Дотронуться до неба. Ретро-роман Ч. 2 Главы 7-8

Роман пишется совместно с Идалией фон Тальберг

Глава седьмая

Во второй половине ноября время, как обычно, резко ускорило свой ход. «Как обычно» – это потому, что впервые сей любопытный феномен Артём Глебович  отметил про себя ещё мальчишкой. Когда, как и все прочие дети на свете, с нетерпением ждал прихода Рождества. Именно поздней осенью, когда дни становились особенно короткими и сумрачными, а утренние подъёмы в гимназию совершенно невыносимыми, в какой-то определённый момент и возникало совершенно внезапно это удивительное ощущение, что праздник-то, оказывается, уже совсем близко!

С тех пор минуло много лет. И, в сравнении с нынешними, те давние детские проблемы и горести стали припоминаться чем-то, вызывающим светлую улыбку ностальгии по былой беззаботности. Если и вовсе оставалось время, чтобы о них вспоминать. А с последним – со свободным временем, в нынешнюю осень Басаргину приходилось особенно туго.

Согласившись, так и хочется сказать «опрометчиво», но нет, ибо решение это он принял, всё же, прежде как следует его обдумав, – на то, чтобы прибавить к своему обычному еженедельному графику ещё и работу в Зимнем дворце, примерно через месяц такого существования Артём Глебович стал ловить себя на том, что ощущает внутри нечто похожее на собственное состояние времен службы в прифронтовом госпитале.

Прознав о его планах постепенно сворачивать здесь свою деятельность, руководство больницы святой Марии Магдалины пришло в натуральное отчаяние. Последовали настоятельные уговоры остаться, в том числе и с изрядными материальными посулами. Но, согласившись, в итоге, повременить пока с окончательным переходом на новое место, думал Басаргин всё-таки в основном не об этом.

Жаль – всерьёз жаль было бросить то что, по сути, собственными руками сам же и начинал, а затем старательно взращивал. А именно клинические изыскания в давно и серьёзно интересовавшем его направлении, пластической хирургии. Почуяв в новейшем её разделе, эстетической пластике, истинное «золотое дно»: светских дам, желавших, по примеру вдовствующей императрицы, подвергнуться сохраняющим молодость вмешательствам, становилось всё больше (как, впрочем, и господ, желавших избавиться от внешних отпечатков всевозможных жизненных излишеств), дирекция клиники практически безотказно шла навстречу своему лучшему хирургу во всех его устремлениях. А Басаргин не противился их планам, расценивая все эти удаления носовых горбинок, мешков под глазами, излишков жира на животах, а также прочие коррекции оттопыренных ушей как плату за возможность спокойно заниматься по-настоящему увлекавшей его реконструктивной пластикой. В том числе последствий тяжёлых ран и ожогов. Особенно интересны в этом смысле ему были работы одесского профессора Филатова*, с которым Артём Глебович уже несколько лет состоял в научной и просто дружеской переписке. А потому знал, что в последнее время тот много экспериментирует – и блестяще! – не только в родной для себя офтальмологии, но и в кожной трансплантологии. И потому готовит к публикации исследование, которое, возможно, вскоре многое в ней перевернёт.

Впрочем, пока это были лишь планы. В текущих же планах самого Басаргина было отшлифовать до блеска собственную методику восстановительной ринопластики, чтоб уже в следующем году представить её на суд коллегам в одно из очередных заседаний Хирургического научного общества. Именно поэтому полностью уходить вновь в общую хирургию, пусть и в таком современном, прекрасно оснащённом госпитале, как тот, что открылся в Зимнем, выглядело настолько нецелесообразным, что Артём в итоге решил пока попробовать всё-таки совмещать две этих своих ипостаси. Отчего, неожиданно для себя, довольно скоро порядком измотался. Но на попятные идти не позволяло самолюбие, а ещё, возможно, род некого дурацкого любопытства, давно подзуживающего попытаться узнать, где же всё-таки находятся границы его личных физических возможностей?

По всему выходило, они уже где-то поблизости. Однако ж – ещё не достигнуты. И, стало быть, пока можно спокойно продолжать.

Оттого, когда Элиза нынче вечером, будто бы в шутку, поинтересовалась вдруг, не злоупотребляет ли он, часом, кокаином, или, упаси Господь, вовсе морфием, Артём Глебович был даже немало озадачен:

– К чему ты это  вдруг? – спросил он, отложив в хрустальную пепельницу сигару, которую до того курил, сидя на краю кровати, и удивлённо обернулся к госпоже фон Кейтриц, вольготно раскинувшейся за его спиной посреди атласных подушек в изрядно разворошенной постели.

На что Елизавета Антоновна, без слов и без лишних церемоний, просто взяла его за плечи и вновь развернула лицом к изящному зеркалу на туалетном столике своего будуара:

 – Ты так осунулся, что стал похож на одержимого какой-то пагубной привязанностью. Или того хуже, на чахоточного!

 – Да вроде, ничего ужасного? – мельком взглянув на собственное отражение и небрежно пригладив пятернёй  взъерошенные волосы на затылке, Артём Глебович чуть смущённо усмехнулся: на самом деле, Элиза была права. – Просто работы сейчас многовато.

 – Зачем? Тебе не хватает средств?

 – Элиза! Что за бестактный вопрос?! – покачал головой Басаргин. – Всего мне хватает, поверь! Кроме времени, разве что... – и вдруг тихо рассмеялся: – А потом, даже кабы бы и чахоточный, чем тебе не повод для радости? Или ты никогда не слышала прежде, что такие больные отличаются изрядно повышенным либидо? Особенно на ранних стадиях...

 – Болван! – нахмурилась она, сердито ткнув его в плечо кулачком, который Артём тут же ловко поймал и нежно поднес к своим губам. – Свой цинический юмор изволь оставить коллегам, прекрасно ведь знаешь, я его не люблю!

 – Хорошо-хорошо! Слушаюсь и повинуюсь! – вновь возвратившись в горизонтальное положение, он привлёк отвернувшуюся в знак обиды Элизу к себе, уютно пристроив свою ладонь на её животе.

 – И всё же, воля твоя, а у меня действительно есть сильное желание запереть тебя в этой спальне на несколько дней... Снаружи! И одного! – строго уточнила баронесса в ответ на многозначительную усмешку в собственный затылок. – Просто, чтобы ты, наконец выспался. Не то, боюсь, однажды точно окончишь свои дни, как тот знаменитый венгерский акушер**.

– Ну, в принципе, если и мне после будут столь же признательны за вклад в медицину, то...

– Опять?!..

 – Ну, прости, моя прелесть! И не тревожься обо мне так сильно: буду вот на Рождество у матери, там и отосплюсь как следует.

 – Так ты в Москву на праздники? – всё так же, не глядя на него, тихо спросила Елизавета Антоновна. – Как и в прошлом году?

– Да. Обещал ей ещё летом. Так что уже завтра отправляюсь туда вечерним поездом, только с утра в госпитале Зимнего закончу ещё кое-какие дела.

– Понятно...

 – Лиза, это лишь на Рождество. А Новый год проведем вместе! У тебя как раз будет время, чтобы выбрать нам для этого подходящее место и купить себе самое красивое платье... К тому же,  я и сейчас пока всё ещё здесь, – прибавил он заметно тише, совсем иным тоном, целуя её за ухом и плавно сдвигая свою ладонь на её животе вниз от того места, где она покоилась до нынешней минуты.

Следующее утро в госпитале удивило царящей вокруг суетой – заметно большей, чем обыкновенно. И это притом, что, благополучно проспав ежедневную планёрку, Басаргин шёл к докторской, можно сказать, окольными путями. И вообще старался добраться туда быстрее, не попавшись на глаза никому из руководства. Хотя, нервно оно обычно реагировало на подобные вещи лишь в отношении штатных госпитальных ординаторов, Артём Глебович же в штат не входил, а по-прежнему присутствовал в здешнем хирургическом отделении в статусе «звезды», приглашенной сюда лично директором Рутковским. Хотя, своим положением ни разу не злоупотреблял и уж тем более никак его не акцентировал. Не собирался и нынче. Да и вообще, если честно, торопился лишь затем, чтобы побыстрее начать и, соответственно, окончить работу. Как в перевязочной – операций у него сегодня не было, так и в ординаторской, где, как обычно, на столе ждала изрядная стопка недописанных вовремя протоколов и эпикризов. Тащить их за собой в новый год – а появиться здесь вновь Басаргин должен был лишь второго января, не хотелось.

 – Мария Фёдоровна! Сердечно приветствую! – Добравшись, наконец, до нужного ему помещения, Артём Глебович любезно раскланялся с доктором Блок, краткое липецкое знакомство с которой они с радостью возобновили с тех пор, как он начал периодически трудиться в этом госпитале. – Как ночка прошла, надеюсь, удалось хоть немного поскучать? – Шутливое пожелание «скучного дежурства» друг другу было у них с некоторых пор в обиходе.

 – Да какое там! – оторвавшись от истории, над которой до того усердно корпела, она лишь вздохнула и махнула рукой. – Всё, как обычно. Вот, как раз описываю. Ефрейтор Стасенко, из четвёртой, помните такого? С множественными осколочными нижних конечностей?

 – Кажется, что-то припоминаю... Не он ли на прошлом общем обходе просил  сохранить ему хотя бы одну ногу...  Иначе в их деревне, дескать, за него замуж никто не пойдет?

– Он самый и есть! Залихорадил еще вчера с утра. А к вечеру, как водится, до сорока. Ну, и следом и вся остальная симптоматика подтянулась: крепитация над раной, симптом шпателя...***

– Гангрена, стало быть... Да, дела! А ведь неплохо же шёл после первой ампутации, – сочувственно покачал головой Артём Глебович.

– Вот именно! И откуда она только взялась, чёрт её подери? – досадливо вздохнула Мария Федоровна. – Но что делать? Срочно взяла его в операционную в три утра... Лампасные разрезы по всей длине конечности, иссекла все поражённые ткани вокруг, сколько возможно... Чуть не до рассвета провозилась, а уверенности всё равно вот нет, что не ошиблась, когда не пошла сразу на ампутацию... Может, взглянете? Я очень доверяю вашему мнению!

– Конечно! Только переоденусь... – кивнув в сторону выгороженного уголка ординаторской, где скрывался большой шкаф с халатами всех докторов их отделения, Басаргин ненадолго исчез за ширмой. А ещё через пару минут они с доктором Блок уже шагали к палате, в которой нынче находился несчастный ефрейтор.

 – Мари, а вы не подскажете случайно, что тут у нас сегодня происходит? – бросив быстрые взгляды по сторонам и в очередной раз обратив внимание на явно повышенное встречное и попутное людское передвижение, спросил Артём Глебович.

 – А вы разве не знаете?

 – Клянусь!

 – Счастливый вы человек, доктор Басаргин! Живёте в обществе и умудряетесь, вопреки канону, оставаться от него свободным...

– Не предполагал, что вас могут интересовать подобные каноны, сударыня! – и верно, изрядно подивившись этой цитате**** из её уст, усмехнулся Басаргин.

 – А меня, сударь, интересуют на свете многие вещи! – весьма точно скопировав его интонацию, Мария Федоровна также коротко улыбнулась, а затем всё же пояснила, что имеет в виду Рождественский концерт для персонала и раненых, что состоится нынче в полдень в Аванзале. Где ещё накануне вечером установили огромную ёлку, которую сегодня с утра украшают вместе с самими помещением. – Отсюда и вся эта беготня. Говорят еще, будет присутствовать сама Императрица с двумя старшими царевнами, но это ещё точно неизвестно. Однако вы же понимаете...

 – Полагаю, что да. Хотя ёлка меня, признаться, удивила даже больше. Казалось, последние полтора года все эти германские обычаи у нас не в чести...

 – Ну так это у нас. А в высочайших кругах представления, вероятно, иные... К тому же, говорят, ёлку приобрели на средства, пожертвованные цесаревичем. И как ответить отказом на благородный душевный порыв ребёнка, да ещё и больного...

 – Безусловно, – согласился Артём Глебович.

А тем временем, и пришли. И дальше говорить на отвлечённые темы стало некогда.

– Что ж, уверен, что выбранная вами тактика – абсолютно и полностью верная. Я и сам поступил бы в этом случае ровно таким же образом,– спустя ещё четверть часа, подытожил он увиденное. – И, думаю, что если дальше всё пойдёт достаточно благополучно, матримониальные планы нашего ефрейтора таки получат шанс на воплощение в жизнь! Так что вы, Мари, большая молодец, что рискнули!

 – Спасибо вам, Артём Глебович!  – зардевшись от похвалы, доктор Блок посмотрела на него с искренней благодарностью. А потом, слегка замявшись, вдруг прибавила: – А я ведь прежде о вас совсем иначе думала... Позволите, может, раз уж мы здесь и сейчас наедине, одно предрождественское признание?

– Что ещё такое? – нахмурился он. – Только, бога ради, не говорите, что вы давно и безнадёжно в меня влюблены, Мари! Право, я этого не переживу!

 – Что?! О, господи!.. Ну, нет, не пугайтесь... Или же не надейтесь! Я никогда не была в вас влюблена! И точно уверена, что не буду!

Демонстративно смахнув со лба воображаемые капли пота, Басаргин облегченно перевел дух, заставив её в голос расхохотаться.

 – Дело в другом. Там, в Липецке, вы представились мне дремучим домостроевцем и, к тому же, жутким снобом. И теперь мне очень приятно принести вам по этому поводу свои глубочайшие извинения...

– Коллеги, а не рановато ли нынче для веселья? –внезапно послышался за их спинами скрипучий голос Рутковского.

 Откуда он здесь вдруг возник в эту минуту, было совершенно неясно.

 Резко отпрянув друг от друга, хотя определённо не делали и даже не говорили до этого абсолютно ничего неприличного, Мария Федоровна и Басаргин поприветствовали своего руководителя и замерли, почтительно опустив глаза.

Сам же Андрей Васильевич, окинув долгим пронзительным взглядом обоих по очереди, но, видимо, также не обнаружив ничего предосудительного, тем не менее, неодобрительно кашлянул и продолжил, обращаясь уже конкретно к Басаргину:

 – Вы ведь уже в курсе, любезный Артём Глебович, что нынче в Аванзале, ровно в двенадцать, у нас будет благотворительное праздничное представление?

 – Конечно, доктор Блок как раз мне об этом и сообщила... А до того мы с нею обсуждали сложный клинический случай. Ефрейтор Стасенко из четвёртой палаты, газовая гангрена...

 – Да, я помню сегодняшний утренний доклад Марии Фёдоровны... Ему стало хуже?

 – Напротив. Значительно лучше!

 – Так, в чём же цель консультации? А впрочем, как угодно. Я о другом хотел. Понимаю, что вы – не штатный ординатор, потому наши госпитальные  мероприятия не являются для вас обязательными...

«Ага, стало быть, вот он и упрёк за пропущенную планёрку!» – мысленно усмехнулся Басаргин, продолжая при этом сохранять выражение лица, невозмутимости которого позавидовал бы самый знаменитый игрок в покер.

 – И, тем не менее, хотел бы лично попросить вас присутствовать ныне на концерте.

 – Но...

 – Приедет Императрица Александра Федоровна с дочерями, уделит нам своё драгоценное время! Будет крайне неловко, если мы с вами – в ответ, не найдем возможности, чтобы проявить ей не только наши верноподданнические чувства, но и простую ответную вежливость.

 – Да, разумеется, – понимая, что возражать и объяснять что-то здесь попросту бессмысленно, Басаргин кивнул. – И, конечно же, я там буду. А пока позвольте откланяться. Не хотел бы более терять своего драгоценного времени, чтобы в означенный вами час успеть добраться до Аванзала.

*В.П.Филатов — выдающийся русский и советский учёный, офтальмолог, хирург, изобретатель, поэт, художник, мемуарист, академик, Академии медицинских наук СССР, доктор медицины, профессор. Один из основоположников отечественной трансплантологии и пластической хирургии

** Игнац Филипп Земмельвейс— венгерский врач-акушер, профессор, получивший прозвище «спаситель матерей» за обнаружение причин родильной горячки. Один из основоположников асептики, внедрил в медицине практику мытья рук и инструментов хлорной водой. Закончил свои дни в психиатрической клинике.

*** Специфические симптомы газовой гангрены.

**** «Жить в обществе и быть свободным от общества нельзя.» — В. И. Ленин «Партийная организация и партийная литература» (1905 г.)

Глава восьмая

С самого утра в городе поднялась лёгкая метель.

Из окна большой гостиной Маргарита Михайловна любовалась, как ветер, кружа в морозном воздухе снежинки, перемётывает сугробы с места на место. В этом обыденном для зимы действе было что-то завораживающее. Метель словно священнодействовала со снегом.

          Печи в доме пылали жаром, но, из-за множества высоких окон, в комнате всё равно было ощутимо прохладно. И, в очередной раз зябко поёжившись в своём форменном шерстяном платье, Марго пожалела, что не накинула на плечи шаль. Первый месяц зимы в этом году выдался морозным. И вот, казалось бы, она только что началась, а уже завтра – канун Рождества с его извечным обещанием чуда и ожиданием счастья...

Когда-то, помнится, и она тоже испытывала подобные эмоции всякий раз, когда очередной декабрь начинал неумолимо приближаться к своему исходу, и наступала суетная и хлопотная, но такая приятная пора! Вернутся ли когда-нибудь вновь эти времена? Да и возможно ли такое после всех нынешних людских страданий, из которых ей ежедневно доводится наблюдать теперь лишь малую толику, но даже этого хватает, чтобы сполна осознавать их масштаб?

Решившись пойти на службу в госпиталь, Маргарита искренне надеялась приглушить свою душевную боль, помогая тем, кто мучим физической. Но той, другой, боли оказалось так много, что поначалу она с трудом справлялась с обуревавшими её эмоциями.

Огромные помещения второго этажа Зимнего дворца, почти неузнаваемые теперь, были превращены в гигантские больничные палаты, сплошь заставленные койками. Бесконечные ряды кроватей с тяжелоранеными людьми... Направляясь к своему служебному посту, Марго не раз пыталась сосчитать их количество, но постоянно сбивалась. От этого становилось страшно.

Верно, поэтому первое время её до глубины души поражали храбрость и хладнокровие госпитальных сестёр милосердия. Но затем стало очевидно, что и у них это тоже часто скорее железная самодисциплина и выучка: ни при каких условиях не выказывать своего страха даже при виде самых ужасных ран и увечий.

Маргарите Михайловне видеть подобное воочию за эти первые две недели после окончания курсов, впрочем, пока не доводилось. Особо тяжёлых пациентов госпиталя расположили в Петровском зале дворца и койки их были отгорожены непроницаемыми для постороннего взгляда ширмами. А её место службы находилось в Александровском, где лежали бойцы с ранениями туловища и верхних конечностей. Сама же работа сиделки в дневное время заключалась скорее не в медицинских манипуляциях – их обычно выполняли профессиональные сёстры, а в том, чтобы оказывать раненым иную поддержку: отвлекать беседой от тяжких мыслей, утешать, писать письма домой за тех, кто не может по состоянию здоровья или же просто не обучен грамоте.

Совсем иное начиналось ночью, когда многим раненым становилось хуже, а на весь госпиталь оставались дежурить лишь две сестры, и увеличивать их количество в сменах, несмотря на  все  ходатайства руководства, как рассказала однажды Марго в их приватном разговоре Ольга Бобринская, никто не спешил.

Вот и выходило, что куда чаще рядом оказывалась ночная сиделка, коих, правда, тоже было наперечёт. Да и сделать для облегчения мук она могла не очень многое: подать страдальцу воды, поправить подушку, да повернуть на другой бок. Звать же на помощь без особой необходимости сестру, а уж тем более дежурного доктора – не приветствовалось. Как и в целом нарушать строгую служебную субординацию, невзирая на чины и титулы. Последние в стенах госпиталя не играли никакой роли, значение имел лишь личный профессионализм и добросовестность в исполнении обязанностей.

Свыкнуться с подобным для графини Кронгхольм оказалось сложнее, чем это представлялось на первый взгляд, однако постепенно она научилась не думать о таких вещах. Да и времени на рефлексии, по правде сказать, почти не оставалось: все душевные силы уходили на то, чтобы держаться с больными мягко и внимательно, утешать их, вселять надежду.

Впрочем, сегодня у неё был выходной. Хотя поехать днём в госпиталь всё равно придётся: примерно неделю назад всеобщее радостное воодушевление сотрудников вызвало известие, что в Аванзале, несмотря на нынешние обстоятельства, всё-таки поставят рождественскую ёлку. Также перед праздником ожидался очередной шефский визит Императрицы и двух старших Великих княжон. В связи с этим всем, видимо, у кого-то  и возникла идея, быстро оформившаяся во вполне конкретный план, устроить собственными силами госпитальных сотрудников небольшой «домашний» праздничный концерт. Разумеется, не в сам Сочельник, когда всем будет не до этого, а днем раньше. Тут же принялись выяснять, у кого какие имеются творческие таланты, и очень обрадовались, когда Маргарита Михайловна скромно призналась, что умеет играть на фортепиано. И потому могла бы исполнить для всех пару каких-нибудь известных пьес. А ещё аккомпанировать кому-то, если это потребуется.

Сразу же после окончания сегодняшнего концерта Марго намеревалась встретиться с братом и невесткой и провести вечер в их приятной компании. Тем временем, сюда, домой, привезут и установят праздничную ель. А завтра они с Николаем, как обычно, вместе её украсят. Завёрнутые в тончайшую бумагу и бережно переложенные ватой ёлочные игрушки в коробках уже ожидают своего часа на диване в малой гостиной: Вифлеемская звезда, которую, по традиции, прикрепят  к верхушке первой, блестящие стеклянные шары, многочисленные фигурки из папье-маше, золотистые колокольчики, которые уже завтра будут развешены на душистых ветвях вместе с яблоками, конфетами и обёрнутыми в блестящую фольгу орехами... Прежде каждый год к Рождеству покупались новые, по последней моде, украшения; выписывались из-за границы стеклянные игрушки и дрезденские картонажи. Но в этом от последних, разумеется, отказались в пользу отечественных, пускай те сильно уступали германским по красоте и качеству...

Раздумья о наступившем дне, невольно убежавшие уже и в завтрашний, предпраздничный, прервало появление графа Николая Карловича.

– Вот ты где спряталась! – воскликнул он весело, увидев  супругу замершей напротив одного из окон. – Что там столь пристально разглядываешь?

– Метель на улице, – не оборачиваясь, ответила Маргарита. – Не утихает никак, а мне уже совсем скоро из дому выходить...

– Хочешь, велю заложить для тебя наш экипаж?

– Да, пожалуй, – согласилась она, хотя обычно добиралась в госпиталь на извозчике, чтобы не выделяться среди прочего персонала. – Тем более что прежде я еще хотела в храм заехать.

– А домой сегодня во сколько вернёшься? – Николай Карлович встал рядом с женой и тоже мельком посмотрел в окно.

 – Вечером. Днём встречаюсь в городе с Родионом и Ларой, чтобы выбрать подарок для Тины. Ума не приложу, что можно подарить такой малютке!

– Действительно, это непросто придумать, – сочувственно кивнул граф, но затем вдруг лукаво улыбнулся и совсем иным тоном прибавил, чуть понижая голос: – А можно узнать,  чего бы больше всего хотелось в подарок на Рождество моей... дорогой малютке?

 – Отсутствия фальши, – почти молниеносно откликнулась Маргарита, одновременно уклоняясь от очередной мужниной попытки осторожно обнять её за талию. – И искренности в отношениях.

– Боже мой, Марго! Да я же ведь и так абсолютно с тобою искренен! – простонал он тоном обиженного юноши. – Сколько можно казнить меня за один – единственный проступок?! Я более не могу так жить!

– Неужели?! – саркастически рассмеялась она. – И чем же, позвольте узнать, вас так не устраивает ваша нынешняя жизнь? Всё-то ведь в ней для вас прекрасно разрешилось и устроилось! И даже я по-прежнему рядом с вами!

– «Рядом»  не означает «вместе», Марго, – с горечью заметил граф. – Поверь, я  очень скучаю по нашим прежним временам!

– Однако я не обещала, что они вернутся, когда вновь переехала в ваш дом. И по-прежнему не уверена, что всё между нами когда-нибудь станет так, как было раньше. Прежде всего, потому что теперь другая жизнь у меня самой, если вы вдруг не изволили этого заметить...

– Отчего же! Последнее как раз настолько очевидно, что я даже иногда жалею о том, что позволил тебе работать в госпитале... – парировал граф.

Вновь быстро взглянув на мужа, Маргарита Михайловна попыталась было понять, что на самом деле значат его слова: простую досаду, или, может, попытку скрытой угрозы однажды отозвать свое разрешение?.. Но думать об этом – причём, почти в тот же самый миг, – стало настолько скучно, что, вместо соответствующего уточняющего вопроса, она лишь вздохнула и покачала головой:

– Давайте не будем ссориться, Николай Карлович! Лучше распорядитесь поскорее насчёт экипажа. Меня ждут. А я уже почти опаздываю.

Посетив церковь, госпожа Кронгхольм, как и рассчитывала, сразу же отправилась в Зимний дворец. По заснеженному Невскому проспекту грохотали фургоны с припасами, вереницей шли извозчичьи сани, экипажи, многочисленные кареты «Скорой помощи». Это была уже вполне привычная картина столичной жизни.  

Вскоре въехали на Дворцовую набережную – вход в госпиталь был отсюда, через Главный подъезд и Иорданскую лестницу. Не доезжая до здания дворца, Маргарита Михайловна отпустила экипаж и далее пошла пешком, с наслаждением вдыхая свежий морозный воздух. Метель к этому времени заметно ослабела, и снова почти улегшийся на  землю снег приятно поскрипывал под её тёплыми сапожками.

Предъявив на входе своё именное удостоверение, Маргарита Михайловна осторожно поднялась по обшитым скользковатыми досками ступеням лестницы, на ходу отряхивая снег со своего пальто.

Оставив его затем в комнате сестёр милосердия, располагавшейся в жилой части дворца, она осталась в форменном, хотя и без нашивок, коричневом платье, поверх которого надела белый парадный передник, а голову покрыла таким же белоснежным крахмальным апостольником. После чего, перекинувшись парой фраз с одной из оказавшихся здесь в это же самое время знакомых, отправилась в Аванзал.

Там уже нарядили огромную, почти до потолка, ёлку. А прямо возле неё красовался прекрасный рояль «Becker». Марго могла бы поклясться, что ещё вчера его тут не было.

– Слышал, его доставили сюда из библиотеки Его Величества, – внезапно произнёс за её спиной чей-то тихий голос.

Графиня оглянулась: прямо позади неё стоял крепкий высокий мужчина средних лет, один из здешних врачей, лицо которого она смутно помнила, а вот имя узнать ещё не успела.

– Неужели? – удивилась она и, кивнув в сторону инструмента, просто, чтобы поддержать разговор, спросила: – А вы тоже сегодня будете играть?

– Нет, увы, не обучен! – вздохнул он, с улыбкой разводя руками. – Пою лишь немного, да и то скорее для души, когда бывает время. А с последним, как вы понимаете, сейчас сложно... Однако попросили вот  выступить, и отказать было неловко.

– Что ж, с удовольствием послушаю ваше пение, доктор... – Она выразительно посмотрела на мужчину.

– Аглинцев, Константин Данилович. Хирург. А вы, сударыня?

 – Маргарита Михайловна Кронгхольм, – представилась она и посторонилась, пропуская группу мужчин в белых халатах. Лица их были усталые, но довольные.

– А! – удивлённо наморщив нос, воскликнул Аглинцев. – Так, значит, именно вы и есть та загадочная особа, которая должна мне сегодня аккомпанировать?!

– Выходит, что так... Хотя, мне о вас и вовсе не сказали, – прибавила Марго и усмехнулась. – Что ж, это уже не важно. Сообщите лучше, что вы намерены исполнить, мне необходимо понять, знаю ли я эти произведения?

– То есть ноты вам, выходит, тоже не дали? – Аглинцев покачал головой. Маргарита Михайловна же в ответ лишь чуть пожала плечами. – Да уж, положение... Вообще, я думал спеть «Гори, гори, моя звезда» и «Очаровательные глазки»...

–Тогда все в порядке, уж эти-то две вещи мне точно известны! – обрадовалась графиня. – Так что и ноты не нужны, смогу сыграть по памяти, а если понадобится – сымпровизировать!

– Очень, очень рад! Не хотелось бы, знаете ли, выглядеть глупо при  всем честном народе нашего госпиталя...

– И если бы только при нём, доктор! Вы разве не слышали, что нынче у нас ждут с инспекцией Императрицу Александру Федоровну и Великих княжон?! Разумеется, они будут присутствовать и на концерте!

– Час от часу не легче! Тогда уж вы тем более не подведите, Маргарита Михайловна, душенька!

– Я очень постараюсь, Константин Данилович! Можете не сомневаться! – самым серьёзным тоном уверила его Марго. – Но, думаю, хотя бы одна репетиция нам всё равно точно не помешает! – прибавила она, тотчас усаживаясь за инструмент и поднимая блестящую лакированную крышку над его клавиатурой.

Пел Аглинцев, в самом деле, совсем недурно. Приятный баритон, хотя и без всяких претензий на профессиональное мастерство, однако в подобном не было и необходимости. Подумав об этом ещё тогда, когда впервые его услышала, во время концерта Маргарита окончательно утвердилась в своей мысли. Успех у публики, коей, к слову, собралось, так много, что не всем даже хватило стульев, а потому пришлось смотреть представление стоя, был всё равно обеспечен.

Когда объявили их первый общий номер, Марго вслед за доктором вышла из-за ширмы, исполнявшей сегодня ролькулис, слегка поклонилась публике, села за инструмент, и сыграв вступление, на миг замерла, давая  солисту знак начинать. И вот он запел: глубоко, проникновенно, с душой – иными словами, именно так, как и требовал этот всеми любимый романс, о котором часто говорили, что он есть самая любимая песня Императора Николая Александровича. Так это или нет, доподлинно ведали, конечно, лишь те, кто знал его лично. Но, выжидая, пока утихнут аплодисменты в паузе между двумя номерами, Марго успела заметить, что Государыня, занимавшая вместе с царевнами и несколькими людьми из своей свиты почетные места в первом ряду, определённо удовлетворена их выступлением. Это было лестно осознавать ещё и оттого, что многие в обществе, в том числе и сама  графиня, знали: царица – отменная пианистка, и в её покоях в Зимнем даже имеется роскошный личный «Шрёдер», подаренный супругом ко дню  рождения.

Не меньшую общую благосклонность, меж тем, снискали и «Очаровательные глазки». Этот романс Константин Данилович исполнял с иным настроем: лиричнее, мягче, и не без некоторой нотки самоиронии. Что особенно хорошо и интересно прозвучало на контрасте с глубоким драматизмом предыдущего, потому и здесь, сразу после финального аккорда, доктор вновь имел продолжительную овацию, под которую, благодарно кланяясь, и покинул импровизированную сцену, уступив её следующей участнице представления, одной из сестер милосердия, с чувством продекламировавшей всем известное стихотворение Хомякова «В эту ночь».

Ну а дальше к роялю вновь вернулась Маргарита Михайловна. Теперь ей предстояло исполнить сольно две пьесы подряд. Первая была «Святки» Чайковского, одна из самых любимых ею у композитора. А затем – небольшой, но совершенно очаровательный вальс «Ёлка»*, слава которого давно уже успела затмить известность оперы, для которой он когда-то был написан.

Выступать перед таким количеством слушателей в качестве солистки Марго прежде ещё не доводилось, поэтому она немного волновалась. Впрочем, стоило пальцам коснуться клавиатуры, и волнение тотчас исчезло, уступив место абсолютно понятному каждому, кто хоть когда-нибудь всерьёз занимался музыкой, удовольствию от игры на прекрасном инструменте. Забыв обо всем и обо всех, Маргарита отдалась ему полностью и самозабвенно. И потому даже немного удивилась, услышав в свой адрес не только аплодисменты, но и восклицания «браво!».

Слегка раскрасневшись от столь щедрых похвал, она встала из-за инструмента, чтобы искренне всех поблагодарить, но, едва бросив взгляд «в партер», внезапно опешила. Во втором ряду, прямо позади высочайших особ, сидел – и чуть улыбался, глядя прямо на неё, тот, кого она уж никак не ожидала здесь увидеть!

Сердце в груди на миг замерло, а потом отчего-то пустилось в сумасшедший галоп. Поспешно отведя взгляд – и только после этого хоть немного справившись с собой, Маргарита, наконец, раскланялась, а потом сразу же быстро юркнула за «кулису». Где её, по сию пору, оказывается, караулил Аглинцев:

– Маргарита Михайловна! – подавшись навстречу, шёпотом, чтоб не мешать следующему «артисту», воскликнул он. – Позвольте вас поблагодарить! Вы прекрасный музыкант! Я искренне восхищён вашим талантом!

– Спасибо, взаимно, – рассеянно кивнула графиня, продолжая думать совершенно об ином. Но, сообразив, что выглядит, должно быть, несколько странной, после секундной паузы, все же прибавила: – Было очень приятно вам аккомпанировать. Однако мне уже нужно идти...

– Как же, куда?! А вы разве вы не останетесь на праздничный фуршет в ординаторской? – удивился тогда доктор. – Будут только свои... – ещё больше понижая голос, подмигнул он, думая, верно,  что её смущает возможное присутствие августейших особ.

– Простите, но нет! Меня ждут неотложные домашние дела!

– Тогда не смею вас задерживать, сударыня! – разочарованно вздохнув, Константин Данилович отступил чуть в сторону, уступая ей дорогу. И Маргарита уже двинулась было к выходу, но затем обернулась и также шёпотом спросила:

– Скажите, а там, во втором ряду... это ведь доктор Басаргин? Верно?

– Да, он самый, Артём Глебович!

– Не знала, что он тоже служит в нашем госпитале... 

– Да, и причём, уже довольно давно! И здесь, и в своей больнице Святой Марии Магдалины... Вы с ним  знакомы?

– Нет, просто слышала о нём от своей родственницы, – быстро покачала головой Маргарита и, ничего более не объясняя, вновь заторопилась покинуть Аванзал.

*«Ёлка» — камерная опера В. Ребикова ( 1903 год)