Карта ролевой игры "Между прошлым и будущим"

Лондонский аэропорт Хитроу (LHR)

- Ищешь кого-то?

Голос Эдвина звучит совсем близко, но суть сказанного доходит не сразу. Как только я вошла в здание аэропорта я невольно стала искать Его глазами. Я слишком явственно ощущала его присутствие. Мой страх распознает его, где бы Он не был, только глаза не находят. Он не оставит меня, я для него слишком ценная, пусть и преграда, которую он должен приодолеть, чтобы взлететь выше по служебной лестнице. И как бы я хотела насладиться его красивым падением. Жаль, что я этого не увижу. Мои мысли вызывают слабую улыбку на губах, и я все еще задумчиво смотрю на людей, мельтешащих в здании аэропорта, который исполнял свою, свойственную только ему музыку: разговоры людей, шум колес грузовых тележек по полу, электронный голос в динамиках, озвучивающий рейсы. И этот звук представлял собой квинтэссенцию человеческой деятельности, как вечный шорох муравейника. И где-то там среди этой монотонной музыки, слышится шепот моего стража.
- Да, - после минутного колебания, я все же отвечаю, обращая свой взгляд на Эдвина. - Дамскую комнату. Проводишь?
Он улыбается и кивает, подхватывая свою сумку, а я выдвижную ручку чемодана. Мы идем в сторону от стойки регистрации. Я все так же, но уже более незаметно оглядываюсь по сторонам. Понимаю, что выдаю себя, когда ловлю очередной задумчивый взгляд Эдвина. Но, он молчит. Снимает очки с головы, и ушком зацепляет их о край футболки у горла.
- Ты так и не ответил, что здесь делаешь?
- Решил посетить Японию, - он помогает подхватить выдвижную ручку чемодана, а я напрягаюсь, услышав его ответ. - Идем.
Я резко останавливаюсь и не свожу глаз с Эдвина. Так вот о ком говорила та японка в моей галере. И Эдвин кажется совсем иным сейчас: более расслабленным, более уверенным, словно вот его настоящее лицо, а остальное все подделка, роль, которую он играет на публику. Оказывается, я тебя совсем не знаю, Эдвин Хоторн. За спиной ты вел свою игру, только какое место ты отвел мне в своем спектакле и главное – зачем?
Он так же останавливается, но медленно, нарочито лениво оборачивается ко мне. Я знаю, что он видит, оглядывая мое лицо, скорее изучая, считывая мои эмоции, как опытный физиогномист, чем любуясь: недовольно сдвинутые брови, горящие глаза и плотно сжатые губы.
- Я не люблю сюрпризы, Эдвин, - слишком спокойно звучит мой голос для бушующей ярости внутри.
И вдруг я понимаю, как устала от того, что теряю контроль над своей жизнью. Как мне это осточертело. Власть ускользает от меня, а вместо этого шипованный ошейник и поводок, в руках опытного манипулятора, но я смирилась с этим и даже в какой-то степени привыкла. А теперь Эдвин со своим загадками и это Япония… Но этот яростный огонь полыхает внутри меня, возможно отражаясь всполохами в глазах, но снаружи я с холодом во взгляде смотрю на Эдвина.
- Я знаю, Шеридан, - в тон произносит он, - и мне жаль, но тебе придётся подождать.
Через мгновение я в бессильной злобе, наблюдаю, как Эдвин широкими шагами лавирует среди людей. Я проглатываю нелицеприятные слова, готовые сорваться с языка. Снова оглядываюсь, скорее по привычке, чем из интереса, давая ярости немного утихнуть. Мне ничего не остается, как последовать за мужчиной, подавив в себе вздох раздражения, сжав ладони в кулаки. Только Эдвин не знает одного, я все равно пойду за ним, будь он самим Люцифером, даже если придется идти по раскаленному битому стеклу, босиком, потому что от этого будет зависеть моя свобода и чертова жизнь. Взглядом скольжу по спине вышагивающего впереди меня мужчины. Только мыслями я была слишком далеко, чтобы насладиться видом немного сутулившийся мужской спины, мускулистых плеч и сильных рук, увитых синим рисунком вен. Но его руки все же привлекают мое внимание. Мой фетиш – мужские руки, которые в равной степени могут дарить наслаждение и ломать душу, до тех пор, пока ничего не останется внутри, кроме звенящей пустоты.
- Мы пришли.
Я слишком погрузилась в свои размышления и поднимаю растерянный взгляд на мужчину. Эдвин кивает в сторону серой двери с табличкой.
- Я подожду тебя здесь.
- Спасибо.
Я оставляю Эдвина за серой закрытой дверью и иду к зеркалу. Возле раковины ставлю сумочку и руками упираюсь в столешницу опустив голову и выдохнув, а потом вскидываю глаза к отражению. Я люблю тайны, которые заставляют предвкушать и трепетать, и лучше скрытые под покровом ночи, наедине с кем-то, кто находится в чаше весов моего «хочу». Но сейчас, тайны Эдвина заставляют лишь беспокоиться и скрывать неизвестно откуда-то взявшийся алогичный страх. Я поправляю прическу, непроизвольный жест, чтобы унять волнение, хотя прическа и без того безукоризненна. Оглядываюсь на дверь, словно опасаюсь, что кто-то может войти. Признаться, я жду, когда войдет мой сторожевой пес и даст очередное задание. Я даже не заметила, как привыкла к его утренним смс и ночным встречам в том парке. Тишина с его стороны отсчитывает последние минуты моего существования на свободе, и потому я бегу в любое время дня и ночи, чтобы встретиться с ним, чтобы получить свою отсрочку, чтобы вгрызться в свою жизнь, и чтобы снова ожидать встречи с ним… Я ненавижу его за это, а себя презираю за трусость. Где-то там среди людей, он бродит, и от этого глаза мои горят еще ярче, и я все время оборачиваюсь на серую дверь.
Я открываю воду, охлаждая ладони и прикладываю их к своим щекам. Это глупая привычка напускать туман у людей, меня невыносимо выводит из себя. Раздражённо намыливаю руки, вспенивая белую пену между ладоней. Я поняла, что вся информация о картинах и заказчике находится у Эдвина. Слишком не удивлённым он выглядел, когда заметил меня. А в совпадения и случайности я не верю слишком давно. Я не люблю что-либо не знать. Мне не нравится быть пешкой в искусной игре гроссмейстеров, и я не представляю, какой мой следующий шаг и что от него зависит. Вытираю руки бумажным полотенцем и промокаю им лицо. Тянусь к сумочке, чтобы достать помаду. Знает ли Эдвин того, кого я ищу? И если знает..., то я должна применить все уловки и методы, чтобы выяснить кто он. Наклонившись к зеркалу, я осторожно очерчиваю губы нюдовым оттенком и медленно закрываю колпачком помаду, кидая ее в обратно сумочку. Привычные, такие знакомые действия от которых становится легче и помогают в голове оформиться плану. Только лишь когда остаюсь довольна своим отражением, и убедившись, что глаза не выдают моих скрытых эмоций, я покидаю дамскую комнату к ожидающему меня мужчине.
- Я зарегистрировал нас на рейс.
- Хорошо, - выдыхаю и иду чуть впереди, придерживаю ремешок сумочки, перекинутый через плечо.
Пережить еще одно испытание, самолет, и тогда на земле цветущей сакуры я вздохну с облегчением.

Лондон (LON)- Осака (OSA)

Одиннадцать часов ада. Кажется, не так много, по сравнению с целой жизнью. Обычно я принимаю две таблетки успокоительного, но сегодня решив сохранить ясность ума, я оставил их в блистере предусмотрительно спрятав тот в сумочку. Наверное, меня должны успокаивать разговоры Эдвина ни о чем, и его рука согревающая мою ладони, когда я вцепляюсь пальцами в подлокотник кресла и чувствую, как ломаются ногти от силы нажатия, если самолет трясет.
- Выпить не хочешь? - наклоняется к моему уху Эдвин, когда мимо проходит стюардесса.
Я хочу, чтобы ты перестал пичкать меня тем дерьмом, которое я слушаю всю дорогу и рассказал какого черта я лечу в Японию. Какого черта ты связан с этими якудза и подо что ты подводишь меня, Эдвин? Но в ответ я лишь качаю головой, устало прикрывая глаза. Скоро, очень скоро этот полет окончится, он должен закончиться, и я почувствую твердый асфальт под своими ногами.
Эдвин вкратце ввел меня в курс дела, опуская детали и не называя имена. Слишком все просто на поверхности, но я решаю пока не углубляться. Этот красивый мужчина с невинно-порочным взглядом умалчивает о главном. Я не тороплю. Я умею ждать. Я слишком умею ждать.

Самолет совершает посадку в аэропорту города Осаки. Мы забираем багаж и выходим на улицу. Свежий летний воздух пахнет свободой и освобождением и только думаю об этом, как тут же воспоминаю, что я уже всего этого лишена. Я даже не оглядываюсь.
- С тобой все нормально?
- Голова болит.
Она не просто болит, ее разрывают спазмы мигрени, а туфли на высокой шпильке хочется отшвырнуть куда подальше.
- Сколько нам ехать?
- Чуть больше часа, - Эдвин снова подхватывает ручку моего чемодана и свою сумку. – Нас ждет машина, идем.
Я уже ничего не спрашиваю и не удивляюсь. Эдвин ставит свою дорожную сумку на мой чемодан, чтобы второй рукой приобнять меня за талию. Обычный знакомый, почти ничего не значащий жест, но будь он другим мужчиной, и будь я не так разбита, я бы почувствовала жидкий огонь в крови и возможно, склонила голову ему на плечо. Я порой, как самая последняя дура, мечтаю вот так опустить голову на сильное мужское плечо и осознать, что я не одна. Но эти глупые фантазии я рублю на корню, оставляя их дешевым мелодрамам. Ведь мужские руки могут только крошить. Поэтому больше никогда... Только игра. Иллюзия. Но у меня не было сил на притворство. Сейчас у меня не было сил даже скинуть его руку со своей талии, и я иду ведомая мужчиной, которого, оказывается, совершенно не знаю…

Киото. Япония.

"Я побывал в аду».

Каждый так говорил. Ведь у каждого свой персональный ад, в котором жаришься вместе с чертями. Я часто такое слышу от других и это всегда вызывает некоторое подобие улыбки. Я молчу, но в ответ хочу сказать: «Детка, ты не знаешь, что такое ад». Для меня он стал кровью на руках, которую я до сих пор не могу отмыть.
До этого я никогда не была в Японии. Цветение сакуры безусловно одно из самых красивых явлений природы, но я не было настолько романтична, чтобы, восторженно, открыв рот, взирать на это чудо. К тому же к нашему приезду сакура отцвела, оставляя после себя лишь неприметную листву.
Прогуливаясь по парку, я часто ощущала, что кто-то наблюдает за мной. От этого наблюдения, всегда чувствовался холод вдоль всего позвоночника, но не оглядывалась, боясь себя выдать. Это было тем, что не давало мне насладиться красивыми садами и улыбчивыми японцами. Я не знаю чьи глаза ощущала на своем затылке. И это пугало больше.
С заказчиком мы встретились на следующий день приезда. Оказывается, меня не должно здесь быть – то была прихоть мистера Хоторна. Какого черта ему это было нужно, я так и не узнаю. Люди, с которыми предстояла встреча, навевали на меня ужас. Встретившись лицом к лицу с заказчиком, я вспомнила Дона Вито Корлеоне, только с более узкими глазами и хищным оскалом вместо улыбки. Он сидел, привалившись к спинке высокого кожаного кресла под цвет его черного костюма. Бывают люди, не зная которых, уже обходишь стороной. Я в тот момент хотела уйти, при этом никогда не была трусихой и принимала вызов лицом к лицу. Я подготовилась к встрече, выбрав элегантное платье и макияж, оттеняющий зелень глаз. Но опять что-то шло не так.
Он не сразу предложил нам войти, изучал, держа нас с Эдвином на пороге кабинета. за которым застыла его охрана. Моя выдержка и мое хладнокровие не подвели меня. Я ни жестом, ни взглядом не дала понять, как дрожит все внутри от плотоядного взгляда мистера Икэмацу, взирающего на меня, как только я переступила порог его кабинета. Моя ошибка была в том, что этот взгляд я приняла за мужское желание и восхищение, а не за предупреждение «бежать».
- Ну здравствуй, кицунэ, - он улыбнулся, обращаясь к Эдвину и разглядывая его как диковинную зверюшку, именно такой у него был взгляд. – Как вы устроились?
- Все отлично, мастер Икэмацу, - кивнул Эдвин, - Позвольте вам представить мисс О’Хара.
Эдвин ничем не выдавал свою нервозность. Он всегда выглядел как ленивый и сытый кот, только, пожалуй, его пальцы, которыми он перебирал в воздухе, иногда ударяя ими по своему бедру, словно играя на невидимых клавишах фортепиано, выдавали его напускное спокойствие.
- Наслышан, мисс.
- Не могу сказать того же о вас, - вежливая улыбка коснулась уголков моих губ, - но думаю мне восполнят этот пробел.
- Не сомневайтесь, мисс, и не только этот пробел.

Впервые в жизни, находясь на земле цветущего розового сада, я пожалела, что не в тюрьме. Агент Интерпола вышел со мной на связь, потребовав встречи. Я тогда еще шутила, бравировала, что самые красивые мужчины в ФБР. Я была уверена, что все должно быть легко: вернуть картину, получить гонорар, и между всем этим выяснить кто такой Лис. Я пересказала агенту, все то, что мне удалось выяснить за это время. Так же я высказала свои мысли, относительно Семьи Икэмацу. Но агент Фишер, лишь снисходительно мне тогда улыбнулся, сказав, что мне не стоит беспокоиться.
Тогда я впервые не послушала свою интуицию, свое чутье, которое уже кричало, что надо уходить. А затылком я продолжала чувствовать на себе пытливый взгляд чьих-то глаз.

Было семь утра. Город только просыпался. Мы с Эдвином сидели в кафе, напротив дома, в котором хранилась картина. И снова чей-то взгляд, от которого меня передергивает.
- Все в порядке? – спрашивает Эдвин, двигаясь ближе ко мне.
- Да, - неуверенно произношу, стараясь как можно менее заметно оглянуться. - Наверное. Не знаю, чувство такое странное…
- Неужели волнуешься? - насмешливо тянет Эдвин.
- Не знаю, - я слышу, как напряженно звучит мой голос, а Эдвин, чувствуя, что я, не реагируя на насмешки, сдвинул брови. – Просто что-то не так.
- Что?
- Я не знаю! – вскрикнула, но тут же сделав глубокий вдох, постаралась успокоиться. – Все это. Ты давно знаешь семью Икэмацу?
- Достаточно.
- И ты доверяешь им?
- У меня нет другого выбора.
- Объяснишь?
- Это не касается дела.
- Он меня пугает, - я потёрла ладони друг о друга, пытаясь унять дрожь и внутренний холод.
- Шеридан, я тебя не узнаю.
- Я сама себя не узнаю.
В то утро, в семь часов, я еще не знала, что это будет наш последний разговор с Эдвином. Накануне, я нашла свернутую и мятую фигурку лиса, на дне его чемодана. Я решила, что этим же заманили его, как сделали со мной. Но я ошибалась.
- Ты знаешь, кто такой Лис?
- Нет.
Слишком быстрый ответ, Эдвин. Слишком быстрый, так отвечают, когда пытаются скрыть. Обычному человеку на обдумывание ответа уходит от трех до пяти секунд, а то и больше.
- Ты его знаешь.
Эдвин улыбается, смотрит на меня поверх маленькой белой чашки с кофе. Его красивые руки аристократично держат фарфор.
- Их же ты привела.
- Нас сейчас слушают?
- Нас всегда слушают, Шеридан.
- Какой-то шпионский боевик, - я смеюсь, разламываю круассан и макаю одну половинку в абрикосовый джем. - Когда мне было десять, мы с мамой написали записки, спрятали в саду у яблони. Я писала в кем буду к тридцати годам.
- И кем же?
- Счастливой домохозяйкой с двумя детьми, - я снова смеюсь, и откусываю кусочек от круассана, слизывая с губ остатки джема. - Моя мама тогда была для меня эталоном.
- Она была домохозяйкой?
- Нет. Она работала на двух работах, чтобы я ни в чем не нуждалась.
- А твой отец?
- У меня его нет. Точнее есть, биологический, но я не могу назвать его отцом.
- Даже хуже, чем мой? – смеется Эдвин.
- По крайней мере твоего отца заботило, что происходит с тобой. А Джо – нет, - вытерев руки салфеткой, я откинулась на спинку мягкого стула и склонив голову к плечу, с улыбкой посмотрела на Эдвина. - Ну, а ты? Какой ты представлял свою жизнь?
Он улыбается, той своей улыбкой, которую я никогда не могла прочитать. Наверное, поэтому она мне так нравилась.
- Калейдоскопом нескончаемых событий.
Я привстаю, чтобы налить себе еще кофе, из френч пресса, но Эдвин опережает меня, решая поухаживать. Мгновение и мужчина неуклюже заваливается на меня, роняя кофейник и обливая уже остывшим кофе. От неожиданности, я не шевелюсь, лишь руки мои ложатся на спину Эдвина, пытаясь удержать нас от падения, а меж моих пальцев сочится что-то густое и горячее. Я отнимаю руку и подношу ее лицу, и тут же испуганный короткий вскрик разрезает веранду кафе. Я не сразу понимаю, что кричу сама, пока ко мне не сбегаются работники ресторана, а я в это время пытаюсь выбраться из-под Эдвина, придавившего меня собой к стулу. Мои руки в крови. Они дрожат, пока я оглушено, с ужасом смотрю, как вместе с работниками ресторана мужчины в строгих костюмах, оттаскивают от меня Эдвина, а один хватает меня, чтобы увести.
- Нет! - вырываю руку и наклоняюсь над Эдвином, которого уложили на пол.
Я не вижу, что происходит вокруг, не слышу, что кричат и куда бегут. Я вижу склонившееся надо мной лицо, которое кажется знакомым, но я отталкиваю этого человека.
Я не могу дышать. Чувствуя, как словно легкие перехватило колючей проволокой, которая в диафрагму впивается, и больно сделать даже вдох. А если дышу, то задыхаюсь рваным тяжелым дыханием. Я сухими глазами, не мигая, смотрю на мертвенно бледное лицо Эдвина.
– Эдвин! – я опускаюсь рядом с ним на пол, оставляя кровавые отпечатки вокруг себя и на своем белом платье.
Мои руку касаются его волос. Гладят. Словно лаской я могу его пробудить. Я же только что говорила с ним. Он сидел рядом со мной, окутывая меня запахом своего парфюма и насмешливо улыбался. Его красивые руки обхватывали белоснежную чашку, и я невольно представляла, как бы эти руки касались моего тела. С ужасом в глазах, продолжая отрицательно качать головой, смотреть на распростёртого на полу Эдвина и не верю, что этот тот самый мужчина, что минуту ранее был рядом. Живой. Все мое хладнокровие и бездушие утонуло в густой крови Эдвина. Я опускаю руку, туда где еще бьется сердце, оставляя кровавый отпечаток своей ладони на белой рубашке на груди Эдвина.
Это напоминает всё какой-то сюр. Вся жизнь с того момента, как я ограбила первый дом стала сюром.
Все нереально.
Это все не со мной. И вдруг я стала ощущать обжигающую ярость. Как этот чертов сукин сын смеет оставить меня?! Здесь. Одну. Он не имеет права бросать меня. Я и так слишком много теряла.
- Черт тебя подери! Эдвин!
Я сижу на коленях рядом с Эдвином, боясь дотронуться до него дрожащими руками, но постоянно касаясь, пытаясь осмыслить произошедшее, испепеляя яростным взглядом, а кто-то сзади пытается поднять меня, ухватывая за подмышки, а я вырываюсь. Почему так много крови и никто не помогает? Кажется, я спросила это вслух, но я не поняла ответ, в голове звенящая пустота. Эдвин хрипит и задыхается, а я руками, испачканными в его крови, оглаживаю его лицо и волосы.
- Что ты кричишь, Шерри?, - выдавливает он, пытаясь усмехнуться.
- Только попробуй оставить меня, я тебя из-под земли достану,- шепчу хриплым голосом, оглядывая его лицо и стирая с него кровь пальцами.
- Вот тебе я верю,- снова пытается усмехнуться, но вместо этого вырывается хрип из его горла.
Его смех обрывается, а замутнённые болью глаза, пытаются поймать мой взгляд. Эдвин захватывает мою руку своей. Я смотрю туда, где его пальцы обхватили мое запястье, оставляя алые отпечаток, и слегка тянет, вынуждая меня опустить голову ближе к его лицу.
- Послушай меня.
- Что?
- Уезжай, Шерри. Они знают о… -, он сглатывает, снова задыхаясь, кашляет и закрывает глаза, но собирает силы. Его слова обрывочны, не хватает сил. Я глажу его волосы, пальцами перебираю мягкие пряди. Я раньше даже не знала, какие у него мягкие волосы. - Расскажи им все. О Лисе. Обо мне. В чемодане у меня… подкладка… посмотри там… Шерри…
- Эдвин? Помогите ему! - кричу кому-то. Его глаза закатываются и хватка руки ослабляет. – Эдвин!
И все это время, кто–то дергает меня, пытается поднять, говорят, что надо уходить, а я широко раскрытыми глазами смотрю на людей, суетящихся вокруг Эдвина, не замечая, как по моему лицу текут слезы.
- Эдвин!
- Надо уходить. Посмотри на меня? – кто-то с силой встряхивает меня, от чего моя голова дергается, и я натыкаюсь на прищур серых глаз агента Уильямса. – Шеридан, нам надо уходить.
- Но?..
- О нем позаботятся. Идём.
Расфокусированным взглядом я смотрю на агента, потом на Эдвина, над которым столпились люди, прежде чем киваю, и даю себя увести.

Я не помню, как меня усадили в машину и в ослабленные, испачканные чужой кровью руки, вложили бутылку воды. Не помню, как привезли в отель и помогли добраться до номера. Рядом с собой я постоянно видела Картера Уильямса. Все следующие дни смешались в один протяженностью в вечность. К моим ночным кошмарам прибавился еще один. Я не могла спать. Под глазами залегли глубокие тени, которые не в силах спрятать ни одна косметика. Я раз за разом повторяла Уильямсу что произошло. О чем мне говорил Эдвин.
Одно и то же. Одно и то же.
Мне казалось, этот кошмар никогда не закончится.
Остальное я знаю со слов агента Картера Уильямса, который не смог оставить свою подопечную без присмотра. Его недоверие ко мне, возможно спасло меня тогда. Семья узнала, что я навела Интерпол. Это оскорбило их. А они убирают тех, кто их оскорбляет. Эдвин попал под пулю случайно. Не подозревая, он спас мне жизнь. Узнав об этом, я испытала ни с чем не сравнимый страх. В комнате Эдвина был совершен обыск, а в чемодане, найдены документы, которые помогут изобличить Семью.
А я… Я была всего лишь пешкой. Им нужно было выйти на Семью.
Я шла на убой, сама того не подозревая.

Так же отрешенно я снова возвращалась в Лондон. Оказывается, я привыкла к нему, к мужчине, который на протяжение долгого времени был рядом и которого я долгое время не замечала. Эдвин никогда не был мне близок. Но оказался ближе… И воспоминания, как в том калейдоскопе о котором говорил Эдвин: встреча на мосту, его танец под песни Джексона, именно он был рядом со мной на выставке. Он был тем, с кем я могла позволить себе роскошь - быть собой.
А теперь Эдвина Хоторна нет.

P.s.: Все действия и диалоги в отношении Эдвина Хоторна согласованы.

- Вам ведь не больно, мисс О'Хара. Вас можно убить физически, но вот тут, - он стучит кулаком по своей груди, - вот тут то у вас пусто. Вот тут у вас ни за кого не болит. Вас ведь ничем не проймешь, потому что нет места у вас ни для кого или слишком много места для кого-то.

Некоторое время спустя. Осень.
Парсонс, округ Лабет, штат Канзас.

Я всегда любила дождь. Еще в детстве, когда мама обряжала меня в резиновые сапоги. Они были желтые с зеленой шляпой на голенище. Такие нелепые, но такие любимые. И разрешала прыгать по лужам. Забавно. То, что всегда воспринималось как должное, даже в детстве, сейчас оказывается наивысшей точкой счастья.
Дождь.
Сегодня явно не везет мне с погодой, а может наоборот. Он сильными упругими каплями рикошетом от земли, пузырится в лужах и, кажется, нескончаемым.
Он стекает крупными каплями по лобовому стеклу автомобиля взятого напрокат. В этом есть своя ирония, учитывая, что вся моя жизнь была взятая взаймы. Можно пострадать и порефлексировать, но я не люблю терять время на ненужные чувства и эмоции. Я глушу двигатель автомобиля у кованного невысокого забора, оплетенного зеленым вьюном. Его цвет стал ярче, дождь смыл пыль, делая зелень еще сочнее. Вдалеке слышится гром, и молния огненным всполохом разрезает небо надвое. Красиво. Сегодня я подготовилась. Выбрала удобную обувь, изменив тонким шпилькам, которые были больше частью образа мисс Шанталь Темплтон, чем любимой обувью и с безразличием наблюдая, как белые кеды облепляет грязь земли.
Я люблю дождь. Поднимаю лицо вверх, жмурюсь и чувствую, как прохладные капли, стекают по коже, почти нетронутой косметикой, попадают в приоткрытый рот. Я облизываю губы и перевожу взгляд вперед и наклонив голову пытаюсь разглядеть то, что спрятано за забором и стеной из дождя.

Оставляю машину все у того же забора, забрав с заднего сиденья необходимое и не открывая зонт, иду вдоль узких тропинок, мимо каменных плит, на которых выбиты цифры, промежуток между которыми составляет порой так мало. Вновь коротко подстриженные волосы еще вчера уложенные в стильную прическу, сейчас мокрыми прядями облепили голову и лоб. Я не сразу нахожу нужное мне место. За время моего отсутствия городское кладбище разрослось и город мертвых увеличил свои размеры. Я уже почти отчаялась найти, ведь к своему стыду я забыла то место, где похоронена моя мать, но еще немного проблуждав останавливаюсь у небольшой могилы, с серым надгробием на котором выбито восемь цифр через тире. Так странно смотреть на это короткое тире, которое включает в себя всю жизнь от и до. Оно слишком короткое и я чувствую, как ногти впиваются в ладонь, когда я сильно сжимаю кулаки, а правую ладонь колет шипы на стеблях белых роз. Я приседаю возле могилы и опускаю девятнадцать белых роз на пропитавшуюся дождем землю.

Я люблю дождь.
Мне всегда казалось, что он смывает все напускное, всю фальшь и грехи. Когда я думаю об этом, мне становится забавно, но в этой чертовой жизни надо во что-то верить. Иначе можно просто сойти с ума. Сейчас сидя у могилы матери, я хочу, чтобы он смыл всю грязь с меня, которой пропиталась мое нутро. Пальцем я провожу по выбитым буквам имени моей матери и… не знаю, что сказать. Нечего и так много одновременно. Но нужна ли ей вся правда?
- Привет, - шепчу, и слизываю капли дождя с не накрашенных губ. – Прости, что не приходила. Я принесла тебе цветы.
Мой голос охрип от долгого молчания, что я была в дороге. Откашливаюсь, аккуратно раскладываю розу за розой, создавая что-то вроде покрывала, больше напоминавшее саван.
Я не из тех, кто будет лить слезы на могиле давно умершей матери. Для меня всегда это было больше показное, чем настоящее. Настоящая боль она всегда прячется глубоко внутри за забором из ребер. А когда боль увеличивается, то эти ребра ломаются, и становится еще больнее, так как их острие впивается в плоть, распарывая ее, так, что зубы сжимаешь, но не произносишь ни звука. Потому что знаю, что заслужила. Так я чувствовала себя сейчас. Так много есть за что просить прощение, но высказывать не земле, под которой уже не осталось плоти. Упругие капли дождя стекают, по-моему, лицо, по губам и я снова облизываю их, ощущая на языке привкус соли.
Я поднимаю глаза, но дальше чем на пару метров ничего не видно, лишь серость и искаженное изображение из-за дождя. Я больше не могла находиться в Лондоне, чувствуя как он душит меня. Там все было фальшью, а что не было, то стало болью, перерастающей в ненависть, а позже и в безразличие.
- Не такой ты ждала меня увидеть, да? - грустно усмехаюсь. - Помнишь, как мы фантазировали на тему будущего? Знаешь, сейчас мне жаль, что пророчество твое не сбылось.
Ладонью я, счищая опавшие ветки и листья с могилы, не обращая внимание на грязь, что прилипает к коже и забивается под ногти. Я хочу привести могилу матери в порядок, чтобы не было этого запустения и снова стыдно. Детям всегда есть за что просить прощение, а мне больше других.
- Джо передавал тебе привет, - нахмурившись я глотаю ком, который отчего то заполнил мое горло и среди белых бутонов, нахожу один, красный. - И это роза от него. Он сказал, что в самую вашу первую встречу, подарил тебе красную розу. Ты была в красном платье и напомнила ему ее. - опускаю голову, прикрыв глаза. - Я простила его, знаешь, потому что знаю, что ты бы простила. Ты ведь никогда не умела держать зла. А я не умею прощать. А его простила.
Рваный выдох срывается с приоткрытых губ.
- Я ни с кем и никогда не разговаривала откровенно, как с тобой, - я уже механически поправляю цветы, желая занять руки, искалывая пальцы в кровь об острые шипы и унять дрожь внутри. - Я даже не знаю, что так можно с кем-то разговаривать, мам. Я бы хотела поговорить с тобой. Как раньше помнишь? Когда ты сварила нам какао и мы садились на диван, включали "Энн из поместья зеленые крыши" в очередной раз, уже зная наизусть все фразы и... разговаривали. Помнишь, как я хотела быть похожей на эту Энн?
Тихо смеюсь невеселым смехом и упираюсь коленями в грязную землю, садясь на пятки. Приложив ладонь ко лбу, я расфокусировано смотрю на надгробие:
- Мам, я столько ошибок совершила, - и повторяю захлебываясь на вдохе. - Столько ошибок.

Дождь переходит в мелкую морось, неприятно затекая за воротник джинсовой куртки. Мои кеды промокли насквозь и вода внутри неприятно холодит пальцы. Я поглаживаю тонкие лепестки на розах – любимых цветах матери, которые ей почти никогда не дарили. А она, проходя мимо очередного цветочного магазина, всегда замирала на время, восхищаясь тугими белыми бутонами на высоких стеблях.
- Когда я вырасту я подарю тебе миллион таких цветов.
- Выдумщица, - смеялась она и всегда целовала меня в лоб у самых волос.
Я могу позволить себе миллион таких цветов, только ей это больше не нужно. Прижимаю испачканные в грязи костяшки пальцев, сжатых в кулак к носу, и закрыв глаза глубоко дышу. Я переоцениваю свои способности, а может меру своей жестокости и все же даю волю слезам. Я не смирилась со смертью своей матери, за которую так никто и не понес наказание, и, наверное, от этого становится больнее.

Дождь закончился также внезапно, как и начался. Я смотрю на небо, где ветер гонит серые тучи на восток. Еще около часа я сижу на могиле, очищая от налетевшего за время моего отсутствия мусора, веток и листьев. Вытирала надгробный камень и не понимала, почему все еще капли на моих щеках, когда дождь уже закончился.
- Я позже еще зайду, - поднявшись, растираю ладони между собой, отряхивая с них грязь.
Не оглядываясь, я шла между могил в сторону машины.

Лондон я покидала с облегчением. Это решение пришло внезапно. Ночью, когда меня мучил очередной порочный кошмар и я проснулась. Тогда стоя у окна своей спальни, и глядя на огни города, я поняла, что больше не хочу лететь на этот свет. Нет, я не рушила стены и не сжигала мосты, как уже это сделала. Галерея оставалась в надежных руках, а Патрик... узнав все, он сам купил мне билет. Я не брала много вещей, потому что знаю себя - мне наскучит любая жизнь, в которой не будет места азарту, одержимости, адреналину и сексу. Но и от всего этого устаешь.
Когда самолет взмыл в воздух, я больше не испытывала прежнего страха перед полетом. Я с улыбкой наблюдала как самолет набирает скорость, а позже высоту. Мне не терпелось побыстрее оказаться над океаном и больше никогда не возвращаться. Сожалею ли я? Наверное, нет. Но возможно позже, когда эмоции улягутся, а душа на время обретет долгожданный покой я позволю себе вспомнить и хорошие моменты, который поджидали меня в Лондоне. А они были.
Я теперь крепко связана с этой страной, пока действует контракт и иммунитет, отъезд - это передышка, что мне дали. Но я радовалась ей. Она нужна мне. Мне нужно хоть на время стать самой собой. Без фальши. Без притворства.
Перед поездкой был долгий разговор с Джо. Я так и не научилась называть его «папа», оказывается это трудно, говорить «папа» тому, кто не спасал в детстве от жутких монстров под кроватью. Он обещал приехать. Ведь больше ничего его не держит. Сокровища, которые ему были важнее чем моя мать и я, были сданы в интерпол. Я выполнила свои условия сделки.
Я должна была ощутить радость, но вместо этого ощутила пустоту. Словно смысл, которым я наполняла свою жизнь, просто кто-то стер ластиком, не оставляя даже ореола, чтобы можно было заново нарисовать. И мне нужно было искать новый.

Первый час я бродила по дому. Оказавшись в гостиной, покрытой слоем пыли, я никак не могла понять, что не так. Кругом пыль, в углах пауки плели свои паутины и жужжали мухи, пойманные в тонкие и изощренные силки. Я не узнавала свой дом, в котором прожила большую часть жизни. Раньше он казался мне огромным. В молчаливой задумчивости я стояла перед зеркалом в маминой комнате и разглядывала воткнутую фотографию в раму. Я закрываю глаза, зажмуриваю и пытаюсь в памяти воссоздать ее образ и услышать ее голос. Но я не помню... Я не помню как звучит ее голос. Открываю глаза: на фотографии женщина и маленькая девочка сидят в обнимку на качелях. Сейчас их уже нет. На фото у обеих счастливые улыбки, а у девочки стерта коленка – неудачное падение с велосипеда. Я помню тот день и как за минуту до этого снимка, плакала от боли. Если бы я тогда знала, что дальше будет больнее... и физическая боль ничто по сравнению с душевной.
Я невольно улыбаюсь, разглядывая фотографию. Комната матери была первой, которую я привела в порядок. Лишь убедившись, что она пригодна для жилья, я перенесла в нее свои вещи.

Первые недели своего приезда, я приводила дом в порядок. Моим единственным развлечением стали поездки в город, когда местные жители, разглядывали меня как диковинную зверюшку. Пусть я перестала носить высокие каблуки, заменив их кедами, а вместо элегантных с налетом сексуальности платьев и костюмов, которые висят в шкафу, появились джинсы, шорты и рубашки, я все равно выделялась из толпы. В зеркале все еще отражался заносчивый взгляд зеленых глаз и едва уловимая улыбка, притаившаяся в уголках губ.
Не знаю доходили ли сюда газеты, но я всегда с особой осторожность, скорее больше по привычке, чем из-за нужды обходила стороной полицейский участок – маленькое серое здание, окруженное широкими деревьями, находящееся напротив церкви.
Впервые за долгое время было что-то расслабляющее и раскрепощающее в этом другом мире. В мире, который я уже не захочу покидать.


Это конец ее истории.

Шеридан никуда не уедет из Канзаса. Она оставит Лондон далеко позади себя. Она продолжит сотрудничать с интерполом, отмаливая тем самым свои грехи. Она больше не будет оборачиваться на свое прошлое, которое тянуло ее ко дну. Все хорошее что было, все плохое, что прошло, она оставила позади себя и вспоминает с легкой улыбкой.
Теперь она живет в маленьком городке, в небольшом доме, с крышей покрытой в зеленый цвет, как героиня ее любимого фильма, который она пересматривала в детстве десятки раз. Она не одна. Однажды к ее дому прибился мальчишка, сбежавший из приюта. Именно прибился. Он жил в доме, до тех пор, пока его настоящая хозяйка не решила вернуться назад.
Мэтью.
Она долго искала подход к закрытому маленькому мужчине, пока однажды не услышала от него слова: "Не отдавай меня назад". Шеридан никогда ни мечтающая и не желающая стать матерью, вдруг ей стала. Нет, она себя так не называла, да и Мэтти тоже,но внутри себя, она стала чувствовать себя именно ей. Трудно, но она шаг за шагом постигала это мастерство.
Когда она освободила свою душу и сердце она встретила человека, который научил ее любить. Не отвергающей. Шерри и подумать не могла, что однажды ей предстоит создать семью, уверенная ранее что это ей не под силу. Раньше она была одной из многих ожесточенных людей, которые готовы были разрушить жизнь других, чтобы получить то, на что имеют право по рождению все - быть любимыми. Но когда она отпустила все: свою злобу, ненависть, к ней это пришло. Она давно не встречала того, кто был бы равен ей, а еще лучше сильнее ее. Женщина очень долго может быть строптивой недотрогой, пока не встретит мужчину, способного заткнуть парой слов и движений, тогда она теряет способность к сопротивлению и открывая для себя дорогу к покорности. И ей нравилось это ее новое качество. Оказывается, не только хождение по острию и над пропастью, может приносить кайф и адреналин, но и желание быть лучше для Него и своей маленькой, но семьи.

Утопия?
Сказка.
Да.
Но ведь мы и придумываем сказку.
И все имеет начало и...Конец.