Дотронуться до неба. Ретро-роман Ч. 2 Глава 4

Глава четвёртая

 (в соавторстве с Идалией фон Тальберг)

Свою новорождённую дочку молодые Елагины решили назвать Клементиной. Точно такое же имя носила госпожа Криницкая, покойная мать Иларии Павловны. Потому этот выбор никому не показался необычным – ни как дань уважения семье молодой матери, ни в принципе. Графиня Юлия Константиновна так и вовсе заявила, что находит его одновременно и аристократичным, и звучным, и запоминающимся. Иными словами, идеальным для наследницы старинной фамилии – в комнате которой она, к слову, проводила теперь большую часть своего времени, командуя прислугой, няней и кормилицей, пока невестка приходила в себя после родов.

При этом душевный настрой Иларии Павловны уже сейчас был на высоте. Любовь к дочери, возникнув в первый же миг, вскоре поглотила её настолько, что она, по совету доктора и по примеру некоторых дам из высшего общества – в том числе, как сказывали, и самой императрицы, даже вознамерилась кормить девочку грудью. А абсолютно счастливый своим впервые свершившимся отцовством супруг её в этом полностью поддержал.

Совершенно расчувствовался даже старый граф Елагин, всю беременность невестки мечтавший, разумеется, о внуке. Но разве вспоминал он об этом нынче, когда, склоняясь над колыбелью и замирая от восторга, разглядывал светлые волосики девочки, её крошечный ротик и аккуратный носик, благоговейным шёпотом называя малышку своим маленьким ангелом?!

Верно, от этой, приключившейся вдруг «любовной амнезии», и удивился он затем так сильно, когда жена, надумав подбодрить его, сказала, что будут, непременно, у Родиона с Иларией после ещё и мальчики.

– Ну, тут уж как Бог даст, Юленька! А только если даже и не будут, то разве же можно его гневить да расстраиваться, когда у нас уже есть этакая вот прелесть?!

Таинство крещения новорождённой Клементины совершилось в последнее воскресенье октября в Исаакиевском соборе. Присутствовали при нём исключительно родные и близкие. Переживая торжественность момента, многие дамы – да и иные господа, оказались растроганы до слёз.

Впрочем, по окончании обряда, к торжественному обеду в особняке Елагиных все отправились уже вновь в прекрасном расположении духа.

Такое же настроение воцарилось и за праздничным столом.

Оживлённая беседа продолжилась и после трапезы. И в ней, конечно же, то и дело возвращались к главному событию дня. Впрочем, говорили, разумеется, не только об этом.

– А что же, Леночка, – обратилась в какой-то момент к своей сестре, баронессе Кноп, которую за малый рост и острый язычок в семье за глаза прозывали «Кнопкой», Юлия Константиновна. – Как чувствует себя сейчас ваш Серёжа? – Имея при этом в виду её младшего внука, недавно перенесшего дифтерийный круп.

– Бог милостив, Юленька! Поправляется потихоньку. Но испугались мы тогда, конечно, не передать, как! До сих пор с дрожью вспоминаю ту жуткую ночь, когда он вдруг начал задыхаться...

– Какой ужас!

– Не то слово! И если бы не тот доктор из больницы Святой Марии Магдалины – ты знаешь, она ближе всех к нашему дому, потому в отчаянии мы кинулись  с ребёнком на руках именно туда... Так вот, если бы не хирург, который по счастью  дежурил в тот момент... доктор Басаргин его фамилия...

 – Басаргин, вы сказали? – внезапно удивлённо переспросил у неё Николай Карлович. – А не Артём ли, часом, Глебович?

– Да-да! Именно он! Прекрасный и благородный человек, за которого я теперь пожизненно буду молиться! – горячо закивала в ответ баронесса. – Неужели вы тоже с ним знакомы? Надо же, как тесен Петроград!

– Нет, не совсем. Вернее сказать, совсем поверхностно, – покачал головой Кронгхольм. – И, к слову, познакомились мы не в столице, а, как ни странно, в Липецке. На курорте. Марго, ты ведь тоже его помнишь? – спросил он, переводя взгляд на жену, которая, тем временем, не менее изумлённо смотрела на тётушку. – И что же было дальше с вашим внуком, мадам? – не дождавшись её реакции, граф вновь повернулся к Елене Константиновне.

– Выяснилось, что вследствие дифтерии, его горло почти полностью забилось плёнками, – напряжённо хмурясь, и, словно бы вновь наяву переживая те страшные минуты своей жизни, баронесса передернула плечами. – Нужна была срочная операция... Трахеотомия, так, кажется. Счёт времени шёл уже буквально на минуты. Но, к счастью, Артём Глебович успел. И тем спас жизнь не только Серёженьке, но, полагаю, и нам всем. Ибо страшно представить...

– Да тут и представлять не нужно, сестра, я это точно знаю... – горестно качая головой, вздохнула Юлия Константиновна. – Какое счастье, что вам не пришлось переживать этой боли! И как хорошо, что у нас всё же есть такие доктора!

– Да, такие врачи очень нужны России! – проговорил молчавший доселе Павел Афанасьевич Криницкий, прерывая своей репликой, невольно возникшую после слов графини сочувственную паузу в общем разговоре. – Особенно в нынешние времена.

– А вы слышали, господа, что в Зимнем открыли новый военный госпиталь? — явно уцепившись за его слова, поинтересовался будто бы сразу у всех присутствующих князь Щербатов. – Хирурги оперируют солдат, можно сказать, прямо посреди произведений искусства...

– Кстати! Марго! – хлопнул себя по лбу Родион Елагин. – Я же хотел тебе рассказать, да забыл совсем: на днях встретил Олю Бобринскую, мы немного поговорили, она спрашивала о тебе.

– Как мило! Надеюсь, ты не наболтал ей лишнего, – улыбнулась Маргарита, которая только к этому моменту, пожалуй, и пришла в себя от тётушкиного рассказа, но теперь вновь  заинтересованно вскинулась, услышав имя одноклассницы, с которой не виделась со времени их общего окончания гимназии. – Но чем же она теперь занята? Верно, замужем? И дети есть?

– Об этом она не говорила, а расспрашивать мне самому, как ты понимаешь, было неловко, – чуть приподняв бровь, ответил он, возвращая младшей сестре её ироническую улыбку. – Скажу лишь, что кольца на её безымянном пальце я не заметил. Но это не самое интересное.

– Да неужели?!

 – Представь себе!  Оказывается, совсем недавно она окончила курсы сестер милосердия при Кауфмановской общине и намерена далее отправиться работать в Киевский военный госпиталь.

– Надо же! Это благородно! Хотя, и удивительно. В гимназии она, помнится, едва не падала в обморок при виде всякой царапины.

– Людям свойственно меняться, сестрёнка... Хотя и сами мы иногда видим других совсем не такими, какие они в действительности, – с этими словами Родион Михайлович вновь улыбнулся.

Как показалось Маргарите, многозначительно. Скорее всего, имея в виду собственный неудачный в данном смысле жизненный опыт. Но, в сочетании с впечатлениями от недавнего рассказа тётушки Кноп, с которыми  реплика брата неожиданным образом перекликалась, выходило, что и  она, возможно, судила превратно не только об Оленьке Бобринской...

«А, впрочем, какое это имеет значение!» – подумала Маргарита Михайловна, и почему-то – с раздражением, пускай даже мимолётным, улетучившимся тотчас, как только кто-то из гостей предложил очередной тост. На сей раз – за всех присутствующих дам.

В дальнейшем же мысли о докторе и вовсе надолго испарились из её головы. Явившись обратно лишь поздним вечером, по дороге из гостей домой. Невольно перебирая в памяти различные обрывки сегодняшних бесед, Марго точно так же подобралась и к рассказу Елены Константиновны, задумавшись зачем-то после о том, изменил ли он хоть сколько-нибудь  её отношение к Басаргину.

«Нет... Всё-таки, пожалуй, нет!» – наконец, решила она.

И, ощутив от сделанного вывода необъяснимое чувство удовлетворения, с облегчением опустила голову на плечо сидящему рядом мужу.

**

На исходе октября вновь потянулись дожди, дни стали похожи один на другой: серые, унылые. Все вокруг жаловались на ненастье, но делали это скорее по давно заведённой привычке ругать столичную погоду. Впрочем, находились и те, кого восхищало мрачное обаяние дождливого Петрограда.

Просыпаясь рано вместе с Николаем, Маргарита ещё долго нежилась в тёплой постели, и потому завтракала чаще в одиночестве – граф к тому времени уже уезжал в присутственное место. Сегодняшнее утро не стало исключением.

На завтрак подали омлет и сыр, и она вяло поела в ожидании утреннего кофе, варившегося тут же в столовой в изящной серебряной бульотке*. Вскоре в комнату вошла одна из горничных, и доложила, что её сиятельство спрашивает молодая особа, назвавшаяся госпожой Томашевич. «Приехали-с в наёмном экипаже, без визитной карточки, и просят непременно  принять. Весьма настойчивая дама», – передала девушка доклад лакея.

 «Кто это может быть? – нахмурив брови, тут же спросила себя графиня. – Фамилия совсем незнакомая. Просительница из дамского комитета?.. Возможно. Ныне, кажется, все женщины состоят в благотворительных комитетах и обществах. Что ж, дело сие благородное и богоугодное...»

Вздохнув, Маргарита Михайловна велела прислуге проводить посетительницу в малую гостиную и принялась, наконец, за свой кофе, оставив бисквитное пирожное на тарелке нетронутым.

Когда же, спустя несколько минут, вошла туда сама, то увидела молодую даму, высокую, тонкую и весьма миловидную, несмотря на болезненную бледность лица. Особенно хороши были у неё зелёные с поволокой глаза и тёмные с каштановым отливом волосы. На вид ей казалось не более двадцати пяти – двадцати семи лет. Одета она была довольно элегантно, но без светского лоска, что не ускользнуло от взгляда графини.

 – Госпожа Томашевич? – любезно осведомилась она.

– Эмилия Казимировна Томашевич, – со сдержанным достоинством кивнув, представилась та. -  А вы, полагаю...

– Всё верно. Хозяйка этого дома, Маргарита Михайловна Кронгхольм.

Она сделала знак прислуге, и та тотчас удалилась, оставив дам наедине.

– Прошу! – Маргарита опустилась на диван и грациозным жестом позвала  «хорошенькую полячку»**, как уже успела мысленно окрестить свою гостью, присесть рядом.

Госпожа Томашевич незамедлительно последовала приглашению.

– У вас чудесный дом! – заметила она, обводя глазами комнату.

– Благодарю. Заслуга не моя, а нескольких поколений семьи мужа, - со снисходительной улыбкой промолвила графиня. – Но вы ведь не об этом желали со мной поговорить? Видите ли, госпожа Томашевич, обычно я никого не принимаю в такой час. И если вы из благотворительного комитета, вам следовало...

– Уверяю вас, госпожа графиня, это не так, – вполголоса, но твёрдо возразила Эмилия Казимировна. – У меня к вам личное и крайне деликатное дело.

В роли Эмилии Казимировны Томашевич - актриса Мириам Леони

Маргарита Михайловна подалась назад, ощутив, как её охватывает странное беспокойство. «Боже мой! Что же ещё этой женщине может быть от меня нужно?» – подумала она, а вслух произнесла:

– Боюсь, что не совсем понимаю вас, сударыня. Потрудитесь объясниться.

– Разумеется. – Госпожа Томашевич извлекла из дамской сумочки фотографическую карточку и протянула графине: – Вот. Извольте взглянуть, ваше сиятельство...

С фотографии из пены белоснежных кружев на графиню смотрел пухлощёкий младенец на руках у кормилицы***. И в личике его нетрудно было заметить некоторое сходство с госпожой Томашевич.

– Мой сын, Феликс, – с глубокой нежностью в голосе произнесла Эмилия Казимировна, подтвердив эту мимолетную догадку.  – Прелестный, не правда ли? Впрочем, так говорит каждая мать о своём ребёнке...

 Маргарита Михайловна слегка улыбнулась и кивнула, испытав при этом чувство неловкости, что порой возникает между двумя малознакомыми молодыми женщинами, беседующими о чём-то важном для них обеих.

– Вы счастливая мать, Эмилия Казимировна, и должны быть благодарны судьбе, – вздохнув, произнесла она через мгновение. – Сколько вашему мальчику?

– На будущей неделе будет шесть месяцев: Феликс родился в начале лета. – Госпожа Томашевич с полминуты помолчала, а затем продолжила со странным выражением лица: – Есть ещё кое-что, что вам следует знать: отец моего сына – граф Кронгхольм.

– Карл Петрович?! – в сильном изумлении воскликнула Маргарита Михайловна, полагая, что речь идёт о покойном свёкре. – Позвольте, это просто невозможно! Что за вздор! – Она коротко рассмеялась.

И тут её буквально пронзило внезапным озарением. Оглушённая, с зачастившим сердцем, она устремила на собеседницу пристальный взгляд.

– Не хотите же вы сказать...– губы пересохли, и с трудом шевелилась, поэтому, едва начав, Марго сразу же умолкла.

– Я говорю о Николае Карловиче, – ответила Эмилия Казимировна, пребывая, кажется, в не меньшем замешательстве. На бледном лице её выступил румянец, глаза загорелись лихорадочным блеском. – О вашем, сударыня, супруге... Полагаю, вам потребуются доказательства этих слов. У меня имеются письма. Изволите взглянуть?

Она вынула из сумочки несколько конвертов, перевязанных шёлковой лентой, и протянула графине.

– Прошу...

Находясь в каком-то отупении, Маргарита Михайловна послушно взяла эту стопку, затем извлекла одно из писем, осторожно развернула и принялась читать. Она сразу же узнала почерк мужа, хотя и более небрежный, чем обычно. Послание не содержало страстных заверений в любви, но в каждой строке его сквозила искренняя озабоченность здоровьем новорождённого мальчика и его матери, а ещё сожаление, что нет возможности видеть «милого Феликса» чаще.

Дойдя до этого словесного пассажа, Маргарита Михайловна изменилась в лице, и выронила лист из рук.

Итак, это правда! У Николая связь с другой женщиной! И плод этой связи – маленький мальчик в белых кружевах... Его сын.

Несколько томительных для госпожи Томашевич минут Маргарита Михайловна молчала, собираясь с мыслями и стараясь справиться с нахлынувшими эмоциями, чтобы избежать немедленного скандала.

– Зачем вы мне это рассказали? – сухо произнесла она, наконец, когда вновь обрела способность говорить. – Вернее, чего хотели этим добиться?

– Сейчас объясню, – будто бы не замечая эмоций графини, спокойно и даже дружелюбно проговорила в ответ Томашевич. – Дело в том, что совсем недавно я говорила со сведущим в этом вопросе человеком и выяснила, что с некоторых пор появилась возможность через суд официально усыновлять своих незаконнорожденных детей...

– Так вот, чего вы добиваетесь?! – тотчас же гневно перебила её графиня, чувствуя, как к горлу подбирается дурнота. Шантажистка! Этого ещё не хватало!

– Нет, совсем нет! – меж тем, всё так же внешне невозмутимо качнула головой Эмилия Казимировна. – Вы вновь меня не дослушали, мадам. И потому поняли всё ровно наоборот.

– В каком смысле? – вздернула подбородок Марго, метнув в неё уже откровенно неприязненный взгляд.

– В прямом. Как раз этого я и не желаю, ибо прекрасно осознаю, как устроен наш мир. Всякий в нём должен быть на своём месте. Последнее касается и малыша Феликса, и... меня. Думаю, вы понимаете, что я имею в виду... Потому всё, о чём я сейчас мечтаю – это уехать из столицы, и жить со своим сыном уединённой, тихой жизнью, сколько даст Господь.

– Но что же мешает вам поступить сообразно этому желанию? – окончательно запутавшись, Маргарита Михайловна нахмурилась, испытывая всё более отчётливое ощущение, что происходящее с нею сейчас – это сон: абсурдный и почти кошмарный. И эта странная женщина со своими напрочь лишёнными логики рассуждениями, как нельзя более вписывается в его «сценарий».

– Есть несколько серьёзных преград. Во-первых, мне нужны деньги...

– Ах, ну вот мы, наконец, и добрались до самой сути! – саркастически воскликнула Маргарита.

– Не совсем... Позвольте продолжить, мадам. Итак, деньги. Это большая сумма, но для вашего супруга вполне подъёмная. Можете не верить и  думать обо мне, что угодно. Но в этом требовании я выступаю исключительно в интересах своего сына – лично мне мало что нужно. Я весьма небогата, но привыкла этим обходиться и не претендую на большее. Но малыш Феликс достоин лучшего. И в стремлении его этим обеспечить, мне не обойтись без помощи его отца.

– Так почему бы вам не поговорить об этом непосредственно с ним самим?!

– Видит бог, я пыталась. И уже не раз, – сокрушённо вздохнула Эмилия Казимировна. – Но граф отказывается.

– Отказывается давать деньги? – уточнила Маргарита Михайловна, удивившись, как спокойно при этом прозвучал её голос. Словно бы речь шла не о Николя, а о каком-то другом, чужом ей мужчине. Впрочем, и это, пожалуй, также вполне укладывалось в сюжетную канву владеющего ею морока: чего только ни увидишь во сне...

– Нет, деньги граф даёт. Сейчас – и обещает в дальнейшем не оставить нас своими заботами. Но при этом не желает даже слышать о нашем с Феликсом возможном отъезде. И я не понимаю! Действительно не понимаю, в чём дело! Ведь это могло бы устроить буквально всех! Я была бы даже готова предоставить собственноручно писанный на бумаге отказ от любых дальнейших притязаний: имущественных, семейных... Любых! Но Николай Карлович глух к моим мольбам!

– Вот как! Неужели...

Отведя взор от взволнованного лица госпожи Томашевич, Маргарита Михайловна с трудом – будто на её плечи лёг невидимый, но от этого не менее тяжкий груз, – поднялась на ноги и отошла к окну гостиной, за которым, как и прежде, тянулся унылый и пасмурный октябрьский день. А вот в её собственной жизни, выходит, отныне уже ничего не будет так, как прежде.

Человек, которому она всегда безоговорочно верила, оказался пошлым предателем. И боль этого предательства делалась особенно невыносимой оттого, что удар был нанесен в самое чувствительное место.

Разгадать тайну, над которой безуспешно билась её соперница, самой графине, конечно же, большого труда не составило. Николай не отпускает эту женщину потому, что не хочет, чтобы та увезла с собой его сына. Единственного – пока она, Марго, не подарит ему законного наследника. Если когда-нибудь сумеет это сделать.

А если нет...

– И всё же неясно, чего вы хотите конкретно от меня? – спросила она, не оборачиваясь, словно боялась, что собеседника сможет как-то прочесть по её лицу эти горькие мысли. – Я не распоряжаюсь нашим семейным бюджетом.

– Однако вы можете убедить супруга сделать это наиболее разумным способом в создавшейся ситуации! Потому что в ней мы с вами – в некотором смысле – на одной стороне! Да-да, графиня, не смотрите на меня так! – слегка усмехнулась  Эмилия, когда, услышав эти слова, Маргарита обернулась и глянула на неё, словно на умалишенную. – Каждая из нас ведь хочет остаться при своём, не правда ли? Вы – сохранить положение и брак, а я – собственного сына и право жить вместе с ним по своему разумению там, где я хочу.

– Бред какой! – также невольно нервно хохотнув, Маргарита Михайловна мотнула головой и пожала плечами. – Эти ваши измышления – абсолютный ведь бред... Или вы, что же, действительно верите, что Николай Карлович однажды попытается силой отобрать у вас вашего ребёнка?!

– Люди порой совершают то, чего от них совершенно никто не ожидал, мадам... Вот и я бы тоже никогда не посмела явиться в ваш дом, если бы не то, о чём рассказала в самом начале. Я знаю, что причинила вам боль и сожалею об этом. Но ради своего малыша я готова на всё. Вы поймёте меня, когда сами будете матерью...

– Хватит! – перебила её Маргарита. – Вы сказали достаточно. Не хочу более слушать! И если вы хоть каплю сожалеете о содеянном не только на словах, то немедленно замолчите и покинете мой дом!

– Вы правы, графиня. Думаю, мне действительно пора.

С этими словами госпожа Томашевич встала и, прошелестев платьем, вышла из комнаты, бесшумно затворив за собой дверь.

А Маргарита Михайловна, которая в это время так и оставалась стоять к ней спиной, вытянувшись струной от неимоверного внутреннего напряжения, внезапно резко  обмякла и почти рухнула на изящный венский стул у напольной кадки с большой  пальмой, украшавшей простенок между двумя окнами гостиной.

Некоторое время она сидела молча, некрасиво сгорбившись, уперев локти в колени и бездумно глядя в пространство перед собой, а потом откинулась на спинку и внезапно истерически, до слёз и икоты, расхохоталась.

__

*Бульотка-кофеварка — прародительница современной кофеварки капельного типа, с функцией термопота;  бульотку в доме могли позволить себе только состоятельные люди.

** До революции чаще говорили «полячка», сегодня правильный вариант – полька.

***Отличить кормилицу от няни на фото тех лет легко: кормилица одета в сарафан и кокошник.