Карта ролевой игры "Между прошлым и будущим"

замок Киннерфилд, Шотландия

Когда люди едят что-то вкусное, они расслабляются. Я научилась видеть, что в ресторан приходят озадаченные, озабоченные, загруженные проблемами, раздраженные, встревоженные, влюбленные, недавно расставшиеся или давно одинокие, грустные, радостные, беззаботные, просто голодные, заскочившие перекусить.
Я провожала их к столику, вручала меню, они выбирали блюда, начинали есть и что-то менялось. Исполняя песни, я смотрела в обеденный зал другими глазами и замечала метаморфозы, происходившие с людьми. Не со всеми, но с большинством. За едой, как во сне, люди чаще всего не притворяются, особенно, когда думают, что на них никто не смотрит и не оценивает их умение соблюдать этикет.
Мы заедаем проблемы и стрессы, любим просто наслаждаться пищей, даже самой простой. Процесс насыщения ассоциируется у человека с уютом, достатком и безопасностью. К этому все мы и стремимся. Даже те, кто обожает экстрим и острые ощущения. Они тоже хотят, получив порцию адреналина, оказаться там, где безопасно, где их ждут, любят и могут накормить, утешить, понять, позаботиться.
Мне вдруг захотелось приготовить лосося по всем правилам. И не какого-то там неправильно жирного, фермерского, а настоящего, дикого, пойманного в реке или океане. И я хотела, чтобы эту рыбку непременно попробовал и оценил Генри Фейн.
Вер Энтони Дэвид Генри Кэмерон…
Я медленно шла по темному, погруженному в зыбкий ночной покой коридору, поднималась по лестнице, твердя про себя имена журналиста, как считалочку.
One, two. How are you?
Three, four. Who's at the door?
Five, six. My name is… Fane.
Seven, eight. Sorry, I'm late.
Nine, ten. Say it again.
Как, оказывается, легко превратить безобидную считалочку в недоброе заклинание, которое обрушилось на мою голову, окончательно и бесповоротно лишив покоя.
Кто виноват в этом? Только я сама.
Если еще пару дней назад мне казалось, что я точно знаю, что должна делать, то теперь от уверенности не осталось ничего. Меня погрузило на самое дно смятения близкого к панике. Но я почему-то думаю о лососе и как буду кормить им журналиста, как увижу на его лице то самое выражение, которое говорит о том, что человеку нравится еда, а значит он доверяет повару.
Я хотела, чтобы Фейн верил мне, как я поверила ему, незнакомцу, каким-то шестым чувством поняв, что он не причинит мне вреда.
Мне хотелось сидеть с ним за одним столом, наблюдать, как он ест мою стряпню и говорить обо всем на свете или просто молчать, находя в тишине уверенность и умиротворение, которого мне так не хватало.
Но пока что я сумела заварить лишь несъедобную кашу.
…Остановившись на лестничной площадке между этажами, я вдруг подумала о том, что хочу пойти к Филиппу прямо сейчас и признаться в том, что сделала. Старые напольные часы, стоящие возле стены, громко тикали, пытаясь заглушить мои глупые мысли.
Но почему глупые? Почему я должна скрывать то, что совершила?
Я не стала бы называть того, с кем изменила законному мужу, просто сказала бы…
Что? Что я бы сказала мужу? Что нежданно-негаданно встретила того, с кем решилась на безумство? Не побоялась, почти не сомневалась, потому что во мне сработал какой-то звериный инстинкт, толкнувший сделать выбор, как волчица выбирает волка. Одного и на всю жизнь.
Я зажмурилась, потрясла забитой глупостями головой, потерла лоб, прогоняя дурацкие мысли. Кажется, я остаюсь инфантильной дурочкой, если продолжаю верить в подобное. Или во мне до сих пор говорит виски.
Не просто так журналист плеснул мне зелья. Пытался разговорить. Как я знаю, что, поглощая вкусную и сытную еду, люди расслабляются, так и ему, наверняка известно, что под воздействием алкоголя могут отказать тормоза, и человек наболтает то, что обычно крепко держит за зубами.
Если так, то не буду его разочаровывать.
Прямо сейчас пойду не к Филиппу, а к этому Веру Энтони Дэвиду Генри Кэмерону и скажу ему, что думаю и что он хотел услышать. Он ведь смотрит на меня так...
Так, словно все уже понял обо мне.
В какой-то мере, так и есть, но, если он выяснил, что я кончила от того, что его руки, язык и губы творили с моей грудью, то это еще не значит, что он узнал меня и все мои секреты.
…Надо наконец пригласить электрика, чтобы он наладил освещение на втором этаже. Сквозь узкое окно в торце коридора едва проникал свет снаружи, а единственное горящее бра возле лестницы служило лишь ориентиром, а не полноценным источником освещения.
- Таби! Ты все же сюда забрела, - шепотом проговорила я, увидев кошку, с королевским достоинством выходившую из дверей комнаты, в которой поселился журналист.
Табити ответила мне тихим, мелодичным мурлыканьем, мимоходом потерлась об мои ноги и двинулась дальше, к лестнице. Мне показалось, что кошка словно сказала мне: «Давай, иди, не робей. Он совсем не страшный. Я лично убедилась».
Об этом я и думала, стуча в дверь.
Увидев журналиста, оторопело застыла на пороге.
- Миссис Киннер.
Не вопрос, не удивленное восклицание. Просто спокойная констатация, что видит в дверях комнаты миссис Киннер. Жену доблестного героя, беспомощного инвалида, переспавшую с первым встречным.
- Я забыла сказать, что… Что завтра, точнее уже сегодня, надо встать пораньше, - заговорила я. - Часов в семь. До фермы доедем на моей машине, а там возьмем лошадей и осмотрим окрестности.
- Хорошо. Как скажете.
В комнате царил полумрак: горела лишь настольная лампа на прикроватном столике. Журналист стоял в пяти футах от меня в одном белоснежном махровом полотенце, обернутом вокруг бедер, и выжидательно смотрел на непрошенную гостью, будто изучал. И намеренно провоцировал на новое безумство.
- Эм… И еще. У тебя найдется что-то подходящее из одежды?
- Что-нибудь подберу.
Я старалась смотреть только на лицо мужчины, но взгляд скользнул по всей его высокой, атлетичной фигуре, широкой груди, мощным рукам, прикосновения которых я не могла забыть, как ни старалась.
Ноги сами сделали шаг вперед, вглубь комнаты. Здесь было прохладно или мне так показалось, потому что по телу пробежала дрожь.
- Не хочу больше делать вид, что ничего не случилось, - заявила, сбиваясь с мысли, не успевая за всем, что хотела сказать. – Не знаю, как для тебя, а для меня…
Сделала еще шаг, привстала на цыпочки и воплотила в реальность то, о чем размечталась недавно на кухне: прикоснулась губами ко рту Генри.
Положила ладонь на напряженную шею мужчины, зарылась пальцами в короткие волосы на его затылке. Почувствовала уже знакомый запах, тепло кожи, легкий привкус виски и зубной пасты на его губах, ощутила, как твердо сжатый рот расслабляется, впуская внутрь мой язык.
- Для меня это не просто... - прошептала я, немного отстраняясь. - Безумное приключение. Или похоть. Или… не знаю. Ты назвал меня гурия. Помнишь? Мне известно это слово. Если хочешь, расскажу тебе, откуда я его знаю.
Он не двигался с места, не обнял меня, но и не оттолкнул. Дыхание Генри участилось, и я ощутила отклик его тела на мой поцелуй, на нашу близость.
- Ты скоро уедешь и больше не вернешься, но я хочу, чтобы ты запомнил меня не только, как чужую жену, миссис Киннер, а как Джоанну Маккорд, кем я и являюсь на самом деле.

замок Киннерфилд, Шотландия

Киннерфилд не самое уютное место на земле.
Днем здесь изо всех щелей лезут проблемы, а ночью в замке особенно остро ощущается его печальная многовековая усталость. В стылых, пропахших сыростью и пылью комнатах непрестанно что-то шуршит, скрипит, осыпается. Все эти звуки похожи на тихие невнятные голоса и неровные шаги. Они тревожат и пугают, заставляют желать скорейшего наступления рассвета.
За мной кто-то шел, когда я пробиралась темными коридорами к себе. Я не остановилась, не оглянулась, утешила себя мыслью, что это Таби гуляет, где ей вздумается. Добралась до своей спальни, торопливо щелкнула дверным замком и перевела дух.
Забралась под одеяло, и… пролежала без сна до самого утра, пока не сработал будильник на телефоне. Не ворочалась, старательно держала глаза закрытыми, но так и не смогла уснуть. Я будто играла в прятки сама с собой, снова прислушивалась к тревожным отзвукам прошлого или смутным предчувствиям того, что еще не случилось.
Киннерфилд потихоньку умирал. Возможно, замок вовсе и не хотел быть возрожденным.
Но нигде еще я не чувствовала себя настолько живой, как в этом холодном и неуютном царстве призраков.

…- Рассказывай, - велит он.
- Про что?
- Откуда тебе известно слово «гурия».
- Прямо сейчас?
Генри кладет ладони мне на плечи и разворачивает спиной к себе. Я не сопротивляюсь, и, качнувшись на каблуках, послушно замираю на месте.
- Почему нет? У тебя очень волнующий голос.
На меня накатывают совсем не ностальгические воспоминания о детстве, а сердце заходится в бешеном ритме не от тоски по дому, и я не хочу сейчас рассказывать о дедушке и бабушке. Ну, правда же, не сейчас.
Но все же я начинаю сбивчиво говорить о людях, которых хорошо знала, о том, как они любили друг друга, и он искренне считал, что попал в рай при жизни, потому называл единственную любимую женщину, свою жену, «моя гурия». И я, ребенком услышав это непонятное слово, тогда же и узнала его значение. Для меня и по сей день это сказка об истинной любви, легенда, которую я не могу и не хочу забыть. Это я, конечно, не озвучиваю вслух, оставляю свои бережно хранимые детские иллюзии при себе.
- Вот это, - я прикасаюсь к ожерелью на шее, - принадлежало гурии.
- При свете ты еще красивее, - говорит Генри.
Разве здесь горит свет? Обвожу замутненным взглядом комнату: я где-то заблудилась и ничего не узнаю. Смотрю будто сквозь пелену, но слышу тихий звук расстегиваемой молнии на моем платье, шорох ткани, различаю все оттенки голоса Генри, предельно обостренно чувствую прикосновения рук, теплые губы и язык на своей коже.
Он прижимает меня к себе, целует, я отвечаю ему и хочу забыть о контроле, о том, кто я, где нахожусь, и что будет завтра, да и будет ли что-то вообще. Я ошеломлена, задыхаюсь от возбуждения и меня немного знобит от передозировки ощущений.
Наконец мы оказываемся лицом к лицу, и я медленно опускаюсь на Генри, чувствую, как плотно он наполняет меня собой, смотрю в его потемневшие глаза и хоть не вижу в них свое отражение, но что-то важное для меня таится в этой синей глубине.
У меня небогатый опыт, и я двигаюсь сначала неуверенно, осторожно, но Генри крепче сжимает мою талию, подается бедрами навстречу, задает ритм, и вот уже наши тела качает на одной волне. Я превращаюсь в звенящую струну, обнимаю Генри изо всех сил, прижимаясь обнаженной грудью к его груди, а под моими ладонями перекатываются упругие мышцы его плеч и рук.
Попасть в ритм несложно. Просто надо позволить себе чувствовать. Я сжимаю внутренние мышцы, всхлипываю от острого наслаждения, чувствую каждое прикосновение, скольжение, гладкость и тепло кожи, легкий аромат мыла, мягкость его волос.
Ничего не закончится просто так, я точно знаю.
Во всем этом есть какое-то отчаянное безумство, провокация, вызов для нас обоих, который мы принимаем, и все происходит так, как и должно быть, мы оба хотим одного и того же. По крайней мере, сейчас. Когда его рот накрывает мой сосок, я едва сдерживаю вопль, и с моих губ срывается только стон и имя Генри.

Мне хотелось остаться, заснуть рядом, обняв этого мужчину и уткнувшись лицом в его плечо, но я встала, быстро натянула платье, подхватила остальные одежки и ушла. Журналист наблюдал за мной и, лежа в постели в своей комнате, я поняла, что, идя по коридору, чувствовала на себе взгляд Генри, а не призраков.
Жемчужный ошейник был все еще на мне. Я сняла его и засунула под подушку.
…Я встала за час до обговоренного с журналистом времени. Стуча зубами, приняла ледяной душ и вымыла волосы – вода не успела нагреться, зато напор был приличный. Потом я старательно замаскировала следы бессонной ночи на бледном лице, оделась в джинсы, черную футболку, сверху накинула клетчатую рубашку и спустилась вниз.
Дайв уже встал и занимался делами, я сказала ему, что уеду показывать журналисту окрестности и попросила позвонить на ферму Дэвидсона и приготовить двух лошадей. О том, что не предупредила мужа о прогулке, говорить не стала, позже сама позвоню Филиппу. Он пока спит, но скоро проснется, а я не готова посмотреть ему в лицо.
- Доброе утро, миссис Киннер.
Появление журналиста, спустившегося со второго этажа, заставило мое сердце скакнуть в груди, но внешне я старательно сохраняла спокойствие. Генри приблизился, взял мою руку и поднес к губам. На нас никто не смотрел, мы были одни в коридоре, но даже если бы это было не так, любой со стороны увидел бы лишь вежливый жест галантного джентльмена. Я же почувствовала теплое, волнующее прикосновение губ, задержавшееся на моей коже.
Мои пальцы дрогнули, отвечая едва заметным пожатием.
- Доброе утро, мистер Фейн. Давайте выпьем кофе и потом отправимся на ферму?
На Генри тоже были надеты джинсы и клетчатая рубашка, и я невольно улыбнулась, отметив это совпадение.
На кухне Генри занял то же место за столом, на котором сидел вчера. Я быстро заварила по чашке кофе, есть мне совсем не хотелось, но гостю следовало что-то предложить.
- Чем вы обычно завтракаете, мистер Фейн? – спросила я, открывая холодильник. – Сделать для вас омлет? Сэндвич? Есть отличная ветчина, не покупная, миссис Руни делает ее сама.
- Как соблазнительно звучит! У этого ресторана должно быть как минимум три звезды Мишлена. А можно совместить? Яичницу с ветчиной?
- Три звезды за яичницу с ветчиной? Как щедро! - отозвалась, доставая из шкафчика миску и ставя на плиту сковороду. – А ты ведь даже не знаешь, умею ли я готовить. Может, у меня получается лишь нечто условно съедобное.
Замечание про три звезды я расценила, как намек на количество яиц для яичницы.
Пока Генри с аппетитом завтракал, я быстро выпила чашку кофе, нарезала хлеба, сыра и ветчины, настругала «коул слоу» с моей фирменной заправкой, упаковала все это по контейнерам и сложила в сумку вместе с остатками пирога и полным термосом чая.
Генри с любопытством поглядывал, следя за моими перемещениями по кухне. Закончив завтракать, встал и направился к раковине, прихватив свою тарелку и чашку. Наверное, мне следовало закудахтать, изображая хлопотливую хозяйку: «Ах, оставьте, мистер Фейн! Я все вымою!» Но я промолчала и теперь уже сама наблюдала, как гость неторопливо и методично моет за собой посуду и ставит ее на сушилку.
Он выглядел таким…
Нет. Не стоит произносить подобные слова по отношению к журналисту даже про себя.
- Моя машина стоит на подъездной дороге, - сказала я, беря сумку с продуктами. – Можем отправляться?
- Конечно. – Генри мягко, но решительно перехватил ручки сумки. – После такого завтрака активный отдых будет как нельзя кстати.
- Ты готов к приключениям?
- К приключениям? – переспросил журналист.
- Езда на старой дребезжащей машине по бездорожью, скачки на мустангах по диким местам. Здесь вокруг непроходимые леса, живописные болота и овраги, там легко заблудиться или угодить в трясину.
Шагая впереди Генри, я обернулась и посмотрела на него. Он оставался невозмутимым, но я, кажется, уловила, как уголков его губ коснулась тонкая улыбка.
- Лет пятнадцать назад здесь проводили соревнования про трейлраннингу*, - рассказывала я, усаживаясь за руль в машину. Говорить я начала еще и отчасти потому, что в голову полезло всякое, отчего кожа покрылась мурашками, а дыхание стало учащаться. - Собиралось очень много народу, было шумно и весело. Местным гостиницам и ресторанам мероприятие приносило хорошую прибыль, но Британской атлетической академии что-то не понравилось и все это свернули.
- Ты сказала, что здесь есть заболоченные места и овраги? – уточнил Генри.
- Да. Сейчас сам увидишь.
- Почему бы не устроить бег по грязи для всех желающих?
- Кто-то может пожелать бегать по грязи просто так?
- Не просто так. Это адреналин. Экстремальный способ снять стресс и напряжение. Множество офисных работников с восторгом скинули бы свои тесные костюмы и залезли в овраг, чтобы побарахтаться в грязи.
- Если так, то в Киннерфилде можно было бы организовать отель.
Высказав это как свежую идею, я слукавила. Идея об отеле в Киннерфилде витала в воздухе уже давно. И мы обсуждали ее с Филиппом. Но для того, чтобы люди захотели ехать в нашу глушь, надо было их чем-то заинтересовать.
Здесь сказочно красивые места, и кто-то наверняка захотел бы провести посреди этой красоты свадьбу. Организация торжеств была еще одной чудесной идеей, на которую не хватало ни денег, ни рук, ни мозгов.
- Приехали, - сказала я, останавливаясь на посыпанной гравием площадке для машин, расположенной возле большого фермерского дома. – Хозяина зовут мистер Дэвидсон, он и его сын и дочь вместе управляют фермой. Они и живут здесь все со своими семьями. Иногда тут бывает шумно, потому что у Дэвидсона семеро внуков.
Я улыбнулась, вспомнив пеструю, разновеликую ватагу крикливых ребятишек, носившихся иногда гурьбой вокруг большого уютного дома.
- Сумку с продуктами пока оставим в машине, после прогулки можно будет устроить пикник и перекусить. Пойдем, познакомишься с Глинис. Она тебе понравится, а если повезет, то и ты ей.
_______
*Трейлраннинг — бег по пересеченной местности по маркированному маршруту.

замок Киннерфилд, Шотландия

- Вы правы, миссис Киннер, такая леди не может не нравиться. Жаль, что у меня нет ни морковки, ни сахара, чтобы угостить благородную даму.
«Предположу, мистер Фейн, что обычно вы предусмотрительно вооружаетесь шоколадом и клубникой», - подумала я, неприятно удивившись тому, что мои мысли прозвучали скорее раздраженно, чем иронично.
- Вот уж совсем не проблема, - сказала вслух, поглаживая Блан по теплой гладкой шее. Размеренное движение нравилось лошади и успокаивало меня. – Морковь, яблоки и сухарики на конюшне всегда найдутся. Глинис, кстати, любит пожевать еловые веточки и арбузные корки, а вот Блан капризная сладкоежка, ее временами сажают на строгую диету.
- Почему вы вышли замуж, миссис Киннер?
Я ждала вопросов, но не думала, что журналист начнет именно с этого.
«Потому что давно забыла, что такое семья, моталась по земле и искала место, где буду нужна. А однажды, встретив Филиппа, почувствовала к этому человеку доверие, которого сроду не ощущала к родному отцу».
Покосившись на конюха, убиравшего стойло неподалеку, ответила:
- Все довольно просто, мистер Фейн. Мы встретились, понравились друг другу. Филипп предложил мне стать его женой, и я согласилась. Подождите минуту, я сейчас, - с этими словами развернулась и ушла, намереваясь использовать поиск морковки как возможность перевести дух и собраться с мыслями.
Оказалось, что к вопросам, не касающимся замка, я совсем не готова, но надо признать факт, что юлить не получится. Сама себя загнала в угол, деваться некуда.
Не следовало обращаться в редакцию, это было ошибкой. Одной из многих.
Порезав яблоки на дольки, я сложила их в бумажный пакет вместе с пучком молодых морковок и вернулась. Генри все так же стоял возле Глинис и, похоже, нашел с ней общий язык и взаимопонимание даже без угощения: он что-то говорил вполголоса и ласково поглаживал молодую кобылку, а она фыркала от удовольствия.
- Вот, держите, - я взяла из пакета несколько кусочков яблока, остальное протянула Генри.
- Давайте отправимся уже на прогулку. Если есть желание поговорить, то это можно сделать и по дороге, - сказала я, предложив лакомство Блан и усаживаясь в седло.
Гнедая лошадка, чувствуя мое изменившееся настроение, помотала головой, перед тем, как взять мягкими губами дольку яблока с моей ладони, и норовисто потопталась, прежде чем двинуться с места.
Мы с журналистом снова обращались друг к другу на вы, даже находясь наедине, что меня не удивляло, а стало изрядно раздражать. Кроме иронии было в этом что-то лицемерное, но я решила, что буду придерживаться заданных правил, если мистеру Фейну так удобнее. Понятней. Легче. Проще. Не знаю. В общем, если он считал, что так правильней, то пусть так и будет.
Сейчас мне хотелось, чтобы прогулка скорее закончилась, а мистер Генри Фейн уехал из Киннерфилда.
Фермерский дом остался позади, мы ехали мимо пастбища, за которым начинался пологий спуск в волшебной красоты долину. Между покрытых лесом холмов вилась сильно обмелевшая река, ее берега местами превратились в живописные заболоченные пространства. Порой, когда над трясиной зависал туман, можно было легко представить, что оказался в затерянной стране фейри.
Ехать на болота на лошадях нельзя, но мне очень хотелось показать Генри эти места, тем более день сегодня выдался теплый и солнечный.
- Мистер Фейн, взгляните вон туда, - я указала рукой вправо. – Видите, там на холме возвышается одинокое строение? Это башня Холлбар. Ее отреставрировали, переоборудовали внутреннее пространство и там сейчас организован отель. Я знакома с управляющим и его женой, думаю, они не откажутся впустить нас и позволят подняться на крышу.
- На крышу? – переспросил Генри, вглядываясь вдаль.
Он отлично держался в седле, уверенно и непринужденно.
- Да. По периметру башни, под самой крышей расположен парапет, с него открывается роскошный вид на окрестности. Хотите взглянуть?
- Конечно, - легко согласился Генри.
И мы повернули в сторону башни.
- Скажите, миссис Киннер, какого рода материал вам хотелось бы увидеть на страницах нашего издания?
Четко сформулированный вопрос произнесен отстраненно, официальным тоном. Я невольно поежилась от пробежавшего по спине холодка, и это был не внезапно налетевший летний ветерок.
Сглотнув комок запоздалого раскаяния и стыда, произнесла:
- Я не знала, куда еще обратиться, чтобы помочь мистеру Ки… Филиппу. Он долго был один, хотя у него и есть родственники. Сюда наведывались заинтересованные люди. Они давали советы, составляли сметы и бизнес-планы по возрождению поместья, но как только доходило до каких-то конкретных действий, все испарялись. В проект ведь нужно вкладывать реальные деньги. Или продавать замок, чего очень хотят родные Филиппа. Собственно, поэтому они здесь и бывают с завидной регулярностью. Знаете, Генри, они даже не притворяются, что заботятся о моем муже. Они просто хотят денег. Продать и поделить. Куда при этом денется Филипп, я даже думать не хочу.
Мы ехали неторопливым шагом, не глядя друг на друга. Но я знала, что журналист внимательно слушает меня, и в какой-то момент поняла, что могу быть откровенной настолько, насколько это вообще возможно в моей ситуации.
- Здесь бывали и волонтеры. Я сама попала в Киннерфилд в группе добровольцев, вызвавшихся помочь очистить поместье от рухляди и мусора, убраться и привести в порядок некоторые жилые помещения. Вам понравилась кухня в замке, мистер Фейн? – спросила я, повернувшись к Генри.
- Да, очень уютная, - ответил он, - отлично оборудована и кажется недавно отремонтированной.
- Так и есть. После того, как Филиппу дали кредит, мы отремонтировали часть замка. Впрочем… - смешалась я, поняв, что ушла в дебри, не ответив на вопрос журналиста. – Так вот, мне бы хотелось того же, что и Филиппу. Он категорически исключает вариант продажи и хочет, чтобы Киннерфилд ожил, стал процветающим. Здесь полно проблем, но ведь и возможностей множество. Нельзя ли сделать так, чтобы ваша статья привлекла внимание к замку, к его истории, к этим прекрасным местам? Не к нам, не к Филиппу, о котором ходит много бредовых слухов, а…
- А вы уверены, что это только слухи, миссис Киннер?
- Что же это по-вашему? – невольно повысила я голос. - Никто не доказал обратное, никто не знает, что случилось с первой женой Филиппа на самом деле. И потом, Киннер не такой человек, он просто не мог совершить ничего подобного. Я в этом уверена также, как в том, что вы считаете меня коварной охотницей за наследством беспомощного инвалида. Ведь так, мистер Фейн?

Опять этот сон.
Цветной и яркий, с подробностями и до крайности реальными ощущениями. Он повторялся много раз за истекшее время, и я проживала стремительно несущееся действо из прошлого снова и снова так живо, будто это и не грезы вовсе.
Замок. Мое первое замужество. Знакомство с Генри. С ним в мою жизнь ворвались события, о которых я даже предположить не могла, разве что вообразив себя героиней придуманной кем-то истории, наполненной детективными загадками и мистикой. Именно мистикой, ведь некоторым вещам не нашлось объяснения до сих пор.
Сейчас точно могу сказать, где была та точка невозврата, достигнув которой, уже нельзя было повернуть назад или что-то изменить.
Наша с Генри прогулка по землям Киннерфилдов и купание в озере, напоминавшем круглое зеркало.
Вода в нем оказалась гораздо холодней, чем я ожидала. Она ошеломила, но и отрезвила, прояснила разум, закалила, готовя к грядущим потрясениям. А еще смыла сомнения и сожаления. Тогда же и поняла, что надо слушать себя: свою совесть, сердце и душу. Окружающие вольны думать о нас все, что угодно, а вот самих себя не обмануть.
Минуло время, и вот она я сегодня.
Та, которая начала жить по-настоящему после купания в ледяной воде лесного озера.
Однако моим персональным катарсисом тот период жизни не завершился. Это было бы слишком просто.
Дальнейшие события налетели со скоростью и мощью взбесившегося поезда, и я до сих пор не верю, что мы смогли все пережить.
Внезапная и странная гибель Филиппа Киннера потрясла меня. Генри уехал, а я вдруг стала зваться вдовой, толком и женой-то себя не почувствовав. А еще я считалась подозреваемой, несмотря на железное алиби. В момент, когда жизнь Филиппа оборвалась, я была на работе, меня видело множество людей. Но это, конечно, не отменяло версии, что молодая жена инвалида кого-то наняла, чтобы избавиться от обузы и поскорее стать наследницей. А ведь я даже не знала, что Филипп решил все свое состояние оставить мне. Мы заключали фиктивный брак. Таков был наш с ним договор. И только на этих условиях я приняла его предложение пожениться.
После гибели мужа я сомневалась, сообщать ли о произошедшем Генри. Он уехал накануне роковых событий, не дав никаких обещаний, и узнал бы обо всем и без меня. Но я позвонила журналисту, поняв вдруг, что он единственный, кого мне хотелось видеть в эти кошмарные дни.
Он приехал так быстро, как смог. И был рядом. Всегда. Везде. Поддерживал, как никто и никогда в моей жизни.
Даже, если он отлучался по неотложным делам, пока шло следствие, я все равно ощущала, что не одна, что есть в моей жизни человек, которому я безоговорочно могу доверять.
А ведь я едва его знала. Да и начало наших отношений сложно назвать романтичным. Но что-то свело нас именно таким образом и тогда, когда мы были очень нужны друг другу.
Так продолжается и по сей день.
Возможно, когда-нибудь я решусь написать о тех событиях книгу.
Генри посмеивается над моей идеей, то ли не веря в мой писательский талант, то ли просто желая жить дальше, оставив прошлому право уйти безвозвратно.
Но мне кажется, что наши дети должны знать, что довелось пережить их родителям по пути к счастью.