Карта ролевой игры "Между прошлым и будущим"

Эх) была не была))) скажу за Адама) пока он там в реале освободиться.... смотрит на шарики....
Ещё шарики на елочку


И номер 12... гы люблю я эту цифру)))

В действительности все иначе, чем есть на самом деле.
Антуан де Сент-Экзюпери (с)

Париж. Гар дю Нор.

Поезд прибывает на вокзал четко по расписанию, и ни минуты опоздания. Пятая платформа находится возле выхода, так что, ступив на твердую землю, я делаю глубокий вдох. Теперь можно и собраться с мыслями перед полетом. Аэропорт Шарль-де-Голль. И самый быстрый способ добраться туда это пригородный поезд RER (B). Но для меня это пытка, потому как, будь я обычной девушкой, уже давно бы катилась в нем. Но зайти в поезд сейчас означает попасть в объективы камер и народа. Париж уже проснулся к половине восьмого утра - таксисты зазывают прямо от входа на вокзал. Потому на мне вновь темные очки почти на пол лица, и я выше поднимаю воротник пальто. Несмотря на то, что в Париже в это время года плюс двенадцать, я кутаюсь не от холода. Могу поспорить, что моё шоу у стойки регистрации в Хитроу видели многие. И проныры-папарацци уже ждут здесь.
Спускаюсь на двух эскалаторах на минус первый этаж и выхожу прямо к парковке такси. Долго ждать машину не нужно, каждый первый готов везти хоть на край света. Выбираю более-менее затемненную машину и сажусь на заднее сиденье, наблюдая, как водитель убирает мой чемодан в багажник.
- Куда, красавица? - водитель - типичный француз, маленький и шустрый, ну вылитый Луи де Фюнес, разговаривающий на английском с тягучим акцентом.
- Аэропорт Шарль-де-Голль, пожалуйста, терминал 2F, - я откидываюсь на спинку сиденья, молясь только, чтобы он не оказался ещё и гонщиком. Таким, как Даниэль из “Такси”.
Мне удается даже улыбнуться собственным мыслям от представления смеси Луи де Фюнеса и Сами Насери в одном человеке. Повернувшись к окну, я наблюдаю, как мимо проносятся деревья и дома северной части Парижа, а потом словно степь начинается. Бескрайние поля сейчас совершенно лишены зелени, но мне не нужно представлять, я и так знаю, какими они станут летом. На удивление таксист ведет машину плавно или, может быть, дело всё в машине. Citroen DS5 Sedan словно стелется по ровной дороге, прилипая всеми четырьмя колесами. Внутри салона слышится легкая французская музыка, которая вместе с мерным покачиванием автомобиля убаюкивает, и я снова проваливаюсь в сон, на этот раз без сновидений. Перед аэропортом оказывается пробка, и только это позволяет мне проспать полтора часа в машине.
- Красавица, - ощущаю сквозь сон, как меня потряхивают за плечо. Я поражаюсь, что попался порядочный таксист. Он мог бы обчистить меня напрочь. - Приехали. Париж - Шарль-де-Голль. Терминалы 2E и 2F, как вы просили.
Мы оказываемся внутри здания аэропорта на крытой парковке. Я уже не раз бывала в этом аэропорту, но сейчас словно вижу всё в новом цвете. Или тут действительно был ремонт.
- Благодарю, - я расплачиваюсь с таксистом и, взяв за ручку чемодан, быстро шагаю внутрь. Ноги ужасно гудят, я в сапогах уже вторые сутки, но в который раз успокаиваю себя тем, что осталось совсем немного.
В парижском аэропорту нет никаких проблем с билетами и вылетами, и спустя час я уже сижу в зоне ожидания. Мой самолет вылетает в 12:45, а в Ницце он окажется через полтора часа. Как я и планировала: перелет и поездка до клиники. К вечеру управлюсь. Надеюсь только, что меня кто-нибудь встретит на побережье.
- Объявляется начало регистрации на рейс 7714 сообщением “Париж - Ницца”. Всем пассажирам пройти к стойке регистрации терминала 2F.
Поднимаюсь с кресла, взяв чемодан и шагаю к стойке регистрации. Оформление билета, сдача багажа, и меня пропускают дальше для досмотра.
- Мисс, прошу вас вынуть из карманов все предметы, а также снять обувь и положить всё это в латок вместе с вашей сумкой.
Я выполняю всё, что он требует, и тут, засунув руку в карман пальто, режу палец о кусок пластика.
- Твою мать! - машинально прижимаю губы к порезу.
- Мисс?
“Интересно, что я могла такого засунуть в карман, что оно меня порезало?”
И в это же время вынимаю из кармана сломанную пополам визитку.
“Нет. Не может быть!”
Разум ещё сопротивляется, но сердце уже знает, чья она.
- Не могли бы вы побыстрее раздеваться? - раздается сзади грубый голос. Оборачиваюсь и натыкаюсь на верзилу метра два ростом, похожего на шкаф моей бабки.
- Раздевается пусть твоя подружка, - огрызаюсь в ответ, а сама расстегиваю уже сапоги.
- Что ты сказала, сучка?
- Я сказала, - произношу медленно, как для слабоумного, - пусть для тебя твоя подружка раздевается.
Уже без каблуков я и подавно достаю ему лишь до середины груди, но, с другой стороны, то, что он такой огромный, не значит, что он выдержит апперкот снизу. Я уже прикидываю в левую или правую сторону врезать, как вмешивается охрана, оттесняя меня от громилы и подталкивая мимо рамки металлоискателя.
После мне позволяют забрать вещи из лотка, и первым делом я хватаю разломанную надвое визитку.
Действительно, на ней самым строгим шрифтом без каких либо завитушек выведено его имя, номер телефона и адрес компании.
“Вот жулик! Как он положил её в карман и, главное, когда?” - теряюсь в догадках и домыслах.
Не понимаю сама, что чувствую, но мне хочется прыгать и скакать прямо здесь, в терминале 2F. Адам оставил номер. Он хочет, чтобы я звонила, значит, не одна я такая.
Рвется из груди желание прямо сейчас набрать ему и сказать просто “привет”, но я останавливаю себя. Во-первых, я почти в самолете, а, во-вторых, он, может, уже доехал домой и лег спать. “Позвоню ему вечером, после того, как увижусь с мамой.”
Аккуратно убираю две половинки визитки в сумку, в маленький кармашек на молнии, и уже направляюсь по длинному рукаву терминала непосредственно к самолету. Занимаю место у окна, но мысли мои крутятся вокруг визитки, и пальцы аж покалывает от желания достать её и набрать номер. В итоге, я прихожу к компромиссному решению. Пока никого нет рядом, я аккуратно достаю визитку из сумки и беру сотовый в руку. Я напишу ему сообщение. Это не должно разбудить или отвлечь мужчину, если он занят делами.
“Стоп! А какие дела могут быть у такого красавчика?!”
Я понимаю, что совершенно ничего о нем не знаю. Возможно, у него семья и дети. Да, скорее всего так и есть, и поэтому он оставил своё увлечение гонками и занялся семейным делом.
От этих выводов больно в груди, и дышать опять становится нечем.
“А на что ты рассчитывала, наивная?” - шепчет внутренний голос.
Но тогда зачем оставлять свой номер? Он не произвел впечатление ловеласа, да и кольца я не видела на пальце.
“Будто кольцо что-то означает...”
К концу дебатов со своим внутренним “я” у меня полностью пропадает настроение. И не то, что звонить или писать, а даже держать в руках эти кусочки пластика не хочется. Наверное, если бы в этот момент я могла открыть иллюминатор, то тот час бы выкинула визитку, но вместо этого машинально убираю её в сумку.
Я не буду звонить. Я не буду писать. Достаточно того, что у него есть мой номер. Мне нечего скрывать. Даже парня нет, не то, что мужа.
Настроение, которое совсем недавно поднималось, теперь стремительно катится вниз, в то время как народ пребывает в салон и усаживается на свои места. И вот уже в салоне слышится гул двигателей, рукав отделяется, и самолет начинает движение, чтобы затем взмыть в небо.
А я сижу, обхватив себя руками за плечи, и смотрю, как стремительно удаляется земля. И совсем скоро её уже не видно.

Полтора года назад. Лондон. Ночь.

В эту ночь несколько столичных улиц неузнаваемо изменяются. Такое скопление машин в одном месте просто радует глаз. Отовсюду доносится музыка и смех, возле выезда - танцы. Но меня манит совсем другое. Где-то там, впереди, Адмиралтейские ворота на Мэлл. Старт. Отправная точка, от которой и начнется полет, даже несмотря на движение по улицам.
Ночной Лондон - это словно другой город. Огни вывесок и реклам, уличное освещение и фары автомобилей. Я медленно подъезжаю к скоплению машин. Каких здесь только нет: тюнингованные по последнему слову техники, как снаружи, так и внутри, шикарные дорогие тачки ручной сборки, которые не каждый стритрейсер может себе позволить, но есть и “темные лошадки”. Глядя на такую машину и не скажешь, что она может быть лидером. Невзрачный цвет, какой-нибудь темно-зеленый или темно-красный, но внутри… Внутри них просто мечта стритрейсера. Восьмицилиндровый двигатель с электронным впрыском, спортивная подвеска с адаптивными амортизаторами, позволяющая держать заданную траекторию в любых экстремальных ситуациях, шестиступенчатая коробка передач. Такие тачки просто вгрызаются в асфальт и не дают ни одному сопернику опередить их. Мне остается только смотреть и мечтать о подобных наворотах внутри машины. Но для ловкости и маневренности на городских улицах хватает и мощностей моего “Порше”.

Моя машинка медленно катится вдоль выстроившихся рядов крутых иномарок, разноцветных, как летние бабочки. Тут и зеленые, и голубые, и даже розовые машины, что всегда меня забавляет. "Как можно ездить на розовой тачке?"
Это только, если ты натуральный блондинозавр. Так и хочется предложить ещё и стразами украсить, выложив сердечки.
Майами в этом плане отличается. Американцы не развлекаются так, да и гонки там немного иные. Скорее стринт, чем марафон. Но приходится признаться себе, что “Лондон-Рейсинг” именно то, что мне так не хватает в Штатах. Именно этих розовых кукольных машин и не хватает.

Моя “пантера” скалится с капота, сверкая в ярких огнях города.

Наслаждаюсь бликами, играющими на черном металле, и вот уже я на своём месте. Третий ряд и, соответственно, третий заезд. Всё тело словно вибрирует от напряжения и басов акустической системы. Открываю дверь и выбираюсь наружу. Пора посмотреть, кто у нас сегодня участвует в заезде.
- Арлин? Кто пустил эту сумасшедшую на гонки? - он хоть и возмущается, но я вижу по глазам, что Джим рад меня видеть.
- А разве мне нужно разрешение, чтобы надрать тебе зад?
- Не зарывайся, малышка, - он смеется и тут же обнимает. Я обнимаю его в ответ, потому как действительно рада видеть Бига здесь.
- Как Майами, Джим?
- Ну ты же знаешь, праздная жизнь, гонки, девочки, вечеринки.
- Да-да, - киваю, соглашаясь с ним. - Кто сегодня участвует в заезде?
- Дай-ка посмотреть… - он начинает просматривать свой телефон, а я же зависаю, рассматривая машину, которую ни разу не видела на гонках ни в Лондоне, ни в Майами.

Я уже не слушаю Джима, продолжая пялиться, как малолетка на звезду, на эту тачку и чувствую, что если она сегодня участвует в заездах, то все остальные останутся далеко позади.
Машина сворачивает за угол, пристраиваясь в длинный ряд участников. Но, словно видение или галлюцинация, она будоражит мой мозг, и я понимаю, что хочу себе такую же. Кто был за рулем - мужчина или женщина - я не успеваю рассмотреть из-за тонированных стекол. Да это и не важно, меня ведь не интересует водитель, меня интересует его машина.

Внезапно музыка стихает, и Минди Моррис выходит вперед.
- Черт, ей никто не говорил, что с такими бедрами нельзя носить шорты? - мой вопрос риторический, но рядом раздается смешок. - Что? - оборачиваюсь на Бига, но это оказывается незнакомый парень.
Красавчик.

“Но у меня уже есть парень, тоже достаточно хорош собой и прекрасно знает об этом. Так что все прочие, даже такие, как этот, идут мимо.”

Отворачиваюсь от него и вижу взмах рук Минди. Первая пара срывается с места, окутывая нас клубами дыма от пробуксовки колес. В то же мгновение толпа взрывается ревом и оглушительным свистом. Все звуки вновь возвращаются, и площадка для старта оживает. Вторая пара машин пока не торопится, первооткрывателям необходимо ещё вернуться сюда.
Незнакомец исчезает так же тихо, как и появился. Не сказав ни единого слова, но явно поддержав мой комментарий.
- Где ты был, Джим? Я думала, ты уже трусливо сбежал, лишь бы не участвовать со мной в заезде.
- Детка, я и не участвую с тобой в заезде. С тобой будет гоняться Dodge Charger.
- О не-е-ет! - стон срывается с моих губ, когда, обернувшись, я вижу означенную машину.

Первый заезд безоговорочно выигрывает “корветт”. Я в этом даже и не сомневалась. Вторая гоночная пара состоит из пафосной розовой Maserati GranTurismo и белого Mercedes AMG GT S. Розовая “итальяночка” побеждает во втором заезде, а я же чувствую, как мои колени начинают дрожать перед предстоящим позором проигрыша. Но, чтобы спрятать всё это, сажусь в свой автомобиль и крепко сжимаю руль, обтянутый кожей. Перчатки не позволяют даже чуть-чуть сдвинуться и нарушить траекторию движения машины. Мой Porsche, действительно, как дикий зверь, рвется вперед, но я сдерживаю эту черную “пантеру”. Медленно выезжаю на середину площадки к стартовой линии и на мгновение задерживаю дыхание.
Два выезда из Адмиралтейских ворот, две линии дороги и одна победа.

Дорогие жители Между!!!
Спешу поздравить всех нас с наступающим Новым Годом!!!
Пожелать исполнения всех желаний!!
Пусть мечты сбываются и новый год приносит только радость!
Здоровья в реале и времени на жизнь вселенной МПиБ!
Любви и счастья!

Котик, хочу пожелать нам любви бесконечной, счастья безбрежного!
Я люблю тебя! Бесконечно и безмерно люблю!
и Пы Сы
Адам, любовь моя. Я вчера резко осознала, что ничего не подарила тебе к Новому году.
Поэтому... в срочном порядке... слепилось это...

*затащила Фотстера целоваться*
Мой ненаглядный котик, с Новым Годом тебя!!! *прижалась губами к его губам, лаская и поглаживая* Я люблю тебя, Адам Фостер!

«Наше будущее каждый раз длится только до следующего вздоха.
Никто не знает, что будет потом. Каждый из нас живет минутой.
Все, что ждет нас после этой минуты, — только надежды и иллюзии».
© Эрих Мария Ремарк

Ницца. Франция.

- Дамы и господа, мы совершаем посадку в аэропорту “Ницца Лазурный берег”, температура за бортом - пятнадцать градусов по Цельсию. Просим вас пристегнуть ремни и не вставать, пока мы не совершим посадку.
Самолет мягко садится, качнув людей в салоне лишь раз, когда шасси касается земли. Меня начинает бить нервная дрожь в преддверии встречи с матерью.
Сколько мы уже не виделись? Год? Два? Я не замечала течения времени до этого момента. И никогда не придавала значения моментам, что объединяли нас. Теперь мне кажется, что я не успеваю прожить с ней и минуты, что гонюсь за отъезжающим поездом.
Народ начинает подниматься и устремляться к выходу, я же продолжаю сидеть, глядя в окно на другие самолеты, которые прилетают и улетают из этого города. Вот показывается последний парень, выходящий из салона, и вопросительный взгляд стюардессы возвращает меня в реальность, заставляя подняться, достать свою сумку из отделения для ручной клади и направиться к выходу. Занятно, но в этот раз, во время полета, меня словно не замечали, чему я была несказанно рада.
Здесь гораздо теплее, чем в Париже и, тем более, в Лондоне. Поэтому, как только прохожу регистрацию, направляюсь в туалет, переодеваться. Хорошо, что вещи сложены в небольшую сумку, которую я не отправила вместе с багажом. Футболка и сверху, вместо зимнего пальто, кожаная куртка. Ботинки сменила на туфли, и вперед.
Сломанная визитка не дает покоя, и я уже засовываю руку в сумку, чтобы выкинуть её в ближайшую урну, однако, по какой-то причине, не делаю этого. Оставляю её, как воспоминание о проведенной ночи в Лондоне. И где-то на подсознании я понимаю, что это самообман, но копаться в причинах желания оставить возможность для связи с Адамом, я не хочу сейчас, да и времени у меня не остается. Покинув зону выдачи багажа, я оказываюсь в крепких объятиях.
- Привет, дикарка, - слышу я знакомые слова и обнимаю в ответ. - Наконец, ты прилетела.
- Дом, что ты здесь делаешь? - моему удивлению нет предела. Не то, чтобы я не рада видеть кузена, но с какой стати ему появляться в Ницце именно сейчас.
- Майкл звонил и просил встретить тебя, как и Шарлотта, - ухмыльнувшись добавляет он, а я чувствую себя маленьким ребенком, которого не выпускают из виду родители.
- Можно подумать, я сама не доберусь, - ворчу, но радость от встречи не позволяет долго дуться на родственников.
- Идём, в машине ждет Филипп, он и отвезет нас к твоей матери.
- Дом, но что ты здесь делаешь?
- У нас только что закончилась регата, и я задержался в тепле города. Как погода в Лондоне?
- Как всегда.
“Знал бы ты, Доминик, что я даже не обратила внимания на погоду. Мой маленький мир оказался поделен на двоих этой ночью.”
Он берет мой чемодан, и вместе мы выходим из аэропорта. На парковке стоит уже серебристый “ситроен”, за рулем которого ждет Филипп.
- Привет, Филипп, - я целую его в щеку, а после устало опускаюсь на заднее сиденье автомобиля.
От аэропорта до дома ехать минут тридцать-сорок, и я не горю желанием завязывать разговор. Короткий обмен любезностями с Филом, справиться о здоровье матери и отключиться от реальности, закрывая глаза - вот всё, чего я сейчас желаю. Я благодарна обоим мужчинам за то, что они не теребят меня расспросами до самого окончания путешествия. Машина плавно въезжает во двор, и я открываю глаза.
Маленький городок Коломар к северу от Ниццы, и там небольшой, но уютный двухэтажный дом, обсаженный подстриженными кипарисами. Выложенная светлой плиткой дорожка провожает к самому крыльцу. Мраморные ступени и перила, всё такое светлое и легкое, несмотря на материал, из которого сделано.
Глядя на окружающую красоту, у меня словно открывается второе дыхание. А, может быть, это урывки сна дают мне силы осматриваться вокруг. Рядом останавливается Доминик, не прерывая моё созерцание этого места, как и не приглашая в дом. Я благодарна за это. Делаю несколько шагов вперед, и у меня перехватывает дыхание. Лес, горы и больше никаких людей.
- Здесь очень красиво, - шепчу я, продолжая сжимать сумку в руках. - Уверена, здесь ей хорошо.
А сама уже думаю, что бы сказал Адам б этом месте, и тут же одергиваю себя.
“Какая разница, понравилось бы почти незнакомому мужчине или нет в этом месте? Главное, что маме хорошо.”
- Идем, Арли, уже начинает темнеть.
Я разворачиваюсь и делаю несколько шагов к дому, но затем останавливаюсь, заметив резную скамью возле бассейна. Мне не дают покоя слова Адама о гонках и в этом мне может помочь только один человек.
- Дом, ты иди, мне надо позвонить, - кузен кивает и заходит в дом, оставляя меня одну с вечерней тишиной этого места. Ни машин, ни людей, только природа.
Достаю телефон, с какой-то наивной надеждой увидеть там пропущенный вызов с незнакомого номера, но не вижу ничего - разочарование всегда горькое на вкус.
Но, чтобы не зацикливаться на пустом экране входящих, ищу номер Джима.
- Пантера! Сколько лет, сколько зим! - слышать Бига радостно, и я даже не замечаю, как начинаю улыбаться, глядя на горы, покрытые зелеными деревьями, даже в эти зимние месяцы. В этом и есть преимущество здешних мест перед Лондоном и северными Штатами.
- Привет, Джим! Как дела? - разговор ни о чем, но внешние условности соблюдаются на автомате.
- Ты позвонила спустя полгода узнать, как мои дела, Лин?
- Ты знаешь меня, как никто, Джим, - усмехаюсь, но тут же вновь хмуро оглядываюсь на дом. - Мне нужна кое-какая информация.
- Я даже не сомневался в этом, - хохот Джима в трубке, а я закатываю глаза. - И что же нужно тебе?
- Ты ведь знаешь всех в гоночных кругах по обе стороны атлантики?
- И что же?
- Мне интересно был ли среди них мужчина по имени Адам?
- Арлин, я знаю, как минимум, дюжину Адамов. Ты не могла бы уточнить?
- Высокий, кареглазый, краси… - меня прерывает громкий смех Бига. - Джим!
- Детка, я имел ввиду марку машины, на которой этот самый Адам гоняет или хотя бы фамилию его.
- Его фамилия Фостер, - я ещё злюсь на смех мужчины.
- Фостер… Фостер… - бубнит Джим в трубку. - А, вспомнил, был один Адам Фостер. И мне кажется, вы даже встречались.
- Нет, я бы запомнила.
- А с чего такой интерес, детка?
- Просто хотела уточнить, - уклончиво отвечаю я.
- Ну понятно, понятно, - хмыкает мужчина в трубке.
- Хватит ржать, Джим! Мне пора, надо уже увидеться с матерью.
- Рад был слышать тебя, пантера.
- И я, Джим, - отключаю телефон, медленно поднимаюсь со скамьи и шагаю вверх по ступеням.

Колени дрожат, а ладони потеют от напряжения. Незаметно вытираю их о джинсы и открываю дверь. Меня окутывает прохлада дома и запах южных цветов, что стоят в холле в напольной вазе. Снимаю куртку, бросив её на спинку кресла, и поднимаюсь на второй этаж. Дверь в спальню открыта, и я из коридора слышу разговор Шарлотты с Филиппом.
- Она не приехала, Фил! Ты обещал мне, что она приедет! Я не нужна своей дочери!
- Приехала, Лотти, приехала.
- Нет! Ты снова мне лжешь, Филипп! Моя дочь так и не смогла простить меня!
- Успокойся, Шарлотта, тебе нельзя волноваться.
- Мне всё равно, Фил! Если я умру, ей только легче станет!
Мои ноги перестают меня держать и, чтобы не растянуться на полу в коридоре, держусь за стену. Голова идет кругом, и я даже не замечаю, как из глаз потекли слезы. Я не понимаю, от обиды ли это детской или от жалости к женщине, которой остались считанные дни.
- Она никогда меня не любила, и больная я не нужна моей дочери, поэтому не ври мне, Филипп, что она приехала, лишь бы успокоить.
Я словно на ватных ногах делаю шаг, потом ещё один. Двигаться вперед, вперед и не останавливаться. Горло сжимается от спазмов, но ничего уже меня не остановит.
“Неужели она считает меня настолько расчетливой и черствой? Неужели может думать, что я не приеду к ней? Интересно, ей сказали, что это я оплачиваю лечение и проживание? И делаю это для неё, а не ради избавления? Неужели возможно разлюбить свою собственную мать?”
Одни вопросы, но ни одного ответа, лишь оголенные чувства, что вибрируют от слов матери.
- Я здесь, мама, - замираю на пороге, рассматривая женщину лежащую в кровати.

«Я думаю, нас подарили друг другу,
и в самое подходящее время.»

© Эрих Мария Ремарк

Ницца. Франция.

- Я здесь, мама, - небольшая пауза, - и я приехала к тебе.
- Арлин, - она сначала настороженно смотрит, словно боясь, что видение исчезнет, но с каждой секундой я вижу, как глаза её начинают блестеть не то от слез, не то от радости. Я не знаю, какой реакции она ждет от меня, поэтому переминаюсь с ноги на ногу на пороге, так и не решаясь ступить в спальню.
- Арлин, - снова повторяет она, делая ударение на первый слог. Она всегда меня так называла. - Девочка моя… - Шарлотта протягивает руки, и я кидаюсь к постели, сжимая в объятиях человека, который подарил мне жизнь. Я утыкаюсь лицом в её плечо, ощущая насыщенный запах пропитанной лекарствами одежды.
- Мама, - она прижимает к себе, и я понимаю, что уже обе рыдаем, обнимаясь на её кровати. - Мамочка!
- Тише, детка, всё хорошо, теперь всё хорошо, ты здесь и я счастлива. Но расскажи мне, Арлин, как ты? Как твои дела? Майкл говорил, что ты попала в передрягу. Да и новости я смотрела, ты же знаешь.
- Уже всё хорошо, мама, - я пристраиваюсь удобнее на углу кровати, откинувшись на спинку. - Только с вылетом из Лондона были проблемы, пришлось ждать до утра.
- А почему ты не поехала к отцу, милая?
- Я… - как сказать матери, что этому помешал ворвавшийся в мою жизнь мужчина? - я… я была не одна, со мной был один знакомый, который прилетел из Штатов.
- Правда? - её глаза теперь точно искрятся весельем. - И что это за знакомый? Расскажи мне всё. Кто он, чем занимается, чем увлекается, симпатичный?
- Мама! - я прикрываю глаза, чувствуя, что краска заливает не только лицо, но и уши, и шею.
- Ну давай, рассказывай, судя по твоему лицу, он красавчик, да? Ну да? - она словно помолодела на глазах с того момента, как я увидела её с порога. - Хочу знать всё о парне, который тебя так волнует, что ты краснеешь передо мной.
- Обычный парень, - и, кажется, я краснею ещё сильнее.
- Будь он обычным парнем, ты бы не опускала глаза в пол. Значит, нравится тебе?
- Мама, тебе в гестапо работать надо было. Всех бы там перещеголяла в пытках и допросах.
- Доченька, я ведь только хочу побольше узнать о тебе.
- Лучше расскажи, как ты себя чувствуешь, - я пытаюсь свернуть со скользкой темы, но упрямства моей матери не занимать.
- Дашь на дашь, детка. Ты первая.
- Ой, мам, ну что ты пристала. Мы познакомились в аэропорту, когда оба застряли там из-за непогоды. Нам обоим надо было в Европу. Ему в Брюссель, а мне - сюда. Провели ночь в кафе возле вокзала и разъехались по разным сторонам. Вот и всё.
- Всё? - недоумение на её лице забавляет меня. - Он даже не попросил твой номер телефона? Хотя узнать это не так уж трудно, учитывая болтливость Моники.
- Мама, мой агент вовсе не болтливая. И я сама по глупости оставила ему свой номер телефона. Но он не позвонил. Может быть, даже выкинул мою записку в мусорное ведро. У меня тоже остался его контакт, но я ни за что первая не позвоню. Должна же быть у девушки гордость.
Я горделиво киваю своим словам, но червь сомнения внутри гложет, напоминая, что скорее всего я не выдержу и дня.
- Отдыхай, мама, а я пойду приму душ. Я с самого Нью-Йорка не мылась.
- Хорошо, детка. Но не думай, что на этом мой “гестаповский” допрос окончился, - она слабо улыбается, я встаю и в очередной раз обнимаю её, ощущая такое далекое и забытое чувство.
У меня уже нет горечи, нет обиды, нет ничего, кроме ощущения гонки за временем. Медленно бреду к комнате, о которой сказала мама, и оказываюсь в милой спальне. Огромная кровать, туалетный столик, на котором расставлены всевозможные крема, флакончики с прочей косметикой. Стены, обтянутые парчой, зелёной с золотом, и такие же тяжелые занавески на окне. Дверь светло орехового цвета и ванная комната.
- М-м-м-м, мама, это самая лучшая спальня! - я знаю, что меня никто не услышит и не увидит, поэтому стягиваю через голову футболку и, ухватив ремень джинсов, поворачиваюсь к двери, да так и вскрикиваю:
- Дом, какого дьявола ты явился в мою комнату? Выйди вон и закрой дверь!
- Да брось, Арли, я видел тебя и без лифчика, помнишь, когда мы купались в Сене?
- Мне тогда было двенадцать лет, хренов ты извращенец. Выйди немедленно!
Он усмехается, но закрывает дверь, выйдя в коридор. Я же быстрым шагом направляюсь к двери, демонстративно громко защелкиваю замок и стискиваю зубы, услышав смех кузена.
- Нахальный нахал! - возмущаюсь, стягивая с себя узкие джинсы. И в этот момент слышу тихое попискивание моего IPhone. Беру телефон, уже каким-то седьмым чувством понимая, что увижу. И действительно. Смс с незнакомого номера и всего несколько слов, которые злят меня в этот момент ещё сильнее, чем вторжение кузена.
“Здравствуй, сладкая. Как ты добралась? С мамой всё хорошо?”
Фыркаю и, взглянув на часы, понимаю, что время уже приближается к полуночи. Я даже не заметила, как оно пролетело, пока мы разговаривали с матерью.
Снимаю нижнее бельё и голышом шагаю в ванную комнату. Ступив в стеклянную кабинку, открываю воду и слегка повизгиваю, пока она нагревается. А после закрываю глаза, позволяя воде струится по телу, словно покрывая его защитной пленкой, смывая дорожную пыль, весь негатив и усталость.
Намыливаю голову, ощущая, как волосы не поддаются шампуню. Смываю и снова намыливаю, в этот раз хорошо взбивая пену, а после снова смываю. Дальше всё остальное тело подвергается тщательной чистке. В итоге, когда я открываю дверцу кабинки, в ванне, словно туман, стоит горячий воздух. Обматываюсь полотенцем, вторым сушу волосы и в этот момент слышу из спальни уже, как мой телефон запевает “Never my intention, no”. На моих губах медленно появляется улыбка.
“Не выдержал, голубчик,” - усмехаюсь и, упав на кровать, беру телефон в руку.
- Интересно, а если я и сейчас не отвечу тебе, ты позвонишь снова?
Но тут же, как только заканчивается вызов, я вижу, что он не первый, и даже не второй.
То, что мужчина позвонил первый, меня словно согревает изнутри. Он хотел и позвонил.
- Трусиха ты, Арлин, сними уже трубку!
И вновь запевает песня. Еле сдерживая улыбку, я тыкаю пальцем в зеленый кружочек.
- Алло?
- Арли… это ты, - слышу выдох. - Твой голос я запомнил навсегда.
- А я ваш не запомнила, месье, - ещё и добавляю акцента в голос, уже еле сдерживая смех, услышав на том конце тишину.
- Провела ночь с мужчиной и так быстро забыла? Наверное, я был совсем плох. Но, может, вкус земляники о чем-то напомнит?
- Вкус земляники помню плохо, а вот мужчин, с которыми я провожу свои ночи не так уж много было в моей жизни, мистер Фостер, - и, не удержавшись, смеюсь.
- Хм… даже не знаю, радоваться этому или огорчаться. Хотелось бы, чтоб ты, сладкая, помнила только меня.
- А если я буду помнить только тебя, - хотя это и так уже случилось, - что мне за это будет? - и уже серьёзно добавила: - Я рада, что ты не выбросил брошюрку.
Тихий смех раздается на том конце, и я невольно вновь улыбаюсь, наслаждаясь его голосом, пусть и слегка искаженным динамиком.
- Мне пришлось за нее побороться. Вырывали прямо из рук. Как ты, Арли?
- Ну я же звезда, - усмехаюсь, слегка поддразнивая Адама, - и мой автограф дорого стоит.
А что ответить на второй вопрос не знаю, лишь переворачиваюсь на живот, болтая босыми ногами в воздухе и рассматривая золотистый узор, покрывающий зеленое полотно подо мной.
- Но этот автограф мой, а я свое из рук не выпускаю.
- И очень грозные у тебя были противники? - вновь улыбка на губах от радостно-шутливого разговора, который как и в “Букинге” отвлекает от грустных мыслей, заставляя словно жить другой жизнью.
- Ну, - пауза, - растерянного паренька с кипой бумаг и учебников за “грозного противника” никак не посчитать.
- И у этого паренька ты еле отобрал рекламную брошюру? Он, наверное, яростный поклонник, раз тебе пришлось приложить усилия, - снова смех, который сменяется серьёзным тоном. - Ты дома уже, Адам? Выспался хоть?
- Наглости ему не занимать, это верно, - слышу, как хмыкает. - Если эту холостяцкую берлогу можно назвать домом, то да. Но полноценный отдых мне только предстоит.
“Интересно, что для него полноценный отдых?” - но свои мысли я не озвучиваю, зачем-то вместо этого выдавая:
- А я за двое суток наконец добралась до горячей воды и мягкой постели, - снова переворачиваюсь на спину, не заметив, как полотенце размоталось, открывая одну из грудей.
- М-м-м… ты вспоминала обо мне? Когда теплые ручейки воды стекали по твоему телу? Ты лежишь сейчас? Я хочу представить тебя. Расскажи.
Чувствую, как сердце ускоряет свой бег, разгоняя по венам возбуждение от его слов. Как дыхание перехватывает от того, что он хочет видеть меня обнаженной.
- Огромная мягкая кровать, зеленое покрывало, а на мне только полотенце, - есть что-то невероятно будоражащее в таком описании. Прохладный воздух холодит сосок, заставляя его сморщиться, напрячься и ныть. - А нет, полотенца два, второе - на голове, - усмехаюсь, стараясь за смехом скрыть смущение.
Мужчина на том конце громко сглатывает, а я смотрю в потолок, представляя, чем он сам сейчас занят, как выглядит его “холостяцкая берлога”, что на нем сейчас надето.
- Я хочу, - пауза, - к тебе прикоснуться. Собрать кончиками пальцев оставшуюся влагу с твоего тела и ощутить вкус твоих мягких губ.
Слышится неясный шорох в трубке, а мне становится нестерпимо жарко. Закрываю глаза, стараясь воссоздать перед мысленным взором его лицо, его улыбку и темные глаза.
- А-а-адам, - выдыхаю, чувствуя, как пульс от его слов зашкаливает, а рука неосознанно касается открывшейся груди. Я представляю, что это его рука ведет по телу, обводя грудь и легонько поглаживая сосок, так что всё тело содрогается. - Но на моем теле не осталось влаги.
Про себя добавляю “кажется”, а мужчина словно знает, что я лукавлю.
- А если я опущу ладонь ниже, слегка разматывая полотенце и прикасаясь к твоему животу, Арли? Лишь легкие касания.
- Ты невозможный мужчина, - но рука следует за его словами, распахивая полотенце окончательно, так что всё тело покрывается мурашками, а ноги приподнимаются, сгибаясь в коленях. - Ты хочешь только до живота моего дотронуться, Адам? Или ниже? Там, где горячо сейчас.
- Или, сладкая, и глубже. Чтоб ощутить шелк твоей влаги и легкое биение пульса в такт сердца под пальцами.
Тяжело дышу, опуская ладонь ниже, касаясь горячей влаги, лаская себя и всё выше поднимая бедра, стремясь избавиться от напряжения, что, словно тугая пружина, скручивается в животе.
- М-м-м, - прикусываю нижнюю губу, а в ухе через динамик телефона слышится частое дыхание Адама.
- Ты… - вдох резкий и хриплый голос, - самая… нежная, горячая и до сумашествия желанная. Я хочу тебя, Арли.
- А-а-ада-а-ам, - стон с губ и быстрее движения пальцев, подгоняемых страстным голосом на том конце телефонной связи. Пульсация всё сильнее, бедра горят огнем, а желание становится нестерпимым. Уже не держу трубку, самозабвенно лаская тело своё, и в это мгновение невозможно дышать, лишь хриплый стон, заглушенный подушкой с губ, знаменуют кульминацию.
Спустя минуту тяну руку, чтобы вновь сжать телефон пальцами и, переведя дыхание, хрипло сказать:
- Мистер Фостер, это был мой первый секс по телефону, - а с мужчиной так вообще первый секс, но знать ему об этом сейчас не обязательно.
- Первый… - долгая пауза и выдох, как после тяжелого бега. - Арли, я не отпущу тебя, ты понимаешь? Ты. Моя.
Его слова дарят крылья. Хочется петь и летать по комнате, но тело оказывается слишком тяжелым даже, чтобы пошевелиться и встать. Заматываюсь в покрывало, не выпуская телефон из руки, чтобы слышать и слушать его.
- Ты ведь позвонишь мне завтра, Адам? - зеваю помимо воли. - Иначе, я сама тебе позвоню, - шутка, но в ней вся правда. Я больше не могу не слышать его голос.
- И завтра. Доброй ночи, сладкая. Думай обо мне.
Снова зеваю, подтянув к себе подушку.
- А ты обо мне, Адам, - и отключаю телефон, моментально проваливаясь в сон.


Песчаная коса, уходящая далеко в море, лазурные волны, что мелкими барашками набегают на мокрый песок, сладкий запах ночных цветов, распустившихся и заманивающих в свои сети неосторожных жучков и бабочек. Легкий бриз холодит обнаженную, влажную после купания кожу, заставляя покрываться мурашками.
Или дело не в ветре?
Руки с красивыми длинными и сильными пальцами поглаживают колено, постепенно спускаясь по внутренней стороне бедра ниже, пока не прикасаются к мокрым стрингам. Стоит горячей ладони накрыть холмик, как всё тело словно вибрирует в ответ, а бедра раскрываются шире, приглашая к более смелым ласкам.
Ловкие пальцы легко преодолевают преграду, погружаясь в лоно, заставляя меня выгибаться и приподнимать таз, стараясь насадить себя на них и глубже принять. Хнычу, чувствуя, что мне хочется большего, тело ломит от недостаточно откровенных ласк.
Я не вижу лица моего любовника, но четко знаю, что позволю ему всё… всё, чтобы он не пожелал. Потому что чувствую единение душ. И сейчас мне не хватает только единения тел.
Ухватившись за веревочки стрингов, развязываю бантики, и на мне не остается белья. Я ощущаю, что он улыбается, довольный голодом моего тела. И в другой раз, я бы и сама его помучила, но сейчас мне необходимо заполнить ноющую пустоту. Мужчина продолжает доводить меня до края, лаская пальцами нежные складки, обводя и надавливая на пульсирующую горошину клитора, так что тело в первый раз сотрясается в оргазме. Он не ждет второго спазма, прижимая горячий ствол к истекающему соком желания лону, и одним быстрым движением врывается, сметая девственную преграду, не оставляя шанса отодвинуться и избавиться от жалящей боли.
Заставляя кричать меня во сне и наяву. Я пробуждаюсь так резко, что едва не сваливаюсь с кровати, словно куколка бабочки, закутанная в покрывало.

В день чудесный Рождества
Вам желаю волшебства,
Чтобы выпал белый снег,
Чтоб в работе был успех.
Чтобы в доме был достаток,
Чтобы мед был только сладок
И без примесей горчащих.
Чтоб Вы радовались чаще,
Я сегодня Вам желаю.
С Рождеством Вас поздравляю!

Любимый мой!
Желаю тебе скорейшего выздоровления! *уж я за этим прослежу*
Чтобы всё у тебя было хорошо!
Чтобы радовали тебя близкие и друзья!
А я... я просто буду любить тебя.

Со старым Новым годом, Между!



Пусть в вашей жизни всегда будет удача,
Пусть близкие и дорогие только радуют вас
И никогда не огорчают даже по пустякам
Пусть дом будет полная чаша
Здоровья, счастья и любви...

Я тут подумала... у меня сейчас тоже есть песня которая вдохновила на посты...
Нравятся мне эти фины

А дядьку из "Никелов" обожаю... и тоже в тему

У него такой голос... до косточек пробирает



Ммм.... зацеловал котик... зацеловал... *обнимает за плечи перебарывая в себе настойчивое желание поерзать на коленях*

You got me, I got you.
Together we always pull through.
“Oh, Mother” Christina Aguilera

Ницца. Франция.

С той ночи мы созванивались с Адамом каждый вечер и говорили часами, рассказывая все, что происходило за день, шутя о своих прошлых годах. Хотя, скорее, шутила я, так как при каждом сворачивании разговора в детские проказы Адам превращался в простого слушателя. Я замечала разницу, но не придавала этому значения сейчас. Когда-нибудь он сам расскажет, почему в его детстве нет смешных моментов.
- Арлин, я собираюсь в город. Поедешь со мной?
- Дай мне пятнадцать минут, Дом, и я буду готова. Надо заехать к врачу, чтобы забрать очередную порцию уколов для Шарлотты.
Он ничего не говорит, лишь улыбнувшись, кивает и спускается вниз, в гараж, заводить машину. Я разворачиваюсь и возвращаюсь в свою спальню, где при взгляде на кровать меня охватывает нервная дрожь.
“Каково это когда мужчина забирает девственность?” - эти мысли не дают мне покоя с того злополучного сна. Каждый раз когда я слышу Адама в трубке, мне кажется, что он касается меня.
- Арли-и-и-ин! - слышу уже на улице голос кузена. - Не спустишься через минуту - пойдешь пешком до Ниццы. Заодно подтянешь свою пятую точку!
“Какой же ты нахал, Доминик!” - но я уже натягиваю пальто, осталось только ноги сунуть в бежевые замшевые ботильоны.
- Да иду я, чего орешь на весь Прованс! - отвечаю, высунувшись в окно. Он ухмыляется и садится за руль машины Филиппа. Я хватаю клатч и быстро, насколько позволяют пятидюймовые каблуки, спускаюсь по ступеням.
Я слышу трель телефона, но снимать трубку лучше в машине, а ещё лучше, когда рядом не будет этого саркастичного мужика по имени Доминик Меррик. Скидываю звонок, хоть и понимаю, что сделала это в первый раз, и такое не понравится Фостеру. Но мне ещё больше не понравится, если мои, пусть и телефонные, отношения станут известны Дому. Телефон звонит снова, но я опять скидываю звонок, уже представляя, как красивые пальцы сжимают от бешенства трубку на том конце.
Доминик заводит двигатель и плавно выкатывает “Ситроен” на дорогу - узкий серпантин, где еле разъедутся две легковушки, и мы едем навстречу мусоровозке. Моё сердце пропускает удар, когда Доминик сворачивает в дорожный карман, а вонючая машина проезжает мимо, обдавая нас легким флером пищевых и не только отходов.
- Ты сумасшедший! Она могла нас просто напросто скинуть с дороги.
- Струсила, Арли? Я знал, что здесь можно свернуть, иначе бы вытолкал эту машину назад на трассу.
- На “Ситроене”? Да эта махина переедет тебя и не заметит.
В этот момент, как никогда ранее, мне хочется закурить, а ещё лучше, чтобы Дом остановился где-нибудь, где можно было перевести дыхание и успокоить сердце.
И в этот момент я вижу маленькое кафе возле какой-то гостиницы.
- Дом, остановись на десять минут, мне надо успокоиться после твоих сумасшедших маневров, - он лишь искоса смотрит на меня, но, видимо, весь ужас написан у меня на лице, и кузен тормозит возле кафе.
Я в этот момент понимаю, что сидеть лучше сзади, чтобы не видеть всего этого. Чтобы нога непроизвольно не дергалась, нажимая на тормоз, и лишь позже сознание фиксирует все эти движения, что давно отработаны до автоматизма.
- Чертов придурок, - ворчу я, шагая из стороны в сторону, и трясущейся рукой подношу сигарету к губам. Глубокая затяжка, так что сизый дым наполняет легкие ароматом табака, и выдох, создающий вокруг меня облачко. Затем ещё одна затяжка, и к концу длинной “Ротманс” чувствую, что дрожь немного стихает. Доминик игнорирует мои хождения, копаясь в своём телефоне, но я ещё не готова ехать. Оборачиваюсь на кафе, и в то же мгновение решаю, что хочу кофе - вот лучшее успокоительное.
- Доминик, я - в кафе, ты будешь кофе?
- Арлин, ну черт возьми, мы сегодня доедем до Ниццы или ты так и будешь держать меня здесь?
- А кто показал себя, как свихнувшийся водитель? Так что терпи теперь.
- Нет хуже водил, которых лишили прав, - ворчит он, но я делаю вид, что не заметила этого, и развернувшись направляюсь в кафе. Вот и повод снять трубку или перезвонить.
Пока заказываю кофе и пироженное, мой телефон молчит. Смс от Адама тоже нет, лишь три пропущенных вызова.
- Не слишком ты настаивал, милый друг, - приносят кофе в тот момент, когда я набираю номер мужчины, что занимает мои мысли.
Но в этот раз меня ждет разочарование. Гудки, как гвозди в гробовую крышку, забивают в меня мысль, что он теперь не снимет трубку. От этой мысли холодеют ладони, но я держу телефон, продолжая слушать гудки. Они обрываются, я снова набираю номер и от неожиданности едва не разливаю кофе на своё пальто.
- Алло, - женский голос в трубке моментально лишает меня дара речи, а в голове всё ярче расцветает картина измены. Только вот кому и кто изменяет? Он говорил, что не отпустит, говорил, что хочет меня. Он много чего ещё говорил, а теперь его телефон снимает женщина. Прикусываю щеку изнутри, пока во рту не ощущается характерный солоновато-металлический привкус крови.
- Будьте добры, мистера Фостера.
- Он сейчас занят, - отвечают мне на английском с легким акцентом, - ему что-нибудь передать?
У меня вырывается нервный смешок. Что ему можно передать? Что звонила чокнутая звезда, с которой он провел одну единственную ночь в ресторане возле вокзала Сент-Панкрас? Сегодня не день, а какой-то сплошной кошмар.
- Алло, - повторяет женщина на том конце, - передать ему что-нибудь?
- Нет, извините, - и я кладу трубку, понимая, что кофе мне уже не поможет, надо что-то посильнее. Однако остаюсь сидеть и мужественно выпиваю сто грамм горячего и ароматного напитка, почти не ощущая вкуса.
Спустя пятнадцать минут я выхожу на улицу и сажусь в машину, ничего не говоря Доминику. Надо отдать должное кузену, он просто заводит двигатель и выезжает на дорогу, не расспрашивая меня об испорченном настроении. Незаметно засовываю руку в карман и выключаю телефон. Теперь, даже если Фостер захочет позвонить, я об этом не узнаю.
Десять минут, и мы уже в Ницце. Доминик высаживает меня возле больницы Сент-Жорж.
- Заедешь за мной минут через двадцать или мне вызвать такси?
- Я управлюсь за десять и буду ждать, Арли, - он кивает, я выхожу из автомобиля и машу ему через стекло, наблюдая, как машина доезжает до перекрестка и сворачивает налево. Делаю глубокий вдох и, развернувшись, поднимаюсь в больницу. Я рада, что Филипп забрал маму из больницы. Кажется, будто она в доме на склоне гор пошла на поправку. И пусть Сент-Жорж славится своим отношением к больным, оборудованием и персоналом, это заведение остается больницей, пусть и частной. Кабинет доктора Филиппе Кастемона на четвертом этаже, и я направляюсь к лифтам.
- Добрый день, доктор, - открывая дверь, я приветливо улыбаюсь мужчине средних лет в очках и костюме от Хьюго Босс.
- Рад видеть вас, мисс Меррик, - он поднимается навстречу, протягивая руку для пожатия, и я вкладываю свою ладонь в его. - Я так понимаю, вы приехали навестить Шарлотту, а ко мне - за уколами?
- Да, месячный курс уже прокололи, и вроде ей лучше уже… - я замолкаю, увидев, как доктор отводит глаза. - Что, Филиппе? Расскажите мне всё!
Он опускается обратно в своё кресло и вертит ручку, отчего у меня ещё больше паникую.
- Филиппе, что вы скрываете?
- Присядьте, Арлин, - он указывает на стул напротив, на который я совсем не грациозно падаю, чувствуя, как начинают дрожать колени. - Прежде, чем передать вам курс на следующий месяц, я хотел бы предупредить вас…
- Нет. Нет, не говорите мне, - качаю головой, стараясь перебороть желание заткнуть уши, как маленькая.
- Арлин, опухоль дала метастазы, уколы помогают снимать боль и только, - он смотрит на меня, и я ощущаю в его взгляде жалость. Ненавижу, когда меня жалеют!
- Сколько? - всего одно слово, но и оно дается мне с огромным трудом. Слишком мало времени прошло, слишком быстро болезнь забирает у меня маму.
- Счет идёт на дни, Арлин, хотя по моим прогнозам она продержалась дольше обычного, - доктор тяжело вздыхает и поднимается, направляясь к маленькому шкафчику в кабинете, чтобы достать упаковку ампул, которые ставит передо мной на стол. - Я даю месячный курс, но не уверен, что они все понадобятся.
Я ничего не отвечаю, молча беру упаковку и поднимаюсь.
- Арлин, - поднимаю взгляд на доктора, - в любом случае, при осложнениях звоните мне, - он протягивает визитку, и я беру твердый картон, после чего делаю шаг к двери.
- Спасибо, Филиппе, - он кивает, и я выхожу, убирая в сумку уколы. Однако только двери лифта открываются, как на меня налетает Доминик.
- Арли, что с твоим телефоном?! - он едва не кричит на меня, так что я делаю шаг назад. - До тебя невозможно дозвониться.
“Кому так срочно понадобилось дозваниваться? Мы с Домом не виделись от силы пятнадцать минут. Что могло случится за это время?”
- Не знаю, - пожимаю плечами и заталкиваю его обратно в лифт. Не буду же я рассказывать кузену, что специально выключила телефон. - Должно быть, разрядился, - нажимаю на первый этаж, и мы спускаемся в лифте вниз. - А что случилось?
- Звонил Филипп. У Шарлотты очередной приступ.
- Нет, - мои ноги становятся ватными, - нет.
- Нам надо спешить, Арлин, - он почти выносит меня из здания больницы, помогая сесть в машину, но я отказываюсь сидеть спереди, дергаться ещё и из-за сумасшедшей езды Доминика.
- Когда он позвонил, Дом? - я достаю свой телефон и включаю, чтобы в первый момент наткнуться на пропущенные вызовы от Адама. Стираю их и набираю номер Фила.
- Арлин, - первое слово Филиппа заставляет меня дернуться, сжав пальцами подголовник переднего сиденья. - Вам надо срочно возвращаться домой.
- Через пятнадцать минут будем уже дома, - я смотрю, как Доминик выезжает из Ниццы на шоссе, словно играя в шашечки с другими автомобилями.
Мы оказались в Коломаре через тринадцать минут. Машина ещё не успевает до конца затормозить, как я выпрыгиваю из салона, устремляясь вверх по мраморным ступеням, а затем - на второй этаж к спальне матери.
Замираю на пороге, внезапно осознав, что всё, что я видела с момента приезда, совершенно не вязалось с болезнью и её серьёзностью. До этого самого момента я просто обманывала саму себя, не без помощи Шарлотты, чтобы теперь испытать настоящий шок. Я видела маму сегодня утром, она сидела в кресле на балконе, и всё было хорошо. Как? Как может человек за какие-то несколько часов превратиться в скелета, обтянутого кожей? Острые скулы, плечи и ключицы, что словно выпирают под халатом.
- Мама, - мой голос теряет свои силы, превращаясь в едва слышный шепот. - Мама, - я не могу сделать и шага, пытаясь стряхнуть этот кошмар, проснуться и осознать, что моя мама здорова или, по крайней мере, идет на поправку. Но “сон” не рассеивается, а глаза Фила подтверждают мои самые наихудшие подозрения.
Медленно, буквально заставляя себя шагать вперед, я приближаюсь к кровати, не решаясь дотронуться до руки мамы. Мне кажется, стоит лишь коснуться, и всё её тело рассыплется, как ветхая бумага.
Мама. Сколько всего мне хотелось сейчас рассказать ей, сколько всего хотелось спросить, но чувство, что это конец уже не казалось эфемерным. Оно стало реальностью. Грубой и беспощадной реальностью, которая не считается ни с чувствами, ни с желаниями. Рак.
- Мама, - шепчу я, не скрывая своих слез, и она открывает глаза, чтобы через силу улыбнуться мне. Во мне бурлит паника, злость и гнев, смешиваясь в некую атомную бомбу внутри, что готова разорвать меня на кусочки, но вместо этого я скидываю сапоги и осторожно забираюсь на её кровать, обнимая за талию и прижимаясь щекой к груди, чтобы четко и отчетливо слышать стук сердца.
- Детка, - чувствую, как она гладит меня по волосам. Почти невесомое касание, но я содрогаюсь от рыданий. - Не бойся ничего, Арлин, - продолжает она, не отнимая ладони от моей головы. - Ты у меня сильная девочка и со всем справишься.
- Нет! - громче всхлипываю я. - Не хочу быть сильной, не хочу справляться, если тебя не станет! Мамочка моя, не оставляй меня снова, - из моих глаз текут слезы, но я не обращаю никакого внимания на это. - Не оставляй, я не могу без тебя!
- Я люблю тебя, Арлин, - тихий голос словно впечатывается в мой мозг.
- МА-МА! - крик смешивается с писком небольшого монитора, который свидетельствует о том, что мои слова она не услышала. Её рука безвольно падает, мои же - ещё крепче сжимают её уже бездыханное тело.
- Арлин, - Филипп пытается оттащить меня от матери.
- Нет! Не трогай меня! Я хочу остаться с мамой! - я не узнаю свой голос, хриплый и истеричный, но в этот момент мне наплевать, что обо мне подумают другие. - Мамочка! - я приподнимаюсь, заглядывая ей в лицо, и убираю спутавшиеся пряди волос. - Мамочка, - снова зову, сквозь гигантский ком в горле. - Вернись ко мне, - Филипп наклоняется и закрывает ей глаза.
- Теперь она словно спит, - он снова делает попытку поднять меня с кровати, но безрезультатно.
- Оставь меня! - я отталкиваю его и снова прижимаюсь к ещё теплому телу матери. - Я никуда не уйду от неё. Мне столько надо рассказать ей, столько рассказать.
- Арлин…
- Нет! Убирайтесь все! Убирайтесь!
Фил бледнеет, но выходит, а следом за ним комнату мамы покидает и Доминик. Я же остаюсь лежать и рассказываю маме о своих гонках, о том, как мою машину уничтожили, о том, как я чуть не выбила все зубы Джерри, о Адаме и даже о последнем моём звонке ему, о женщине, что сняла трубку и о своей боли от предательства.
- Как ты считаешь, у него правда есть женщина, мама?
В ответ не слышу ничего, кроме тишины, в которой мои мысли звучат ещё громче. Я по-прежнему обнимаю её, даже несмотря на то, что она больше никогда не обнимет в ответ. Впитываю остатки материнского тепла, запоминая и выжигая у себя в памяти эти последние минуты.

В жизни бывают такие минуты, когда слезы туманят глаза...
Но в тысячу раз тяжелее бывает, когда плачет душа, но сухие глаза...

Ницца. Франция

Время потеряло свою ценность. Я не знаю, сколько прошло с того момента, как запищал монитор, знаменуя остановку сердца мамы. Я не знаю, сколько я лежу здесь, пытаясь придумать себе другую реальность. Остальные приходят и уходят, так ничего и не добившись. Филипп звал на обед, но был послан далеко. Доминик вообще перестал заходить, всё больше времени подвисая на телефоне.

Спустя два дня им на пару всё-таки удается увести меня в другую комнату. Я следую за мужчинами, но не ощущаю ровным счетом ничего. У меня больше нет родной души. Самой родной. И пусть отец всё ещё жив, но я ощущаю себя круглой сиротой.
Уже у себя в комнате я воскрешаю воспоминания.
Я вспоминаю любимый мамин пирог. Пока я пробыла здесь, я даже и не вспомнила, что она любит пирог с черничной начинкой, а теперь я даже чувствую его вкус во рту. Я помню нашу старую квартиру в верхнем ист-сайде. Я помню, как мы гуляли с мамой в парке, проводили время друг с другом. Я даже помню запах, который стоял в коридоре нашего дома на 84-й стрит.
Всё эти воспоминания с каждым днем становятся словно ярче, и в голове всплывают моменты такие, о которых, казалось, я забыла давным давно. Например, как я, катаясь на качелях, сломала себе руку в двух местах. Я вспоминаю, как мама носилась со мной по больнице, как она ругалась с врачами, сражаясь, словно тигрица, за своего детеныша. А мне ведь тогда было всего четыре года. У меня даже шрамов почти не осталось, не то что воспоминаний.
- Арлин, - дверь в мою спальню тихо приоткрывают, и в проеме показывается голова Доминика. В спальне темно, и лишь полоска света льется из коридора.
- Уходи, - я переворачиваюсь на другой бок, чтобы даже этого не видеть. На мне до сих пор одежда с той злополучной поездки за уколами.
- Тебе надо поесть, Арлин, - он не решается войти, дабы не спровоцировать истерику. - Я звонил Майку, он прилетит на похороны послезавтра.
- Мне всё-равно, - тихо отвечаю, накрываясь ещё и покрывалом сверху.
- Он убьет меня, если узнает, что я потакал твоим капризам.
- Доминик…
- Да.
- Катись к дьяволу. - Я поднимаюсь и закрываю дверь перед его носом. - Я не хочу никого видеть!
- Через три дня похороны, Арлин, - слышу за дверью, и от этих слов внутренности словно превращаются в лед.
Я не могу видеть, как маму закопают, не могу видеть её в гробу.
Но этим пожеланиям не суждено сбыться. Через сутки меня буквально за шиворот вытаскивают из постели и спускают в столовую, заставляя впихивать в себя еду. Кричат, что я гроблю себя, но мне всё равно. Какой толк от сироты, если она никому не нужна. Я забыла о своём телефоне, забыла об Фостере и забыла, как это - плакать. С того самого момента, как мама умерла, мои глаза остаются абсолютно сухими. Мне не хватает слез, они меня словно душат изнутри, не позволяя душе проститься с матерью.
- Арлин, черт тебя дери! Прекрати вести себя, как зомби! - я слышу его голос, слова, но не воспринимаю их на свой счет.
- Отстань от меня, папа! - поднимаюсь из-за стола, так и не притронувшись к еде, и выхожу на веранду. Зима постепенно отступает, позволяя теплому солнышку согревать землю. Но только землю, мой лед никакое солнце не растопит.
Делаю два шага вперед и останавливаюсь на краю бассейна. В его голубой воде отражаются стены дома, забор и живая изгородь, а также мелкие облака, плывущие по небу. Сажусь на самый край и вглядываюсь в воду, пытаясь среди этих облаков ещё раз рассмотреть маму. Но безрезультатно. Словно клочки ваты, плывут они по небу, подгоняемые южным ветром.
- Арлин, у тебя телефон звонит, - на веранде появляется Доминик, - некто мистер А. Кто такой? От него уже дохрена пропущенных.
“Очнулся, милый Адам. Вот только поздно ты спохватился.”
- Дай мне телефон, - я тяну руку, и Дом совершенно без опаски вкладывает его в мою ладонь. Я вижу в оповещениях пропущенные вызовы и сообщения, но вместо того, чтобы снять трубку, я совершенно спокойно кидаю её в другой борт бассейна. Мелодия замолкает навсегда, потонув в пресной воде.
- Надо и тебя отвезти к врачу, - он всё ещё пребывает в шоке от моей выходки, - не нравится мне твоё состояние.
- Сам езжай лучше, - огрызаюсь я и, поднявшись, ухожу в дом и возвращаюсь в свою комнату, дальше предаваться воспоминаниям.

Отца я по возможности стараюсь избегать, но это плохо удается. Майкл Меррик не привык нянчиться с убитыми горем дамочками. И на следующий день он насильно затаскивает меня под душ прямо в одежде, не обращая внимания на мои вопли и ругательства. Довольно крепко скручивает мне руки и продолжает держать под водой. Холодной, зараза, водой.
Лишь только спустя полчаса я понимаю, что вода не холодная, что это я холодная, и даже почти кипяток меня не согревает. Я больше не брыкаюсь, усевшись прямо на дно душевой кабинки, и не смотрю на моего мучителя, который наконец-то отцепился, но возвышается и разглядывает меня.
- Лучше? - я молчу. - Если лучше, то я оставлю тебя принять душ, в спальне тебя ждет наряд. А мы все вместе, включая Шарлотту… - на этом имени я вздрагиваю непроизвольно, - так вот, мы все ждем тебя внизу, чтобы ехать на кладбище.
Я поднимаю глаза на отца, но вижу перед собой чужака. Я одна. Теперь абсолютно одна, и никто меня не сможет спасти. Я хочу к матери, мне наплевать на “Сони”, на Монику и даже на родных. Они остаются родными только лишь по крови, но никак не по сердцу.
Как старуха, поднимаюсь, держась за поручень в кабинке, и, выйдя из неё в комнату, сдергиваю с себя одежду. Возвращаюсь в душевую и машинально намыливаю тело и голову, размышляя о том, в каком месте они похоронят мать.
Через сорок минут я в черном платье уже стою между Филиппом и отцом, наблюдая, как гроб с уже подготовленной матерью окружают люди. Приехавшие родственники Шарлотты подходят к нам, выражают соболезнования. Хоровод подходящих и уходящих людей двигается всё быстрее и быстрее, но для меня всё это шум, который всё нарастает и нарастает, пока не превращается в набат в моей голове. Прихожу в себя на неудобной деревянной скамье и вижу над собой отца и Доминика.
- Я говорил, что тебе надо было есть, - от наставнического тона Доминика меня передергивает и, ухватившись за спинку скамьи, поднимаюсь.
- Отстань от меня, Дом, - отец благоразумно молчит, - со мной всё в порядке, только здесь было очень душно и эта толпа. Ненавижу толпу.
- Пора, Арлин, - Майкл, поддерживая меня за талию, помогает выйти на воздух. - Все уже ушли.

Во время похорон я стою в последнем ряду, прислонившись к дереву.
Некоторые подходят к могиле, говорят какие-то слова, кидают землю на крышку гроба и отходят, уступая место другим. Я жду. Мои слова предназначаются только матери, а не всем этим любопытным ушам. Дергаюсь, когда неподалеку раздается щелчок фотоаппарата. Но сейчас мне почти никакого дела нет до папарацци, до того, как они узнали.
Гостей становится всё меньше, они садятся в машины и едут в дом. В дом, который я снимала для мамы, в дом, в котором она умерла. Будут пить и передавать сплетни о ней от одного к другому. Ведь на большее они не способны.
Наконец возле могилы остаются двое нанятых мужчин, чтобы закопать гроб, и отец. Я, оттолкнувшись от дерева, делаю несколько шагов и останавливаюсь перед ямой.
- Можно оставить меня ненадолго? - смотрю на отца, а он кивает мне и просит молодчиков отойти.
- Я рядом, дочка, - закуривает и отходит сам.
Молча киваю в ответ и поворачиваюсь, всматриваясь в портрет мамы, выбитый на камне. Слова застревают в горле комком, но я начинаю говорить, позволяя своим словам литься и выливаться из меня, складываясь в предложения.
Я прошу прощения за своё отношение, за то, что долго была не рядом, за то, что не могла простить её за измену отцу, за то, что, когда случился последний приступ, я была не с ней. Я пытаюсь плакать, но не могу. Глаза остаются сухими, лишь внутри всё кричит от горя.
Я даже не замечаю, как опускаюсь на колени, прижимаясь к камню щекой и обнимая его, словно это мама. Лишь когда отец поднимает меня и прижимает к себе, я могу сделать судорожный вдох. Его руки крепко держат меня, помогая стоять и согревая теплом.
- Поехали, милая, - он помогает идти, словно я разучилась ходить. Усаживает в машину, а сам садится за руль и выезжает с кладбища.

Дом уже полон посетителей и родственников. Они ходят из комнаты в комнату, переговариваются, шушукаются и продолжают обсуждать мою мать. Отец оставляет меня в моей комнате, а сам спускается к гостям. Но я не могу долго находиться здесь, как и в этом доме. Через силу пытаюсь соблюсти приличия и не сбежать во время поминок. Сняв грязную одежду, я переодеваюсь и спускаюсь вниз, но в гостинной не задерживаюсь, а, прихватив бокал и бутылку коньяка, выхожу на террасу.
Солнце постепенно клонится вниз, скрываясь за Альпами, чтобы уйти на следующий круг, даря нам завтра новый день. А для мамы этот день не настанет. Её дни, отмеренные солнцем, оборвались так резко. Всего в пятьдесят три года.
Не замечаю, как бутылка подходит к концу, как и не чувствую опьянения. Но меня начинают откровенно раздражать все эти гости. Нетвердой походкой я возвращаюсь в дом, словно сквозь мутное стекло, рассматривая всех этих разряженных и злобных тварей. Никто из них не помог, когда это было нужно.
- Вон! - мой голос удивительно громко разносится по гостинной, гул в которой моментально стихает. - Пошли все вон! - повторяю я, обводя их взглядом. Праведный гнев выглядит настолько наигранным, что будь у меня силы, я бы рассмеялась. - Убирайтесь! - мой голос поднимается, грозя превратиться в истерику.
- Арлин, ты что творишь? - Доминик подходит и пытается натянуто улыбнуться всем этим стервятникам, а заодно и выпроводить меня из гостиной. Но не тут-то было. Будто совершенно и не пьяная, я направляюсь к входным дверям, распахивая их.
- Повторяю ещё раз. ВО-О-ОН!!! - уже кричу я, и наконец они начинают собираться, кидая в мою сторону злобные взгляды. Но так мне привычнее. Видеть истинное отношение людей намного легче, чем лицемерные улыбки и пожелания с сочувствием.
Я больше ничего не говорю и, прихватив вторую бутылку “Хеннеси”, возвращаюсь на террасу. Доминик тащится следом, продолжая рассказывать, какая я злобная фурия, и упрекать в таком не почтительном отношении к родственникам.
- Дом, отвали от меня! Ты видел их злобные взгляды при уходе? - я машу бутылкой, слегка качнувшись на каблуках. - Так они относятся и ко мне, и к моей маме. Мне такие родственники не нужны!
- Но можно было не везти себя так грубо, - уже тише добавляет кузен.
- Можно, но зачем? - я делаю шаг от него. - Возвращайся в дом, Доминик, и дай мне побыть одной. Я всё сделала, что от меня требовали вы с отцом.
Он качает головой из стороны в сторону, но возвращается в дом, а я же иду дальше, обходя бассейн по периметру, чтобы остановиться у его противоположной стороны. Солнце совсем уже село, и его место занимает луна, посеребрившая деревья, землю и воду вокруг.
Глядя на эту красоту, я начинаю напевать, сначала мурлыкая мелодию, а после мой голос обретает силу, выливаясь в песню, что для меня написали на “Сони”. Она ещё только записана на “цифру”, но я помню слова, и почему-то именно её мне хочется напевать:
- ...sometimes I call your name... high on a summer breeze... what I would give, to feel the sunlight on my face... what I would give, to be lost in your embrace… - влага на щеке сбивает со слов, но я не останавливаюсь, танцуя в лунном свете возле самой кромки воды и слушая у себя в голове мелодию.
Поднимаю лицо к небу, ощущая, как слезы текут из глаз, словно омывая меня и очищая от чувства вины, а поднявшийся ветер кидает мне в лицо уже другие капли. Небо плачет вместе со мной за маму.
Всё происходит так быстро, что я не успеваю даже крикнуть. Каблук скользит по плитке возле бассейна, нога подворачивается, и я лечу вниз, ударяясь головой о бортик самого бассейна. Я даже не чувствую холодной воды. Я вообще больше ничего не чувствую, с радостью погрузившись в черноту.

Шеридан, спасибо. Я тоже надеюсь, что ни психологические.. ни физические от падения в бассейн не скажутся в дальнейшем травмы.


Кэр, спасибо. Да, писанина далась нелегко.

Эль, объятия важнее всего) и всё будет хорошо...

в чем это я жестока? в том что телефон не снимаю? так сам виноват... а все его домыслы это самонакрутка и я не имею к ним никакого отношения.

Макс, у меня кажется запал кончился... так что я просто жду своего котика.



в цитаты:
Длинные сообщения и регулярные звонки без ответа перерастают в некоторую традицию, когда телефон всегда в моей руке или зоне видимости. Единственное средство связи, что соединяет меня с ней. Адам Фостер

- Хикари, фу! - смотрю в слезящиеся глаза щенка с непокорным взглядом и… вижу себя: загнанного, но до последнего борющегося против несправедливости, ребенка. Адам Фостер


ПЫСЫ! Главное забыла.
Джеймс, крайний срок сдачи валентинок когда наступает?

Люби-и-и-имый... ты это сделал, любимый!


в цитаты:
Цепь светофоров на пути, туннель, что ненадолго перекрывает солнца свет, и медленно движущиеся впереди машины. Настолько медленно, что возникает желание их, если не столкнуть с дороги, то выйти из салона и перенести на обочину, тем самым освободив себе путь. Адам Фостер

Я не ощущаю холодной воды. Я не ощущаю тяжести намокнувшей одежды. Я не дышу и не слышу ни единого звука. Время словно замирает, и до того, как оно ускорит свой бег, нужно успеть. Адам Фостер

Промокшая до нитки, с кровоточащей раной на голове, но продолжает брыкаться. Адам Фостер

Смерть и жизнь. Их извечный танец красив, но не тогда, когда прах близкого человека оседает ковром у их ног. Адам Фостер


Ооо звучит как угроза.... или обещание... вот только не боюсь я вас, мистер *усмехается, а потом обнимает и целует*

знаешь любимый.. однажды мне сказали, что когда на людей тратишь своё время и внимание они становятся дорогими... вот я думаю что к животинам это тоже можно отнести... так что думаю уже не в глубине...


Джеймс, ты хоть намекни, для чего тебе влюбленные... а то я побаиваюсь.. вдруг ты нас в жертву Валентину принесешь)))

Новенькому добро пожаловать.

- Веришь в теплоту тел?
- Что?
- В теплоту тел! В секс без секса? В объятия.
“Смерть - дело одинокое” (с) Рэй Брэдбери

Меня никогда до этого момента не посещали мысли о суициде. Но ощущение легкости и невесомости дарит свободу. От норм, от правил и от жизни. Я никогда не думала, что это так прекрасно. И что возвращаться в мир людей окажется так больно. Ведь меня никто не ждет. А видения, что посылает мне мой воспаленный мозг, причиняют ещё больше страданий. Фостер, склонившийся надо мной, просто не может быть реальным. Это лишь плод моей ненормальной фантазии, которая рисует на его лице гримасу переживания. Неужели у Бога больше не нашлось кандидатуры, чтобы мучать меня? Или я попала в свой личный Ад, а это и есть пытка? Мне больно видеть обеспокоенным человека, ставшего за такое короткое время дорогим, но который в реальности даже не соизволил снять трубку, передав всё своей любовнице.
Давление на грудную клетку усиливается так, что я не могу дышать, а образ Адама перед глазами расплывается, доказывая, что это лишь бред моего воспаленного сознания. Кто бы не был этот мучитель, он не может оказаться Адамом Фостером.
Словно сквозь вату в ушах, я слышу голос:
- Ну же, Арли!
Мужчина душит меня, не давая сделать и малейшего глотка воздуха. Мне хочется оттолкнуть мужчину, убрать это давящее ощущение, но я, будто в кошмаре, не могу пошевелить ни единой конечностью. А он снова душит меня своими губами, после чего опять давит руками на грудь, желая вдавить ее в позвоночник.
- Дыши! Дыши!
Голос злой, но не это, а очередное нажатие поднимает волну из самого центра тела, заставляя меня сжаться и разжаться, словно пружину. Я вслепую пытаюсь отпихнуть этого тирана от себя, чтобы встать на четвереньки, и кашляю пресной водой так, будто хочу выплюнуть свои собственные внутренности. Горло горит огнем, в носу - мерзкие ощущения, словно там прошлись ершиком, а всё тело будто деревенеет.
Но тут боковым зрением замечаю мужчину, что сидит на коленях на краю бассейна. Его темные волосы облепили голову, а с бороды капает вода, увеличивая лужу под его ногами. Я никак не могу сопоставить то, как я оказалась мокрой, и, самое главное, как он нашел меня. Я не говорила, где живу, лишь мелкие описания окружающей обстановки. И, словно обухом по голове, врываются в сознание воспоминания. О звонках Адама, о предательстве и душевном мучении, которые не заглушила даже смерть матери.
Мужчина обхватывает меня за талию и тянет к себе, вызывая, тем самым, во мне бурю ярости. Такую, которая заглушает даже раскалывающуюся от боли голову. Я что есть сил толкаю его в грудь, пытаясь вырваться из крепкой хватки.
- Двуличный мерзавец! Как посмел явится сюда, после того, как соврал мне?! Отпусти меня!
Видеть его так близко, ощущать тепло рук, но вместо радости взвиваться ещё больше. А его слова только подливают масла в огонь моего раздражения.
- Я никогда тебе не врал, - я не успеваю дернуться, как Адам скручивает меня, словно кабанчика на охоте, зажав ногами мои ноги, а руками обхватив голову так, что я не могу двинуть ею, вынужденная смотреть в лицо этому лгуну и негодяю. - Я звонил тебе, звонил пожелать доброго утра, но у тебя даже на смс не хватило времени, не то, что ответить. Ты слышала по телефону моего личного секретаря.
От его уверений мне хочется плюнуть в лицо. Похоже, мистер Фостер считает меня круглой идиоткой. Уж я знаю, как общаются личные помощники. Моника никогда в жизни не снимет трубку, словно это её личный звонок - заученные фразы отскакивают от зубов, как скороговорка. А тогда были расплывчатое “Алло” и намеки на то, чем занят Адам.
- Так теперь называют любовниц? Удобно, ничего не скажешь, - я дергаюсь, желая в очередной раз освободиться из его хватки. - Пусти меня, Адам!
Я изо всех своих сил пытаюсь оттолкнуть мужчину, но ничего не выходит. Он сильнее меня и держит, словно в тисках, продолжая мучать словами. Но я не верю ему и не могу доверять больше. Открыв свою душу впервые с того момента, как стала жить без мамы, я оказалась преданной им. Думала, что Адам приличный мужчина, что ему некогда пудрить мозги наивным дурочкам, но ошибалась.
- О каких любовницах ты говоришь? Миссис Шульц замужем.
Я уже начинаю понимать, что слишком сильно зациклилась, но боль от предательства не проходит, заставляя всё тело напрягаться и дрожать. В этот момент до меня не доходит, что я мокрая насквозь и на улице градусов пять тепла. Я, несмотря ни на что, цепляюсь за свои обиды:
- Так ещё удобнее, правда? Никаких обязательств, никаких обещаний, - я тяжело вздыхаю, говоря самой себе, что мои придирки уже выглядят детскими, однако не признаюсь в этом ему ни за что.
Из меня словно выпускают весь воздух, не оставляя сил даже, чтобы упираться в плечи мужчины. На какое-то мизерное мгновение я вновь позволяю себе слабость: прижаться к сильному плечу и ощутить себя под защитой. Но лишь на мгновение. Один удар сердца, и я вновь отстраняюсь.
- Ты отпустишь меня или нет? -поднимаю на него глаза.
Мужчина хмурится, но не отпускает. Мне казалось, я уже и забыла, как он выглядит. Эти темные глаза, что словно смотрят прямо в душу, и губы, что сейчас поджаты и начинают синеть от холода.
- Нет. На все вопросы.
Всё это лишь его маска. Такая же, как и моя для публики: улыбки заученные, кивания головы и позирование. Но я его впустила под свою маску, именно с ним я была настоящей. Такой, какую не видел меня никто и никогда. Вздыхаю, перестав вырываться из его рук. Я не могу забыть свои ощущения, на которые неосознанно накладываются дальнейшие события, так что не разобрать, которая из ран сильнее кровоточит.
- Зачем ты приехал, Адам? Возвращайся к своему “личному секретарю миссис Шульц”, а меня оставь в покое, - и задерживаю дыхание, словно от его ответа зависит моя жизнь. Может быть в каком-то смысле так и есть. Я хочу чувствовать его пальцы на коже и видеть напряжение в его глазах, ища в них какую-то поддержку и участие.
- Я приехал к тебе, - избитые слова, подтверждающие очевидный факт. Он не сказал то, во что можно было поверить, кинувшись в объятия и забыв обо всем. Но Адам не закончил. - Если тебе не нужна правда, то она нужна мне.
- О какой правде ты говоришь? - я горько улыбаюсь, размышляя о том, что мужикам просто на генетическом уровне не дано проявлять чувства. Смотрю на него и, больше не в силах удержать в себе всё разочарование, забрасываю его вопросами: - О правде, что ты позволяешь своим любовницам отвечать на свои телефонные звонки, когда сам занят? Интересно, чем ты был так занят? Душ принимал после жаркого секса? Или вышел покурить? А теперь вешаешь мне лапшу на уши, рассказывая байки про личных помощников.
Слова растекаются ядом на языке, но от того, что я произношу их вслух, легче не становится. А Фостер продолжает повторять сказку про секретаря:
- Я позволяю отвечать только своему секретарю, и не во время душа, а деловых встреч. Я не всегда могу взять трубку, иногда выйти посреди совещания не получается. И я не курю, и тебе не советую.
Мне хочется рассмеяться над его ворчливыми советами, но вместо этого отвожу глаза, осматриваясь вокруг.
Дом горит всеми огнями, а вокруг не слышно ничего. Ни гостей, ни даже Доминика, болтающего по телефону со своими извечными друзьями. Тепло мужского тела рядом не позволяет отвлечься надолго.
- Нужны мне твои советы, большой босс, - очередная попытка отодвинуться, чтобы не мучать себя, ощущая рядом тяжесть мужского тела, пока не понимаю, что ног своих я уже не чувствую. Снова отталкиваю мужчину, но безуспешно, и тогда приходиться просить: - Пусти, у меня ноги занемели.
Вижу, что мужчина начинает злиться. Возможно, именно этого я и добиваюсь - чтобы он разозлился и отвалил от меня. Но в это же мгновение признаюсь сама себе, что мне до одури приятно его внимание и мне не хватало его рядом.
- Нужны, раз делаешь такие выводы, - он встает и помогает мне встать, но боль от тысячи мелких иголочек, что впиваются в мышцы ног от резкого прилива крови, не позволяет сразу оттолкнуть Адама. Чем он тут же и пользуется, притягивая к себе, и, как бы между делом, интересуется: - Где твоя комната?
“Что ты задумал, Адам Фостер?”
Его предложение словно откидывает меня не на месяц назад, а в другую жизнь. Жизнь, где я флиртовала с ним, приглашая провести ночь в отеле. Но теперь это не пройдет.
- Не твое дело, Адам, - отталкиваю мужчину обеими руками так, чтобы он отпустил, а когда это происходит, сил почти не остается. Тело словно перестает слушаться меня, не позволяя даже твердо стоять на ногах. Однако огрызаться не заканчиваю. - Ни мои нужды, ни моя комната.
- Это я решу сам, - он снова удерживает, и я теряюсь в догадках зачем: то ли, чтоб я не упала, то ли, чтобы не отпускать от себя. Но любой из этих вариантов не подходит.
“Я не маленький ребенок, черт возьми!”
- Решай, что хочешь и как хочешь. - Выворачиваю локоть из его хватки и делаю шаг от Адама. В этот момент земля меняется с небом местами, а в ушах нарастает шум моря.

Когда сознание возвращается, я чувствую, что не иду своими ногами, но передвигаюсь. Толчок отдается дикой болью в голове, которая срывает с моих губ стон.
- Умница, и теперь открой глаза. Ты же хочешь быть в сознании, когда я буду снимать с тебя одежду? А я буду.
Хочется обругать Адама за мысли, озвученные им, да даже за возможную вероятность раздевать меня в моей же спальне, но сил не хватает даже на то, чтобы стукнуть его по груди. Остается только шептать, пытаясь рассмотреть, куда он меня тащит, и в свой слабый голос сложить всё негодование:
- Даже не мечтай… наглец...
- Да, но сначала мы найдем твою комнату. И не эта…
Понимаю, судя по теплому воздуху, что мы уже давно не на улице, вижу светло-бежевые стены в коридоре, новое движение, и отрывается дверь в мою спальню. Над головой раздается самодовольный голос:
- А я предупреждал.
Мягкая постель сначала окутывает теплом, от которого мурашки бегут по телу, однако я понимаю, что её мгновенно намочит мокрая одежда, и спустя максимум час станет так же холодно. Сил пошевелиться у меня нет, как и желания звать на помощь. Но в какой-то момент мне начинает нравится присутствие Адама здесь. Мне становится тепло от одного его взгляда. Мужчина лишает меня этого, оставив в кровати, пока сам направляется в ванную комнату. Но я не надолго остаюсь один на один со своими мыслями. Его аптечный багаж вызывает у меня новый стон, в этот раз не боли, а возмущения.
“Что ты удумал творить с этим набором первой помощи?”
Слежу, как он подходит, раскладывая на покрывале вату, бинты, бутылочку антисептика. После чего нависает сверху, так, что я вижу его расширенные зрачки, слышу усиленный мокрой одеждой запах его одеколона и вспоминаю о безумных минутах поцелуев в Лондоне.
- Арли, - он зовет, но я отворачиваюсь не в силах выносить его близость и держать себя в руках.- Ты не спрячешься от меня.
Зря я это делаю, потому что спустя полминуты он будто бы в отместку словно снимает мне скальп ватой. Боль такая, что на мгновение темнеет в глазах, а легкие сжимаются. Сквозь гул крови в ушах слышу, как он успокаивает и убирает волосы с моего лба.
- Чуть-чуть потерпи. - Я уже готова всплакнуть, сделавшись маленькой девочкой, которая ищет утешения, но его следующие слова заставляют меня выпрямиться в кровати, насколько это возможно: - Нечего было лезть в холодную воду.
Его выводы как будто основаны на том, что я сама решила искупаться при луне.
“Интересно, а голову я тоже себе для большей драматичности разбила? Или чтобы наверняка не всплыть?”
Поворачиваю голову к нему, чтобы в очередной раз поязвить:
- Фостер, оставь свои нравоучения при себе. И я не лезла в холодную воду.
Радует, что он не комментирует больше, а его прикосновения дарят то самое ощущение заботы, которого у меня не было с самого детства. Но радость не долгая. Совершенно без эмоций на лице Адам начинает задирать подол платья, после приподнимает меня слегка, пока не стаскивает платье окончательно, бросив его не глядя на пол.
Мокрое тело тут же покрывается мурашками, выдавая моё состояние с головой. Тонкое кружево бюстгальтера не скрывает напрягшихся сосков, но, глядя на мужчину, я не могу понять волнует ли его то, что он видит, или нет. Адам притягивает меня к себе вместо ответов на мои мысленные вопросы. Мне кажется, что он хочет обнять, и я безвольно прислонясь к мужчине. Вот только это опять моё воображение играет со мной злую шутку, и щелчок застежки лифчика развеивает все иллюзии на счет романтики. Мужчина отстраняется, но не слишком, оставляя черное кружево держаться на теле, а после снимает и его, оставляя меня в трусах.
Я чувствую себя как-то очень уж странно, обнажаясь перед мужчиной, но тут же в голове всплывают воспоминания о наших долгих телефонных встречах. Теперь мне даже интересно, осмелится ли он пойти до конца, но и страшно взглянуть ему в лицо и увидеть в них выражение отрешенности. Мне страшно осознать, что, увидев меня совершенно обнаженной, он ничего не почувствует.
Его пальцы касаются теперь чувствительной кожи обнаженного тела, и я позволяю ему раздеть себя до конца. Происходящее сейчас так же нереально, как и сон, как и смерть мамы. И кажется, что стоит только закрыть глаза на мгновение, а потом открыть и всё исчезнет. Не будет падения в бассейн, не будет похорон и смерти.
“Или же… я действительно умерла и всё это мне видится, как Ад или Рай?”
И тут меня укутывают, как куколку, в одеяло и возвращают в реальность из плена домыслов. Адам отодвигается, и я с полным ужасом готовлюсь увидеть безразличие на его лице. Мужчина поднимает взгляд и говорит совсем не то, что я ожидаю услышать, побуждая меня снова противоречить ему.
- Быть в моих руках не страшно, Арли?
- Мне и не было страшно ни в твоих руках, ни в руках других. Я вообще мало чего боюсь, - чистая бравада, лишь бы не показывать, как меня задели его слова. Хочется сделать и ему так же больно, как он мне. Но Фостер словно чувствует моё пограничное состояние и в ответ на мои злые слова отвечает совсем иначе.
- А я боюсь. Я боюсь потерять тебя. Отдыхай. - Едва уловимый поцелуй, но мне он дороже всех слов, сказанных до этого. Он согревает изнутри, даря то тепло, которое не получить от одеяла и одежды.
Вот только слишком быстро он заканчивается, оставляя легкое покалывание на губах. Адам выпрямляется и выходит из комнаты, прикрывая за собой дверь.
Я смотрю на эту закрытую дверь и не могу поверить, что со мной только что было, когда я позволила ему укутать себя, а сначала раздеть догола. Зачем он приехал именно сейчас? Зачем спас меня?
Воспоминания накатывают волнами, холод и боль от удара головой не дают уснуть. Одеяла не спасают, как и невеселые мысли. Я не помню, как падала в воду, не помню ничего, пока меня не начал мучать Адам Фостер. И куда он ушел сейчас? И почему в доме никого нет? Где Доминик? Где Фил? Отец? Неужели они все уехали? Бросили меня? И, если бы не Адам, я бы так и не пришла в себя?
Приподнимаюсь в постели, осматривая комнату, в которой я провела столько кошмарных часов, и только сейчас понимаю, что ничего больше не будет, как прежде. Мамы больше нет. Не только рядом со мной, ещё вообще больше нет. И куда, черт возьми, ушел Фостер? Куда он вообще может здесь уйти?
Мысли, словно живой хоровод, крутятся в голове, но усталость и какая-то апатия берут верх надо мной, и я сама не замечаю, как проваливаюсь в сон. В сон, где меня снова держат в холоде, пока я не одеваю теплую зимнюю одежду.