За всеми этими вирусными переживаниями и экономическими потрясениями как-то не столь заметны стали различные сетевые скандальчики по поводу искусства вообще и поэзии в частности. В самом деле, стихи на хлеб не намажешь, старенького дедушку ими от заразы не спасешь, стихи – это развлечение сытых и спокойных, по убеждению народного большинства.
Но как выяснилось, прогремевшая на весь Рунет Галина Рымбу от спокойной сытости далека и считает свои верлибры не более и не менее, чем политикой – строго левацкой, ультрафеминистской и ядерно заряженной до степени, пред которой бледнеют и Чернобыль, и Фукусима. Вот отрывок из ее манифеста «Моя вагина».
Моя вагина — это любовь, история и политика.
Моя политика — это тело, быт, аффект.
Мой мир — вагина. Я несу мир,
но для некоторых я — опасная вагина,
боевая вагина. Это мой монолог.
Поэзия – штука вообще-то сложноопределимая. Максимум, что могут выдавить убеленные сединами филологи, это «ритмически организованная речь, в которой благодаря художественному образу отображается мир идеальных устремлений человека». Подробно анализировать стихи осмеливаются разве что сами поэты, прочие граждане обычно все новое/хорошо забытое старое/скандальное, как у Рымбу, попросту ругают, что и произошло с этим конкретным произведением.
Кенжеев и другие поэты классической школы этот текст проанализировали, и разумеется, не одобрили – мол, что за гнусная и грубая физиология, убивающая идеал чувства, в сакральном стихопространстве – и вдруг такое безобразие.
В ответ левацкая фем-тусовка ощетинила загривки и начала облаивать всех несогласных с «шедевром эмоции и мысли». Разъяренные дамы страшнее атомной войны, авторитетов для них не существует от слова «совсем», и еле-еле отбился от них Бахыт Шукуруллаевич, выставив довод «свобода слова у нас действует во все стороны».
Выскажусь с точки зрения опытного читателя, который и сам порою балуется рифмоплетством и безрифмоплетством. Если честно, то после двукратного прочтения «Моей вагины» особых литературных достоинств я в ней не нашла, как и особых «страшилок». Верлибр как верлибр, таких верлибров в эпоху женской эмансипации в любой стране – как грязи. Местами неплох, местами откровенно слаб и вторичен, а в финале так вообще скучен. Мало кто заметил, кстати, что и сама автор, хотя и употребляла страшное слово на букву «в», то и дело сбивалась на «норку», «мышку» и прочие иносказания, коими мы, женщины, привыкли именовать этот великий, прекрасный и ужасный, кхм, орган. Что как бы намекает: хоть сто раз скажи «вагина – это нормальное слово», слух оно все же ассоциативно царапает.
Интересна мне стала именно массовая реакция на МВ – дело в том, что осудили Рымбу за грубую физиологичность текста как мужчины, так и сами женщины (за исключением, естественно, представительниц радфема). И тут, как говорится, есть в прочтениях некоторые гендерные/половые нюансы.
Потому что для мужчин вышеупомянутый орган – это и рай, и ад одновременно. И ад – гораздо чаще, чем рай. Это нечто чуждое, почти инопланетное, непознаваемое даже после многих попыток познать. И потому при осмыслении МВ их сознание и подсознание начинает услужливо подсовывать эпизод рождения Чужого сами знаете откуда, крупным планом. Реакция закономерна – «мир накрылся п-дой» и «фу, бяка!».
Для женщин – это такой пугливый ручной зверек (вспомним опять «мышку»), который то и дело норовит хозяйке напакостить и порой кусается, но все-таки его жалко, ведь свой, любимый и родной. Не любят его женщины в определенный период – месячный, о котором автор сложила чуть ли не велеречивую оду. Еще не любят его женщины в момент родов, о которых Рымбу сказала уже не так одобрительно, но все ж возвышенно. Короче говоря, автор возвысила и акцентировала то, что женщины хоть и переживают, но стараются забыть сразу же после события, а иначе, ямбись все через амфибрахий, и жить-то нельзя. Она, выражаясь образно, неоднократно сняла с себя окровавленные трусики и вывесила, как победный флаг, на высоком шесте над своим виртуальным вигвамом. А исторически женщины, которые так поступали, считались в общине... эм... скажем так, не вполне здоровыми. Натурализм без эстетизма? Эрос без вуали романтики? Крики «У меня есть вагина, и я этим горжусь – и вы должны гордиться!»? И все это действо – прямо в лицо нашим многострадальным, задавленным жутким реалом женщинам? Реакция закономерна – «фу, бяка!».
Нынешнее поколение феминисток обожает ломать запреты. Просто по инерции раздалбывают пудовой кувалдой последние хлипенькие конструкции где-то на задворках социума. Увлекшись ломанием, они отчего-то забывают разницу между запретом, поставленным мужским патриархальным обществом без разумных причин, и запретом, поставленным самими женщинами по вполне разумным причинам – много, очень много веков назад. Можно, конечно, вспомнить старинный припев «До основанья мир разрушим, а затем...», но история доказала уже сотни раз - прежде чем разрушать, надо бы подумать, а для чего стена стоит и кто за ней может прятаться? Стыд, как сказал некогда мудрец – то, что отличает скота от человека разумного.
Да, нормально говорить о гинекологии – но с гинекологом и близкими людьми. Да, нормально обсуждать длину своих лобковых волос – но со своим парикмахером и мужем, а не с френдами в ФБ и залетными гастролерами. А считать высказывание о вагине вот в таком контексте политическим актом – это настолько наивно, что после второго прочтения я аж за платочком потянулась, слезы умиления смахнуть. Рымбу, к слову, в своем стремлении извергнуть наболевшее и глубоко интимное на публику не одинока, она даже не самая смелая из боевых подруг. Некоторые феминистки идут дальше, они занимаются групповым сексом в музеях, выкладывают сие действо в соцсети и всерьез это считают политическим актом и могучим протестом против тирании. Бог им судья, учебники по истории, психологии и социологии в руки и побольше времени на самообразование.
Хорошо, скажет кое-кто из молодых творцов, так как быть с правдой жизни? Можно ли говорить о физиологии в поэзии вообще? О женском, о мужском, о том, что принято замалчивать?
Можно, но зависит от подачи, ибо дьявол, как всегда, в деталях. А детали в данном случае – те самые вышеупомянутые «художественный образ», «ритмическая организация» и «мир идеального». Откровенность в поэзии не равняется свободе швырять в лицо публике грязное белье, гордо именуя его «протестом» и «манифестом». Этим, знаете ли, любой дурак заниматься может в перерывах между зарабатыванием на хлеб насущный, что ж – и дурака поэтом назвать прикажете? Много чести, тем более в великой родной литературе.
Были у нас и до Рымбу примеры откровенных поэтов, например, Мария Шкапская. Ее в свое время громили именно за чрезмерную физиологичность и обращение к табуированным темам – сексу, аборту, и так далее. И это притом, что по форме стихи ее были удивительно лаконичны и отточены, по содержанию – пронзительно чисты и прекрасны. Это вам не современный верлибр-шмерлибр, это классическая русская школа эпохи Ахматовой и Цветаевой. Это – о сексе, но пред очами Божиими. Тварное, освящаемое высоким и вечным.
Ты стережешь зачатные часы,
Лукавый Сеятель, недремлющий над нами, -
и человечьими забвенными ночами
вздымаешь над землей огромные весы.
Но помню, чуткая, и - вся в любовном стоне,
в объятьях мужниных, в руках его больших –
гляжу украдкою в широкие ладони,
где Ты приготовляешь их –
к очередному плотскому посеву –
детенышей беспомощных моих, -
слепую дань страданию и гневу.
Как говорится, падите ниц, ибо творец вышел жечь глаголом сердца. Эстетика – на пять с плюсом. И плотское в наличии, но – без вагин, клиторов, месячных и так далее. Хотя Шкапская была человеком, в медицине подкованным, за плечами два курса Петербургского психоневрологического института. Но она знала, что женской аудитории нужны высокий пилотаж и точная настройка душевных струн, а не тыканье мордой в испачканные трусы – свои или чужие.
Спросите, в чем разница между этими строчками для меня лично? Разница в том, что после чтения Шкапской в душе пробуждается та самая «высокая печаль», а после чтения Рымбу – только желание плюнуть на свои же принципы и уйти в ультраконсервативный патриархальный лагерь. Впрочем, как и после чтения многих современных фем-поэтесс, которые принимают боль – за талант, невежество – за новый стиль, а стремление сбежать из собственного тела – за желание ввязаться в политику.
Мне понравилось!