Карта ролевой игры "Между прошлым и будущим"

Девушка достает чашки и собирается заваривать чай.
- Я не могу, - мотаю головой, отступая к порогу. – Нельзя. Но спасибо вам за приглашение, мисс Скеффингтон.

* * *

Нью-Йорк шумный, переполненный, стремительный – мне здесь не нравится. Может просто я так и не научился жить как все. Я все так же встаю в пять утра, гуляя, не ухожу далеко от дома и держусь на почтительном расстоянии от женщин. Ни одна из них не принесла в мою жизнь ничего хорошего.
Мне нравится работа курьера. Благодаря ей я встречаюсь с людьми, привыкаю к ним. Они улыбаются, принимая свои пакеты и заказные письма. Они не знают, что я отсидел. А если бы знали, разве позволили бы подняться в пентхауз, вроде этого?
Дверь открыла девушка с очаровательными ямочками на щеках. Ее глаза такие светлые, лучистые.... Этот свет идет изнутри, подсвечивает ее кожу, делая девушку неземной красавицей. Она такая.... она как Мэри. А я так и не перестал искать ее, вглядываясь в лица встречных девушек. Как. Но это не она.
- Молли Кендалл? – прочитал имя, указанное в накладной.
- Да, - кивает девушка и в предвкушении прижимает ладони к груди.
- Я из службы доставки «МПиБ». Разрешите поздравиться Вас с праздником и пожелать любви и счастья, обходили чтоб ненастья. Быть веселой и любимой, оставаться самой милой. Солнца, неба, улыбок и прекрасного настроения.

Штат Иллинойс

Маленькая заправка на I-90 стала моим новым домом. Расположенная на куске просматриваемой со всех сторон загородной трассы – она была облюбованным ориентиром, местом встреч, а иногда и местом передачи различного товара.
Хозяина я видел редко, он берег здоровье и держался подальше. Зато часто наведывались «Воспитатели», крышующая нас банда. Резкие ребята на пошарпанных седанах, с затемненными окнами. Люди, относившиеся к моей биографии с уважением. Что скрывать, мне это льстило. Как любой человек я тянулся к тем, кто меня понимал, уважал и поддерживал. Плохо, наверно, что этими людьми стали для меня не добропорядочные граждане, а ребята, заслуживающие срок, и уже отсидевшие. Но такова моя судьба. Я смирился с ней и с мыслью, что у меня не будет карьеры, уютного дома, семьи. Я проведу остаток своей жизни в клоповнике вроде этого, а когда сдохну обо мне не вспомнят .

Две ночи в парке я думал о новой встрече с матерью. Придумал себе, что у нее был шок, что от неожиданности она не знала как реагировать и что при следующей встрече все будет совсем по-другому.
Так и было. Но только без объятий, слез и просьб о прощении, а с чековой книжкой и большой просьбой не разговаривать с прессой об адвокате Гонсалесе. Я смотрел на нее и понимал, что мысль, гревшая меня пятнадцать лет, была мыльным пузырем. Мне было некуда возвращаться. У меня больше не было мамы. Все, что мне предложили – чек, на который не купить ничего из того, что мне нужно.
Мне бы не было так больно, если бы она с самого начала была никудышной матерью: бросала меня пацаном, где придется, пила или трахалась с фрайерами. Но ведь это не так. Не так.
Я не взял чек, а за молчание о ее муженьке потребовал правду. Брат оказался старше меня. Она родила его будучи несовершеннолетней и отдала в детский приют. Как его назвали, где он – она не знала. Потом был я – ребенок, получивший любовь за двоих. Она клялась, что любила меня, но была уверена, что я убил Спенсера. Гонсалес подлил масла в огонь, приведя убедительные доводы моей вины и она поверила. Потом он попросил перестать поддерживать со мной связь, потому что это вредит его карьере и имиджу. А затем родилась Алисия и мать решила, что это последний шанс стать хорошей матерью, раз уж это не получилось у нее первые два раза. Она не плакала, только перед уходом смотрела долго, как-будто хотела запомнить, и напомнила о просьбе не ломать ей жизнь.
С прессой у меня тоже как-то не заладилось. После интервью в день выхода, меня пригласили на телепрограмму, но я, кажется, завалил им репортаж, отказавшись выдавать подробности своего пребывания в «Мэрион». Мне обещали помочь с жильем и работой, сказали, что нужно подать бумаги на помощь, что меня не бросят. Все это дерьмо собачье. Я не собирался стоять с протянутой рукой, не смог понять как найти в сети формуляры, которые нужно заполнить. Я надеялся, что мне помогут реально, делом, а не на словах. Но помощь утопающему – дело рук самого утопающего.
Срал я на их помощь. Бухать на мизерное пособие – не предел мечтаний. Мне нужна была работа, а не подачки смывшего мою жизнь в очко общества. Я обивал пороги, стучал во все двери, где-то меня даже узнавали, но результат был всегда один – отказ. Раз за разом, изо дня в день, пока после очередного я ни сорвался и врезал мямлящему «мне очень жаль» идиоту. Меня скрутила служба безопасности, а мужик, которому я чуть помял табло, заявил, что именно из-за зэковских замашек никто в здравом уме не примет меня на работу.
Он ошибался, спустя три месяца я все же нашел работу. Не такую как надеялся, но мне за нее платили, к тому же выделили крохотную комнатушку.
То были худшие три месяца моей жизни. Для кого-то может это звучит неправдоподобно, но эти первые три месяца на воле были намного хуже многих лет в заключении.
В камере «Мэрион» у меня была надежда. Там у меня была любящая мать и девушка, рисовавшая в конце писем сердечки. Я жил мыслью, что когда выйду, вокруг меня будут любящие люди, которым будет плевать на то, где я пробыл пятнадцать лет своей жизни, и ради них я смогу все.
На воле у меня никого не оказалось. Ни матери, ни Мэри.
Я вставал все так же в пять утра, покупал стаканчик дешевого кофе и шел к дому Мэри. То есть к дому по адресу, который стоял на ее письмах. Там я проводил несколько часов, наблюдая за тем как зажигается свет в окнах, как позже выходят жильцы и отправляются кто на работу, а кто на учебу. Я пытался найти среди них Мэри, но никто не подходил под сложившуюся в моей голове картинку. Умом я понимал, что она вышла замуж за своего прилизанного и живет теперь где-то в другом месте, но все равно приходил каждое утро и каждый вечер, держась за оборванную нить. Мне хотелось верить в чудо, поэтому я так и не прочитал ее последнее письмо, поэтому каждый день приходил к дому, но никогда не спрашивал о Мэри. Я с трудом пережил ее сообщение о скором замужестве и совсем не хотел читать о том, как она счастлива в браке. Не хотел знать правду. Мне нужна была крупица надежды, что еще оставалась.

Скоро будет год как я здесь. За это время у меня уже пятый сменщик. Предпоследней была женщина сорока трех лет, по имени Роуз. Она продержалась дольше всех – пять месяцев, думаю, потому что мы трахались. Ее смена начиналась в 4 утра – тихое на шоссе время, а заканчивалась в полдень. Она сильно так себе для первых продолжительных отношений, к тому же замужем, но охочая и инициативная. В четыре утра мы закрывали заправку на полчаса, надеясь что хозяин об этом не узнает, по-быстрому кувыркались в моей комнатушке, после чего я оставался спать, а она спускалась вниз и снова открывала заправку. Остальные 16 рабочих часов были на мне. Но однажды в ее смену заправку грабанули, Рози угрожали пистолетом – это так ее напугало, что она уволилась в тот же день.
Мой новый сменщик настоящий дебил. Этот урод приторговывает коксом, хотя знает, что на территории воспитателей этого делать не стоит. У них свои точки, свои правила и свои дилеры, а мне нет резона прикрывать его задницу даже за долю. Оставалось готовиться к знакомству с шестым сменщиком и надеяться, что смывать мозги этого придется не мне.

Не всегда, но когда в теме обсуждения 100 сообщений за 2 дня - читаю обязательно ) Мало ли что случилось
Спасибо за ваши слова, Эмма. Не буду оригинален, ваши посты - лучшее лекарство от хандры )

Читал квесты . Люди, вы классно повеселились. Даже жаль, что я в воскресенье не мог

Поженившихся - с радостным событием!
Всех именинников с личными праздниками.

Ведущий, я за Леони и Маркуса для интервью

На тему музыки. Linkin Park, Halestrom и The Rasmus тоже слушаю, а пишу в основном под Город, которого нет
Ведущий, письмо получил. Хорошо

По нелепому совпадению или иронии судьбы ее зовут Мэри.
Это заслоняет все.
Голоса и лица девушек, собравшихся в просторной столовой вокруг большого стола, застеленного клеенкой, слились в фон, на котором я четко видел только девушку по имени Мэри. Откинув голову назад, она тряхнула волосами и собрала их в хвост, стянув с запястья тонкую резинку. Я ловлю мгновение, в которое ткань блузки натягивается на груди и выступает кружевной рельеф белья. Это не для чужих глаз, но не смотреть я и не думал.
Мэри взяла в руки что-то желтое и я вместе с ней опустил взгляд, чтобы понять, что привлекло ее внимание. Кусок мыла в форме шайбы лимона. Она поднесла его к носу, вдохнула аромат и ее глаза раскрылись от удивления. Губы зашевелились, а потом сложились в улыбку, адресованную одной из девушек. Следующим в ее руках оказался плоский кусок светло-зеленого мыла, имеющий очертания яблока и тиснение „Love“ в центре, затем красная роза с блестками и даже кусок мыла, который выглядел как пирожное. Я пытался угадать по выражению лица какое из них понравилось ей больше других, и удивился, когда дольше всех в ее ладонях задержался обычный прямоугольный брусок в бело-голубых разводах. Мэри несколько раз поднесла его к носу, каждый раз закрывая глаза. Я напротив боялся моргнуть и пропустить момент, в который на ее лице разольется удовольствие. Она что-то сказала другим, мотнула головой, отказываясь от протянутого „пирожного“, настаивая на своем выборе.
Ей дали бесформенный кусок мыльной основы и нож. Она слушала, что ей говорят, склонив голову набок, а потом стала отрезать от глыбы пласты и разрезать их на кусочки поменьше. Сложив их в мерный стакан, она прошла на кухню и поставила его в микроволновку.
Она ждала, накручивая, выбившуюся из хвоста, прядь волос на палец, а я думал о том, как много бы отдал, чтоб оказаться рядом. О том, как пропустил бы шелковые, каштановые пряди сквозь свои пальцы, коснулся ее щеки и получил улыбку, предназначенную только мне.
Я не осмелился бы.
Но я могу представить, что это моя Мэри. Моя надежда, моя боль - единственная, не покидающая, даже бросив.

Кубики превратились в жидкость и девушка вернулась в столовую. Разделили мыльную основу на два других мерных стакана и склонилась над пакетиками с пигментами. Голубой. Желтый.
Очередь бутыльков с отдушкой. Я смотрел как аккуратно она перебирает склянки, на нежные пальцы, ласково касающиеся этикеток, неосознанно шевелящиеся полные губы, когда она читала названия.
Морской бриз и цитрус.
Кольнула догадка, что она делает мыло в подарок мужчине. Но ее последний выбор – уступка женственности – силиконовая форма сердца, с ажурной поверхностью из роз. Я улыбнулся, испытывая облегчение.
Мерно помешивая мыло в стаканах, Мэри подкрасила жидкости в голубой и желтый, добавила по несколько капель аромата и залила две формы.
И снова ждать.
Прислонившись бедром к широкому подоконнику, она смотрела на что-то за окном, а я на ее профиль, который, я уверен, останется в моей памяти так же надежно, как ее имя – Мэри.