коктейль, который я вливал в расшиперенную в попытке позвать на помощь пасть. Ломая нос и вышибая зубы, я видел перед собой не Стэна, а гниду архитектора, кривляющегося и повторяющего «я трахаю твою сучку». Меня с трудом оторвали от уже неподвижного Стэна и бросили в карцер.
Мне было плевать. В своей камере или карцере я не мог уйти, забыть или спрятаться от нескольких строчек, написанных таким родным почерком Мэри.
Сдохнуть – это все, чего я хотел.


Сейчас

- Будет жить?
- Теперь да, но когда его вытащили из аквариума я не поставил бы и цент на то, что он выкарабкается.
- Хорошо. Нас и так протащат из-за него по всем новостям и газетам.
Я узнал в одном из говоривших начальника тюрьмы, но не стал открывать глаза.
- Все идет к тому, что Стив скоро будет на свободе, - продолжил он и я перестал дышать, обратившись в слух.
- Опять в списке на амнистию? – в голосе врача слышна усмешка, - Сколько раз они уже отклоняли? Три-четыре?
- Шесть раз, – ответ начальника стер его улыбку. – Но дело не в этом, похоже он действительно.... – голоса стали удаляться и я открыл глаза.
Начальник тюрьмы и главврач местного лазарета шли к автомату с кофе, лишая меня возможности расслышать хоть слово.
«Скоро будет на свободе» эти слова бились в моем мозгу, как хлопающая крыльями птица в тесной клетке. Но как? Мое дело не пересматривали – я не мог позволить себе хорошего адвоката. Сердце подкатило к горлу, в носу защипало. Наверное, это все лекарства. Стало страшно. Я не знаю, что пугало меня больше: что у меня галлюцинации или что впереди забрезжила воля.


Полтора года назад, после выхода из карцера

«Я желаю тебе счастья, Мэри. Ты его заслуживаешь».

«...Мне так жаль, что я должна сказать тебе это, но это мое последнее письмо. Я не могла лгать Доминику и рассказала о нашей переписке. Он был в ужасе и говорил ужасные вещи (( Но это все неправда, Стив. Я то знаю.... Он сказал, что я пишу тебе из жалости, тешу себя мыслью о том какая я хорошая и добросердечная, а на самом деле обманываю тебя. И он прав, Стив, я обманываю... Меня зовут не Мэри.... Вернее, Мэри мое второе имя и я никогда не называюсь им, так я представилась только тебе. Я тогда очень боялась, Стив.... Писать заключенному, назвать свое имя.... мне было страшно. Но желание написать было сильнее и я представилась вторым именем. Ты понимаешь меня? Ты всегда понимаешь меня, пойми, пожалуйста, и сейчас.... Стив, мне так жаль.... Я не хочу тебя терять, но я люблю Доминика, а он не хочет, чтобы я тебе писала. Прости меня, пожалуйста, за все. Не пиши мне больше....»

Шеридан О`Хара, Крейг Фаррел, Кендалл Мейтленд, Джеймс Таунсенд, Аноним-2, спасибо за поздравления ) Ваши слова, пожелания и подарки очень трогают, спасибо

Флоранс Уэстморленд, интересной игры!

Тюрьма Мэрион, Иллинойс

- Мистер Деннер, вы чувствуете себя готовым вернуться к нормальной жизни? – голос психолога немного усталый. Он смотрит на меня с пониманием, которого раз от раза все меньше.
- Я не знаю, - повторяю, как и во все предыдущие встречи, глядя на свои вытянутые на столе руки. Они больше не соединены наручниками, но я по привычке держу их параллельно друг другу в полной неподвижности.
Доктор Вароба молчит. Молчу и я. Так заканчиваются все наши встречи.
- Вы же понимаете, что пока не скажете, что готовы, мы вынуждены держать вас здесь. – Доктор не повышает голоса, но мне кажется, что он раздражен. – Мистер Деннер, я объяснил с чем вы столкнетесь, выйдя на свободу, и куда можете обратиться в случае, если вам понадобится помощь. Я понимаю, что пятнадцать лет – очень долгий срок, и что вы волнуетесь, может даже боитесь, но разве вы не хотите покинуть эти стены?

За тяжелыми металлическими воротами тюрьмы «Марион» огромный мир с высоким серым небом, пустыми улицами и крупными каплями холодного дождя. Он хлынул на меня всей своей мощью, переполняя легкие, почти сбивая с ног, отбросил волной обратно на тюремные ворота. Много лет я хотел выйти на свободу, не задумываясь над тем, что меня ждет. Кажется я наивно думал, что выйду и все будет как прежде. Мне пришлось столкнуться с реальностью, после выписки из тюремной больницы.
Услышанное оказалось правдой – моя невиновность была доказана. О том, как это произошло, мне рассказал новый надсмотрщик. В Чикаго поймали давно разыскиваемого сутенера. Его уже как-то брали за нанесение телесных повреждений и сутенерство, а в этот раз по обвинению в преднамеренном убийстве одной из его девок. Казалось бы, его дело с моим ничего не связывало, но после объявления приговора, он прямо в зале суда брякнул что-то вроде «Могли бы и в этот раз найти дурака, чтобы отсидел за меня». Начали копать и выяснили, что в свое время у него были делишки со Спенсером, и тот был должен ему кругленькую сумму.
«Твое счастье, - сказал мне тогда новенький, - что он сказал это в зале суда, а не на допросе. Сам понимаешь, за закрытыми дверями, дело бы замяли, а он заявил во всеуслышание и разворошил осиный улей. Следствие, проверки... – Он цокнул языком и прошептал, - Так я получил это место. Несколько голов уже полетело, и теперь начальник очень боится за свою»....
Меня не вернули в мою камеру, а перевели в блок С. Временное пристанище тех, кто скоро будет освобожден. Своеобразный реабилитационный центр, эдакий тамбур между двумя жизнями. Там я услышал о том, как изменилась жизнь за последние пятнадцать лет. Кое-что о политике, рабочем рынке и новинках из областей науки и техники. Львиную долю того, что мне говорили, я не понимал. Не мог объять, представить, и чувствовал себя умственно отсталым. Я до сих пор во многом остался испуганным пятнадцатилетним мальчишкой. В теле тридцатилетнего мужчины. В чем-то я был мудрее и опытнее проживших жизнь стариков, но во многом наивен и не сведущ. Мне было страшно выйти в мир, который я не знаю. И я признавал это вслух, сбивая с толку доктора Вароба и надзирателей.

Дверь за мной со стуком закрылась . Раздался лязг металла о металл. В этот момент я захотел развернуться, затарабанить в дверь и просить впустить меня обратно. Я не знал что делать, куда идти в этом равнодушном и чужом мне мире.
Мимо меня по тротуару шла женщина с девочкой около пяти лет. Я перевел взгляд с женщины на ребенка и замер. Прошло пятнадцать лет с тех пор, когда я последний раз видел ребенка. Пятнадцать лет. Пятнадцать. Я забыл какие они, эти маленькие наивные люди, верящие в чудеса. Женщина придержала шаг, крепче перехватила девочку за ручку и потащила ее через дорогу на другую сторону. В замешательстве отступив назад, почувствовал спиной холод металлических ворот и замер. Женщина обернулась, бросила на меня настороженный взгляд и заспешила дальше.
Я опустил глаза и уставился на свои казенные ботинки, не смея снова взглянуть на редких прохожих. Мне стало стыдно, когда я понял, что подумала женщина, заметив что я смотрю на девочку. Такие взгляды теперь будут сопровождать меня повсюду. То, что я не убивал – мелочь, по сравнению с тем, что отбыл срок в тюрьме. Раньше я не понимал тех, кто едва откинувшись, делали все, чтобы вернуться на зону, а теперь чувствовал то же самое. Голые стены и зарешеченные окна были моим домом, отпетые преступники привычной компанией, а казавшийся ненавистным монотонный режим – моей жизнью.
- Что ты тут стоишь, Деннер, - раздался из маленького оконца в железной двери голос несущего смену надзирателя, - проваливай уже.
- Некуда, - понимаю это, только произнеся.
- Ни бабенки, ни родни? – уточняет Джейк.
- Мать есть, но я не знаю где она теперь живет.
- Ааа, - тянет, задумавшись, - погоди тогда. Как зовут родительницу?
Отвечаю и слышу как он набирает по внутренней связи бюро и просит найти адрес мисс Деннер.
Минуты тянутся медленно, но я так привык ждать, что это не вызывает неудобства. Больший дискомфорт вызывают тошнота и кружащаяся голова.
У меня нет личных вещей. Джинсы и свитер, в которых я был арестован пятнадцать лет назад, давно стали малы. Мне стыдно и неудобно в чьих-то коротких, мешковатых джинсах и линялой рубахе, но я благодарен за то, что они у меня есть. Все мои вещи умещаются в пластиковом пакете с лейблом супермаркета. Это стопка писем Мэри, удостоверение личности, документы об освобождении и дешевый кошелек на молнии, с сотней долларов наличными и шестью сотнями на карте, так же лежащей в кошельке. Как мне сказали, это то, что я заработал за годы работы в тюрьме.
- Слышь, Стив, а твоя мамашка вышла замуж, - хохотнул в окошко за моей спиной надзиратель. - Ты знал?
Я мотнул головой. Откуда мне знать, если она не писала мне последние тринадцать лет.
- Она.... они переехали?
- Нет, живут на Эрмитаж Авеню 1636 в Чикаго. И она теперь носит фамилию Гонсалес.
- Моего адвоката звали Патрисио Гонсалес, - сказал первое, что пришло на ум, в связи с услышанной фамилией.
- Да, это он, - отчужденно сказал Джейк и чертыхнулся. – А это еще кто....
У тротуара, на другой стороне улицы, из машины выскочил сухощавый тип маленького роста, похожий на хорька. Его маленькие темные глазки-бусинки ощупали меня с головы до ног, и он резво припустил ко мне через дорогу.
- Вот дерьмо, - ругнулся из-за оконца Джейк и быстро зашептал, - Стив, к тебе же всегда относились справедливо, да? Если этот мудак будет выспрашивать, ты же скажешь ему, что у нас все чисто и согласно порядку?
- А кто это? - Спрашиваю в ответ, не сводя глаз с мужичка, пытающего пройти в брод через гигантскую лужу.
- Тот, кто сделает тебя знаменитым, - почти выплюнул надзиратель и захлопнул окошко, за пару секунд до того, как юркий мужичок подскочил ко мне.
Я интуитивно отступил и с опаской посмотрел на мужчину.
- Стивен Деннер? – мужчина без предисловий схватил мою руку и энергично пожал. – Я Ларри Хоуп, журналист «Чикаго трибюн», вы уделите мне несколько минут своего времени?
- Я не знаю, - обернувшись, посмотрел на наглухо закрытые ворота, - Мне нужно найти вокзал и узнать расписание автобусов....
- Вам нужно в Чикаго? – Радостно заулыбался журналист. – Я с удовольствием подвезу вас! А по дороге как раз и поговорим. Как вам такое предложение?

Этот же день. Чикаго.

Несколько минут вылились в несколько часов вопросов, от простых до очень личных. И с каждым следующим мне все меньше хотелось отвечать. Я снова чувствовал себя таким же беспомощным как в зале суда, где каждое произнесенное мной слово оборачивали против меня, а я не знал, что делать.
Когда я, наконец, покинул высотку Трибюн-Тауэр уже смеркалось. В моей душе и голове царил хаос. Не только из-за хитрых вопросов Хоупа и ощущения, что я наговорил лишнего, но и из-за того, о чем все это время не удавалось подумать. Моя мать вышла замуж за этого никчемного адвоката, который и палец о палец не ударил, чтобы не дать упечь меня за решетку. И все эти годы она жила здесь, в Чикаго, но ни разу не навестила меня и не писала. Почему? Что стало с женщиной, которая любила меня?
Я шел по темным улицам, придерживаясь тени и шарахаясь от прохожих. Люди пугали меня. Особенно пугали женщины. Громкоголосые, с распущенными волосами, оголенными животами и едва прикрытыми сиськами, они казались мне дикими. И они были всюду. Громко хохотали, растягивая накрашенные рты, тыкали длиннющими ногтями в экраны телефонов, дергались под слышимую им одним музыку и вели себя очень развязно. Я старался проходить мимо людей, не глядя на них, пряча испуганные глаза, попавшего из прошлого в безумное настоящее человека.

Небольшой уютный домик чем-то походил на маленькую крепость и был не единственным в своем роде. Я успел увидеть несколько подобных зданий, поднимаясь по улице, пока, наконец, остановился перед домом с табличкой «1636».
В двух окнах на первом этаже и в одном на втором горел свет. Занеся кулак, чтобы постучать, остановился и шумно выдохнул. Я очень волновался перед встречей с матерью. Какая она сейчас? Узнает ли меня? Наверно, ей не сказали, что меня сегодня выпустят. Улыбнувшись, глубоко вдохнул и постучал в дверь.
Сначала было тихо, потом в коридоре зажегся свет и послышались шаги. Дверь открыла мама. Не смотря на прошедшие года она была все еще хороша собой. Но сейчас по-другому. Не так броско, более элегантно. Ее темные волосы были собраны в аккуратный хвост на затылке. Такие же длинные, без единой нити седины.
- Добрый вечер....
Приветливый тон первых слов сменился недоверием, отразившемся на лице. Она охнула и прижала пальцы к губам. В глазах блеснули слезы.
- Мама....
- Мама, кто там? – Перебил меня звонкий девчачий голос из глубины дома. – Это Крис?
Я удивленно замолчал и уставился на мать выжидая. Выражение ее лица изменилось в мгновение ока. Линия рта стала жесткой, слез как ни бывало. Она смотрела мне в глаза и сказала:
- Никто. Просят пожертвование.
Затем шагнула на меня, вынуждая отступить от порога, и прикрыла за собой дверь.
- Зачем ты пришел? Уходи.
- Меня выпустили сегодня, - сам не знаю почему, говорю тише, как мать. – Я невиновен, мама. Меня выпустили.
- Ты не должен был сюда приходить, Стивен. У меня новая жизнь.
- Я не знал. Ты не писала, мама.... За все эти годы ты ни разу не навестила меня. – Я звучу как обиженный ребенок, но ничего не могу с этим поделать.
Все эти годы я искал оправдания ей, придумывал причины, по которым она не навещала меня, а, выходит, она просто не хотела ничего обо мне знать.
- Ты должен был понять почему. Тебе нет места в моей жизни. Элис ничего не знает о тебе, к тому же родство с преступником может сказаться на карьере моего мужа.
- Элис моя сестра? – Мой голос дрогнул, но мне не было стыдно из-за этого. – Сколько ей?
- Нет, - отрезала мать, предупреждающее подняв к лицу указательный палец. – У нее нет братьев. И никогда, слышишь, никогда не смей утверждать обратное, потому что я буду все отрицать!
- Братьев? У меня есть еще и брат? – Отступая, спустился на одну ступень. Наши глаза оказались на одном уровне.
- Нет. – Она закрыла глаза, поняв, что проболталась. – Нет, никого нет. Только Элис. Уходи!
- Но куда я пойду, мама? У меня больше никого нет. Позволь мне остаться на эту ночь, а утром я уйду.
- Мне все равно, Стивен, - устало выдохнула мать. – Должны быть приюты для бездомных. Я не знаю. Не приходи сюда больше.
Дверь в дом захлопнулась, свет в коридоре погас, а мама, после пятнадцати лет разлуки, даже не обернулась на прощание.

Это собрание и общество не для меня. Надо бы уйти пока все тихо, но двери в зал затворили. Пройти через них сейчас, все равно что открыто плюнуть на организаторов. Сажусь на крайнее место в последнем ряду, выставив ноги в проход. Наклоняюсь вперед и смотрю на сцену. Так удобнее, чем искать просвет в лесу голов.

Вечер подходил к концу. Я расслабился, решив что обо мне забыли, даже выпил пару бокалов шампанского, которое разносили по залу официанты.
Объявили заключительную речь и на сцену вышла ослепительная блондинка.

Получить награду последним, как самую важную номинацию в конце церемонии, было обалденно. Я даже забыл, что на мне не смокинг, и вообще мои шмотки мало подходили для мероприятия такого размаха, и пошел на сцену. Мисс Торнтон пожала мне руку и вручила грамоту. Я кивнул ей, потом публике и поспешил со сцены.


Замечательный вечер! Спасибо, дорогие дамы )

Как поднимать себе настроение, если каждый день приходится покрывать десятки километров на велосипеде? Хорошо хоть, что наконец-то наступила весна. Солнце теплыми лучами ласково гладит лица, разглаживая хмурые складки и прогоняя тучи с голубого небосвода. Воздух как-будто прозрачнее, чище, хотя и такой же как вчера. Нет, не такой же, сегодня в нем звенит щебет птиц и мелодия скрипки. Легкая такая, тоскливая и трепетно-нежная. От нее сладко щемит в груди и хочется надеяться.... наверно, что чудеса еще случаются.
Кажется, я на месте. Адрес верный. Мне кажется странным, что получательница живет в таком сером месте. От всей постройки тянет печалью и бедностью, а на карточке стоит красивое, аристократичное «Эстель Скеффингтон». Спрошу. Пожав плечами, звоню в дверь и жду.
Я сразу понял, что это она – девушка с аристократическим именем. Никакие тряпки не скроют гордую осанку, тонкие черты лица и ум в темных глазах. Глупо, молча смотрю на нее. В ее глазах мелькает улыбка и это приводит меня в себя. Я протягиваю ей цветы, вдруг оценив усилия того, кто их выбирал. Они ей подходят.
- Служба доставки «МПиБ», - говорю, наконец, вспомнив, что не представился. – Мне поручено поздравить вас, Эстель.... мисс Скеффингтон, с женским днем....
Отчаянно не помню текст, а посмотреть в бумажку, под взглядом этой молоденькой, но какой-то очень правильной мисс, не могу.
- Пусть ваши дни будут солнечными, любовь ураганной, а счастье безоблачным, - ничего кроме погодно-природных условий на ум не идет.
Так и хочется покачать головой от собственного косноязычия. Вместо этого протягиваю ей коробку с квитанцией и снова встречаюсь глазами.