Карта ролевой игры "Сумерки"

Не люблю Америку. Не по вкусу мне эти земли потомков ссыльных, каторжников и прочих авантюристов всех мастей. Не люблю.. возможно потому, что местная вседозволенность услаждает мой дух так же, как благородная европейская беспринципность тешит мой разум. Впрочем, терять, едва ступив с трапа, всю консервативность и сдержанность, присущую истинному жителю Старого Света и эгоистично следовать на поводу своих порывов вполне позволительно древнему и безумному вампиру, к тому же обремененному немалым грузом всяческих причуд.
То ли дело Леди Хайди.
Северная Америка обладает неизъяснимым свойством даже самых разумных женщин опутывать тенетами безрассудства. Отвратительная бацилла эмансипации носится тут в воздухе, поражая самые ответственные участки дамского мозга, такие как добропорядочность, верность и послушность, при этом как ни странно оставляя вполне жизнеспособными и тщеславие, и хитрость, и истинно девичью наивность.

Вот сейчас, к примеру, Хайди всерьез полагает что расстояние в полтора шага достаточно, что бы сверкая своей обнаженностью вставать в гордые позы и тем более подначивать меня на ревность? Или, может быть, я неверно трактую ее слова?

- Как вам будет угодно, - склонил голову, намечая поклон. За окном громыхнуло и, показалось, будто в самые плиты балкона ударила ветвистая молния. Дождь отчаянно просился в тепло, стучась тяжелыми каплями в стекло. – Учитывая обстоятельства, полагаю, в холле будет достаточно публики. Может, кто-нибудь из них даже сжалится и одарит вас пиджаком или рубашкой.
Если хочется сохранить дистанцию, то нужно отступить. Не на шаг, не на два, а, к примеру, подняться на полторы приступочки к импровизированной сцене. Присесть на мягкий стул, откинуть крышку, бережно коснуться черно-белых клавиш. Прикрыть глаза ресницами, что бы не видеть как убогость белоснежности рояля крикливо пытается соперничать с лилейной белизной ее кожи. «Нужно подарить ей цветы. Целую охапку крупных тяжелых лотосов, и плевать на символику. Орхидеи и розы не для Хайди».
Вкрадчиво, предостерегающе вливалась музыка в рев бури, вплетая ноты в общую симфонию. У русских своеобразное чувство гармонии. Тревогой выразить нежность. Натиском – заботу. Легкостью – горечь расставания. Тишиной – триумф.
- Знаешь, Хайди, у ревности множество цветов и вкусов. Она всепоглощающа. Она маняще глубока как самая черная бездна. Ревность по сути своей и разрушительной силе своей сродни мести..Вот только сладкое яство это не бывает холодным. Не бывает рассудочным. Я очень боюсь этого чувства, Леди. – что доходчивее – прямой взгляд в глаза или осторожная пляска теней на мраморной отстраненности статуи? Что достучится быстрее, а что окажется серьезнее? – Если я когда-нибудь Вас полюблю, заклинаю, не повторять теперешних ваших экспериментов. Я не могу ручаться за себя.
И хватит об этом. Как хватит думать о том, что визит в эти земли за несколько часов успел растерять всю свою прелесть и актуальность. Моринези от встречи отказалась, и если в этом еще можно настоять, то предполагаемая искренность упущена. Она до сих пор считается членом семьи, а значит, все методы дознания применить не возможно. Так что остается разве что действительно сходить в оперу.. и может даже получить от этого удовольствие.

Вашингтон.. Отель Ритц-Карлтон.

Вампиры не бледнеют, не краснеют и не задыхаются от ярости. Да и неизменный всплеск адреналина у вампира возможен разве что в желудке. Жидкость в наших жилах – очень медлительный и очень равнодушный яд.
Вампиру чужда человеческая мораль. Поверьте как профессионалу в области тонких материй, те, из нашего племени, что якобы ратуют за гуманность, на самом деле, только извращенно тешат этой буффонадой свой эгоизм. Не более того.
Вампир не может быть грешен. Опороченные одним фактом существования подобной пищевой цепи, сородичи мои не подсудны догмам человеческих ценностей. Мы другая ветвь эволюции, со своими законами, особым физиологическим и психическим устройством.
Но, то ли по старой памяти, то ли из зависти, то ли из ложной скромности и потаенных комплексов мы отчаянно стремимся быть похожими на людей. Сублимируем их чувства. Как в тесное платье впихиваем себя в их этические нормы. Оперируем их системой мировосприятия, их понятиями нравственности и порока.
В действительности, вампиры всего лишь самые великие пересмешники.

- Восхитительно. – музыка оборвалась и горестно затихла в перешептывании штор и картин. – Мужчина, добившийся сердца своей любимой женщины для другого, воистину компетентен в вопросах ревности. Жаль, что так рано умер. Может быть, поживи длинноносый подольше, научился бы распознавать любовь от влечения, уважение от симпатии, а трусость от благородства.
Вампир удивительнейшее создание природы и самая жестокая шутка богов. Сохраняя иллюзию вечной статичности, нет существа более изменчивого. Если оперировать аллегориями, то истинный вампир подобен пустыне – бескрайние просторы одного и того же песка в постоянном хаотическом движении, схоронившего в себе ни одну цивилизацию, и бестрепетно поглощающий все новые.
Что случается, когда встречаются две пустыни?
Я наблюдал, как она одевается и старался сдержать улыбку: все-таки скромность и целомудренность присуща детям ее времени даже не на уровни крови. Она бессознательна. Жаль, конечно, что пропал редкий спектакль, но уловки и пустые обещания часть шарма Хайди.

- Займите портье чем-нибудь другим. Я вполне могу сам оказать вам услугу и занести чемодан. Все равно, в ближайший час совершенно нечем заняться, - разве что прочесть ей пространную лекцию об особенности отношений эмпата и человеческих чувств, а так же философски порассуждать кто богаче: обладающий и нелюбящий или любящий, но не обладающий объектом своей любви. Только вот первое она опять не услышит, а ее позицию по второму вопросу я уже и так знаю. Да и выбирая между пустым сотрясанием воздуха и благоухающей женщиной в вечернем наряде, не по-мужски предпочту женщину, - Если будешь выходить из отеля – не забудь прихватить зонтик. На улице несколько сыро.
Интересно, что чувствует отец взрослой самостоятельной дочери? Глядя на гибкую спинку, решительно направившуюся к выходу, подумалось, что в подобных ситуациях - ничего хорошего.
Никогда действительно не был в родительской шкуре. Полагаю, это был бы любопытный эксперимент.
И раз уж женщина сама решила развести нас по углам, то… почему бы на отдыхе всерьез не представить себя в новом качестве, а?

Ударов на самом деле было два. От первого бедняга отлетел от двери и бесформенной слабостонущей кучей замер на полу. Второй принадлежал его сожительнице, воинствующей азиатке, без лишних визгов предельно метко запустившей мне в голову вазой.
Надо признать, оба удара достигли своей цели. Раздражающий меня человек харкал на светлый ковер кровью и кусочками разорванного сломанными ребрами легкого; промокшие волосы мои, плечи, и лужу на полу россыпью украшали свежие цветы и фаянсовые черепки.
У меня действительно был свободен целый час – что бы одеть смокинг, отутюженный отельной службой, и привести себя в надлежащий вид требуется всего пара десятков минут, так что в оставшееся свободное время я решил навести визит вежливости тому самому «чувству глубокого раскаяния». Не стоит поминать всуе мою жену, даже если никогда не доводилось встречать ее при жизни.
Это будет веселый час.
Когда вампир голоден, его зрачок отливает алым. Взгляд в таком состоянии, в полутьме комнаты, разбиваемой сверканием молний за окном получается особенно выразительным. А если потушить свет и запереть дверь, то даже вполне комфортабельный американский номер может стать похожим на любимые итальянские казематы.
Разговоры, разговоры, разговоры. Бесконечные тенета слов. Как они мне надоели за последние три тысячи лет. Цивилизация принесла как чуму на крысином хвосте беспрестанные диалоги и согласования. Интриги и мелочные споры. Было бы о чем.
Убивать человечину ради того что бы поужинать или продемонстрировать свою физическую силу – нелепо. Приятнее сидеть в темноте в мягком кресле, цедить из чайной чашки кровь, ковырять из живой жертвы десертной ложечкой мягкую и удобоваримую легочную плоть, не мигающее смотреть на сжавшуюся у стены женщину, смакуя нутряной животный ужас ее как аперитив.
Каждый питается по-своему.
Что случается, когда встречаются две пустыни? А когда одна из них прекрасная женщина? Что можно совершить над ней, не заклеймив себя позором и не обделив при этом себя? Окружить. Сделать малую жаркую землю частью своей, сердцем своим. Защитить от беспокойных ветров. И когда надоест - поглотить. Обладать же можно не любя, не так ли?
Буря за окном стихала, оставляя за собой дождливые следы. Я постепенно наедался, женщина впадала в дурное оцепенение, мужчина у ног моих качался на волнах болевого шока. И только горячечный шепот пропитывал стены, предвещая еще долгие-долгие годы в дождливой тишине мерещиться будущим постояльцам загадочным и мистическим словом: «Ёкай».

Какая буря в стакане воды! Как тут у вас интересно, бразильское "мыло" нервно комкает платочки.....
Граждане "сумеречные", вы на " Тайде" не раззорились? А то смотрю все стараются срочно обелиться и по-максимуму облить грязью пару-троечку "козликов".
А дело-то, в принципе, только в ваших личных тараканах.
Фридеш, волчонок, мы безусловно верим тебе что ты оказалась невинной жертвой корифеев Сумеречной саги, тебя запутали, оболгали и ввели в заблуждение. Ты игрок с потенциалом, жаль только выбрала не ту стезю. В лесах доморощенным Яго не развернуться.
Кстати, истории переписок сохраняются не у одной тебя, и стоит ли кому-нибудь объяснять какой можно при толике желания слепить колаж, пропустив/удалив или просто переставив порядок слов в вырванных из контекста фразах?
Сэм, ты и так все знаешь) Главное - прекрати оправдываться) Вера в преобладание лучших человеческих качеств в небезразлиных тебе людях когда-нибудь сильно прищемит твой пушистый хвост. Но именно этим ты мне особенно дорог, чернявенький!
Эдвард. Будешь знать как поминать меня в прощальной речи) Как ни странно, но ты сам виноват в сложившейся ситуации. Если ты столько раз обжигался на подковерных каверзах то зачем ты продолжал общение с этим человеком? На наивного мальчика ты не похож. Сам выбрал - так теперь имей мужество наслаждаться... И еще страннее, потому что никогда не думал что буду говорить это тебе, ты прекрасно знаешь Феликса, его импульсивный, вспыльчивый и обидчивый характер. И если он тебе важен как друг и человек, не торопись решать за него кем он тебя считает.

Верить всему что о тебе говорят за спиной, тем более самому мерзкому и плохому... ну кто мы, как не маленькие дети? Хочешь знать чье-то мнение о себе - спроси в лицо.

*смиренно жду нового витка дебатов* скандалы склоки ссоры - вот он рай обетованный..

Вашингтон.

Запах сигары может быть приятным. Особенно когда гаванский табак смешивается с ароматом выдержанного в дубовой бочке коньяка и горьковатым дыханием швейцарского шоколада.
Вид тлеющей в хрустальной пепельнице сигары может доставлять эстетическое удовольствие. Особенно когда прихотливо изгибающийся сизый дымок как ладонь обнимает стекло бокала, а медленно тлеющие пасленовые листья зажигают в янтаре напитка алые искры.
И не важно при этом что я не пью, не курю, а вкус любого шоколада мне совершенно не знаком. Просто я педантичен до мелочей, когда разыгрываю из себя человека. Старая инквизиторская привычка. Не пьешь – так смочи кончики пальцев в вине, как женщины духами начерти влажные линии у висков, за ушами, впадинке ключиц, запястьях. Остальное частично слей в канализацию, частично оставь на виду. Не куришь – впитай духовитую сигарную пряность в одежду, волосы. Излишки пепла смой водой или отдай на растерзание ветру. Не ешь – спусти коричневые сладкие комочки в раковину и хаотично раскидай кусочки золотистой фольги. Это так просто, что делается почти машинально, между повязыванием шелкового платка-галстука и застегиванием запонок.
Иллюзия жизни.
Хайди не опоздала.
Шелк, кружево и воздух. Естественность. Изящество. Шарм.
Платье как футляр обхватывало ее стан. Шелест шлейфа глушил дробь каблучков. А отсутствие украшений всего лишь подчеркивало главную драгоценность – саму блистательную женщину. Она не стала невинней. Терпкая аура соблазна не стала меньше давить на грудь и бить по чувствам, но..появился лоск. Изыск, практически утерянный современным поголовием вампиров. Сопровождать такую женщину честь. Хоть в оперу, хоть на великосветский прием, хоть в ад.

Заблуждение. Неуверенность. Кисловатое желание досадить. И тонкий вишневый вкус влюбленности. Нет. Увлеченности.
Смешно анализировать эмоции, когда точеные прохладные ладошки блуждают по груди. Нелепо воспринимать то, что слышишь всерьез, когда запах ее кожи смешивается с ароматом ее духов и пьяным духом коньяка.
Проще перехватить ее руку, пока она не сбежала далеко и потереться о тонкие пальчики щекой. Проще почти незаметно придвинуться еще ближе, зажимая ее между собой и не широким, не удобным и вообще каким-то не внушающим доверия гостиничным столом, претендующим на звание антиквариата. Проще выражать восхищение ее нарядом долгим медленным поцелуем, чем нагромождением пустых слов, половину из которых не услышат. Проще и, несомненно, приятнее ощущать под ладонью ее спинку, бедрами ее бедра, грудью ее грудь.
Кажется, это становится любимым средством избежания ненужной полемики.
Слишком хорошее настроение что бы спорить.
- Утверждения требуют доказательств, – коснулся губами ее чистого прохладного лба, нос пощекотали мягкие светлые завитки, освобожденные от заколок и лаков, - Не голословных, подобно заверениям в верности и чести безусых мальцов. – Обнять ее обнаженные плечи и медленно, словно разрывая по живому кожу свою и сердце свое, отстраниться. Она сама все решила. – У вас будет время подумать об этом, пока я буду наслаждаться классической музыкой.
За дверью оказалось настоящее чудо. Я таких девочек лет сто не видел. Черные кожаные башмачки с серебряными гвоздиками и маленькими подковками, белые колготочки, темно-синее бархатное платье с широким черным атласным поясом и бантом на пояснице, белоснежный кружевной воротник-апаш, упругие светлые кудряшки, подколотые над розовыми маленькими ушками и огромные в пол-лица голубые глаза. Поднятые на меня в какой-то невероятной смеси испуга, замешательства, надежды и искреннего детского восхищения.
Я утонул и совершенно потерялся в этих глазах. Когда-нибудь, когда настигнет сердце слезливая сентиментальность, я может быть расскажу о своем отношении к детям, о сокровенных мечтах своей ушедшей жены, о количестве благотворительных детских домов, о всех тех маленьких человечках которых выпестовал за долгие долгие века и тех кого запытал в застенках, о тех кого сжег и кого получал путем кропотливой селекции. Может быть. А пока колено преклоняется само, так что бы наши лица оказались на одном уровне.
- Мисс Мелани, для меня честь разделить с вами этот вечер.
- Милорд, - поговорило чудо и сделало книксен, - Леди Хайди сказала что бы я составила вам компанию.
- Леди Хайди очень заботлива. Как жаль что она не очень хорошо чувствует себя, что бы разделить с нами восторг от соприкосновения с искусством. Прошу вас, мисс.
Ее затянутая в крошечную кружевную перчатку ручка была мягкой, теплой и.. влажной. За окном шелестел дождь, грозивший затянуть свою колыбельную до утра.
Безответственная хищная.. вампирша. Нежить, что с нее взять? Разве что небрежно брошенное на спинку кресла пальто. В которое можно тщательно закутать ребенка, а потом пристроив девочку на сгиб локтя, наконец-то отправиться слушать оперу.

«Аида» ускользала в дождливой дымке.
Мы не должны были встретиться. Уже давно в хороших отелях для подобных целей используется хозяйственный выход. Но, то ли дело было в минувшей буре, то ли американское равенство достигло тех пределов что выносимое через парадный холл еще подающее признаки жизни тело уже не повлияет на имидж гостиницы, но на какой-то миг наши взгляды пересеклись.
Она схватилась за горло и скорее прохрипела чем прокричала безликое «Ёкай». В черных восточных глазах бился смертный ужас.
Глупо и безалаберно питаться там, где живешь. Но так увлекательно.
Спускаю девочку на пол, провожу пальцем по круглой щечке, слыша как уже топчут за спиной форменные ботинки мраморные плиты.
- Мисс Мелани, вы любите шоколад?
- Люблю, Милорд, но мне его не разрешают.
- Эту несправедливость легко исправить, мисс. Прошу вас поднимитесь обратно в номер и скажите Леди Хайди угостить им вас. А еще передайте ей что по некоторым причинам я не смогу сопровождать вас. Уверен, она сможет позаботиться о том, что бы такая прелестная юная мисс не осталась без оперы этим вечером.
- Но вы сказали, что Леди нездорова.
- Леди очень добра. Бегите мисс, иначе вы можете опоздать к началу.
Пальто волочилось, подметая пол рукавами. Задорные кудряшки прыгали в такт цокоту подковок. А в мой затылок уже дышали нетерпеливые и взбудораженные полицейские. Интересно, они прямо сейчас наденут на меня наручники или все же сначала представятся?
Оборачиваюсь и тихо осведомляюсь:
- Что вам угодно?
- Инспектор О’Нелли. Вы могли бы ответить на несколько вопросов?
- Задавайте.
- Не здесь. Проедем в управление.
Я не стал спрашивать, что будет, если я откажусь. Азиатка еще билась на полу, содрогаясь то ли в конвульсиях припадка, то ли просто в истерике, и пару медиков ничего не могли с ней поделать. Под высокими потолками в ярком электрическом свете метался ее голос, и оставалось надеяться, что среди любопытствующих, образовавших два ровных круга «отчуждения» не затесался какой-нибудь репортер.

Служебные машины столь же маленькие и тесные как столичные такси. Тем более, когда приходится как-то устраиваться на заднем сидении и когда тебя ненавязчиво подпирает плечом бдительный оперативник.

Современные тюрьмы непрочные, светлые и сухие. А так же очень шумные. Бутафорские какие-то.
Серый цвет стен на психику не давит, прикрученные к полу стулья вполне уютные, а широкое во всю стену зеркало слишком хорошо пропускало эмоции соседей, что бы заподозрить за ним бетон.
В одиночестве я посменно созерцал то носки своих ботинок, то следил за поведением наблюдателей так, будто мог видеть сквозь предметы.
Ожидание затягивалось. Понимаю, что вначале устанавливалась моя личность, составлялся примерный сценарий беседы, а может быть, даже предварительно опрашивалась пострадавшая, но однообразие интерьера начинало надоедать. И как следствие, я терял терпение до льдистой вежливости.
Когда инспектор наконец-то снизошел до меня, при исправном кондиционере в дознавательской можно было хранить дичь.
Он устраивался основательно. Долго раскладывал бумаги, надписывал папку, заполнял бланки. Его нервозность компенсировала мне это.
- Ваше имя?
- Маркус Галактион, - тщательно выверенная заминка, говорящая то ли о неуверенности, то ли о заносчивости, - Герцог Волтури.
- Герцог?
- Волтури древний европейский род, не раз перемешавший в своей генеалогии многие королевские династии. – Вспомнить хотя бы происхождение Джейн.
- Возраст?
- Тридцать семь лет.
- Выглядите моложе.
- Это не комплимент.
- Это факт. Пластика?
- Контузия. Нарушение работы гипофиза. Пониженная температура тела, анемия.
- Контузия? Несчастный случай?
- Боевая операция и молодость в иностранном легионе.
- Вы же герцог?
- Титул не избавляет от глупости.
- Вы знакомы с Ким Ю Хин и Кан Су Джином?
- Не довелось.
- Вы осведомлены о происшествии?
- Нет.
- Вы проживаете в отеле Риц?
- Сегодня въехал.
- Вы знаете почему потерпевшая Ю Хин указала на вас?
- Она это сделала? Нет.
- Вы гражданин Америки?
- Нет. Италии.
- Когда вы прибыли в США?
- Сегодня.
- Цель прибытия.
- Туристическая поездка.
Он пошуршал бумагами, я поизучал зеркальную стену напротив. Знаю, встретился взглядом с наблюдателем, потому что даже в эту серую убогую комнатку донеслись отголоски его мимолетной паники. Точнее ее. Следователь или судебный психиатр?
- У вас очень интересный цвет глаз, Маркус.
- Это относится к делу, инспектор?
- Ответ на вопрос для вас затруднителен?
- Не то что бы, - легкое пожатие плечами, - Просто несколько неприятен. Видите ли, наш род очень богат и соответственно очень стар даже по европейским меркам. Столетий пять назад, вопреки папским эдиктам, у нас в ходу были близкородственные браки, что не слишком благоприятно сказалось на генофонде. Мой цвет глаз – признак вырождения породы. К счастью, единственный. Вас интересует что-то еще?
- Не надо сарказма, мистер Волтури. Я не задаю бесполезных для следствия вопросов.
- Я абсолютно серьезен, инспектор. Если вас будут интересовать еще какие-то мои физические данные – вам могут переслать копию моей медицинской истории. Это значительно облегчит работу следствия.
- Вы католик?
- Не слишком ревностный.
- Страдаете психическими расстройствами?
- Я контуженный. Наблюдаюсь у психиатра. Отклонений нет.
- Вы агрессивны?
- Соответственно темпераменту. Скорее вспыльчив.
- Вы путешествуете один?
- С родственницей.
- Степень родства?
- Близкая.
- Вас задел мой вопрос?
- Скорее, он неприятен.
- Почему?
- Воздержусь от ответа.

.. современные тюрьмы многое утратили от невозможности применения физических методов дознания. Хорошая пытка лишает сна не только подозреваемого, но и дознавателя. В нашем случае это хоть как-нибудь уровняло бы шансы. Время близилось к утру, мы по-прежнему играли в кошки-мышки, инспектор заливал себя растворимым кофе, я радовался отсутствию окон, а результат был все так же неимоверно далек.
Интересно, Хайди пошла в Дом Оперы?

Вашингтон.

«Осада Иерусалима».

Разговор блуждал по кругу. Инспектор спрашивал, я отвечал. Лаконично, максимально подробно, не делая ни единой попытки контратаки и даже не интересуясь главным – а что собственно произошло и при чем тут сын Дома Волтури? Знаю, что именно этот факт выводил его из себя больше всего.
- Вы часто бываете в Вашингтоне.
- Нет.
- А в южной Корее?
- Был, один или два раза. На деловых переговорах.
- Как вы относитесь к людям желтой расы?
- Точно так же как и к негроидным.
- И как же?
- Безразлично.
Он пил кофейную бурду литрами, я временное затишье в словесной стрельбе предпочитал проводить за рассматриванием собственного маникюра.
- Вы расист?
- Нет.
- Вы употребляете наркотики?
- Только в лечебных целях.
- На вас есть заведенные уголовные дела?
- Несколько. Угон. Превышение скорости. Превышение пределов допустимой самообороны.
- Вы несли по ним уголовную ответственность?
- Нет. У меня хорошие адвокаты.
Подозреваю, что после нескольких часов такой беседы О’Нелли был готов засадить меня на ближайшие десять лет только лишь за один напевный итальянский акцент в ленивом безупречном английском.
Он шуршал бланками, трижды выходил – дважды справить нужду – пахло мылом и сопревшим бумажным полотенцем, один раз явно на консультацию в «зазеркалье». Первые два раза составили в совокупности двадцать три минуты, последний – сорок одну. Каждый раз я честно закрывал глаза, складывал руки на груди и считал секунды про себя. Я ждал когда он задаст главный вопрос, на который я отвечу, разумеется…утвердительно.
- Вы когда-нибудь убивали людей?
- Да.
- Во время службы?
- Да.
- После?
- Да.
Но у следствия не было никаких улик, кроме показаний женщины находящейся в состоянии аффекта. Ни отпечатков пальцев, ни сально-потовых следов, ни какого либо другого генетического материала, ни четкой записи с установленных в коридоре каждого этажа камер. Ни-че-го. Кроме слова «Ёкай» и моего молчаливого желания сознаться.
Поэтому усердному и не бесталанному дознавателю приходилось прибегать к нетрадиционным методам снятия показаний.
Коллективный разум родил не тривиальное решение. Не знаю, какому усталому мозгу пришла в голову эта идея, но неловкость, нервозность и раздраженность выходца зеленых ирландских равнин заставили даже меня с интересом покоситься на принесенный им с собой плотный бумажный пакет, в недрах которого находилось что-то явно пухлое и обжигающее. По крайней мере, даже усевшись и устроившись напротив меня, инспектор не сразу решился запустить в него руку.
Я не столько имитируя, сколько сдерживая далеко не вежливое любопытство чуть подался вперед.. чтобы тут же отшатнуться от летящего прямо в лицо продолговатого блестящего предмета. Усиленного довольно внушительным кулаком.
Я отшатнулся, а вот О’Нелли…
Пока «экзорцист», растирая скулу, на которой четко проступил оттиск моего перстня, собирал раскиданные по полу бумаги я довольно нахально и абсолютно бестрепетно изучал «аргумент» - крупный нательный серебряный крест на витой цепочке. С попа какого сняли что ли, для чистоты эксперимента? Веке в четырнадцатом.
- Собственность управления? Или ваш?
- Конфискат.
- Значит, не продается? Занятная вещица. Библия тоже конфискат?
- Собственность управления.
- Я, конечно, понимаю, вам необходимо отрабатывать все версии, даже самые бредовые, но позвольте напомнить – я гражданин Италии, а не Румынии. Мы своих мракобесов предпочитали сжигать, а не сажать на кол, как достопочтимый Влад Цепеш. Если вы вздумаете напоить меня кофе со святой водой, то я не против. Но вот пробитая деревяшкой грудь, боюсь, вызовет у итальянского консульства некоторое недопонимание. – Я еще покрутил в пальцах распятие, прочел гравировку на обратной стороне и с сожалением отложил, - К тому же, будет вам известно, инспектор, ёкаи – злые духи и демоны японской мифологии. Дохристианской мифологии, если быть точнее. Так что сутры и намоленная фигурка золотого Будды в данном случае была бы более эффективна.
- Вы решили прочесть мне лекцию по религоведению?
- Я решил дать вам время взять себя в руки и продолжить нашу с вами доверительную беседу. Вы же ведь хотите еще что-то у меня узнать? Спрашиваете. Этой ночью я совершенно никуда не спешу.
- Премного благодарен, герцог.
- Не стоит, инспектор.
Люди существа дрессируемые. А еще любопытные. Почти как я.
- Инспектор, я могу задать вам один вопрос?
- Я уж думал, что никогда не спросите…
- Что отъели достопочтимому Су Джину?
- Откуда..
- Вы же неспроста интересовались моими пищевыми пристрастиями и тем, насколько они изменились после контузии. Так что же?
- Легкие.
- И, разумеется, обширная кровопотеря, раз уж вы, циничный материалист, взялись охотиться на демонов. У вас хороший специалист по психологии, О’Нелли. Возбужденное воображение шизофреника непременно бы отреагировало на вашу импровизацию, при трех «если»: если приступ уже не прошел и человек теперь воспринимает случившееся как страшный сон, если это не является совершенно сознательным типом личностного изменения. И если я на самом деле не древний злой дух, питающийся человечиной, которому ваши религиозные символы что мертвому припарка. Кстати, инспектор, давно хочу сказать, не стоит усердствовать с заполнением формуляров, я все равно их не подпишу.
Да. Люди отлично дрессируются. При наличии терпения и толики заинтересованности.

«Благородный рыцарь».

Как много утратило человечество с расцветом теории рационального восприятия бытия. Веру. Благочестие. Страх.
Как просто стало объяснить то, за что раньше без разговоров отправляли на костер. Два-три медицинских термина и люди охотно обманываются сами.
Допрос продлился еще час, после чего О’Нелли оставил меня в одиночестве. Вернее, я отпустил его, как бы абсурдно это не звучало в текущем положении дел. Все представители моего вида, в не зависимости от уникальности дара, имеют способности гипноза жертвы, впрочем, как и любой хищник. Мне как эмпату, расшатать гармонию его внутреннего мира было проще, несмотря на то, что «распылялся» я сразу на четверых – инспектора, психолога, человека, который, подозреваю, в «зазеркалье» по модуляции голоса пытался поймать меня на лжи и бездушную компьютерную программу с набором сложной цепи алгоритмов. Я не предстал пред ними ангелом небесным, но они подсознательно «очистили» меня, еще до того, как я ощутил ее. Ее запах. Ее чувства. Ее присутствие.
Она снова примчалась меня спасать.
Чем ближе познаешь существо, тем крепче между вами связь. Находясь в замкнутом пространстве, лишенный доступа к информации, снабжаемый свежим воздухом всего лишь через узкое отверстие вентиляции, я, тем не менее, с точности до метра мог сказать, где она находилась в любой момент времени, как двигалась, как говорила. И вряд ли это объяснялось тем, что она была единственным вампиром на несколько миль вокруг. О ней кричали стены, о ней вопил общий эмоциональный фон, вдруг сгустившийся и заискрившийся всего лишь двумя точками напряжения – там, где вела свою битву она, и где беззаботно измывался над чужими сознаниями я.
Мне было жаль каждой капли потраченных ею сил. Потраченных не на меня. Поэтому приходилось сворачивать свои игры, безжалостно разрывая расставленные на долгие дни эмоциональные «сети».
Меня раздражал слишком извилистый и ненужно длинный выбранный ею путь, потому что каждый новый посещенный ею кабинет отдалял момент нашей встречи.
Мне нестерпимо хотелось ее видеть, и не только для того что бы хоть как-то разбавить красками унылый серый интерьер.
Такая привязанность не может основываться всего лишь на сексе.
И это пугало.
Она не переоделась, и это несколько сгладило то, что она опять превысила свои полномочия. Когда и где она набралась столько воли что бы отчитывать меня? На Мальте? Или за века подчинения одному Аро?

Я рассматривал ее профиль, бледные нервные руки и молчал. Не потому что нечего было сказать, а просто потому что сказанное будет воспринято либо как оправдание, либо как оскорбление.
Нравится ли мне, что обо мне заботятся в такой форме? Ей определенно идут сверкающие доспехи или их кружевная альтернатива, но боюсь, с затаскиванием меня поперек седла возникнут некоторые проблемы. Даже если я не буду сопротивляться. Просто у спасительницы может не хватить на это сил.
Нравится ли мне, что она пытается отчитывать своего картонного Повелителя? Скажем так, меня это не бесит.
Забавляет.
Как ее настойчивые попытки не встретится со мной взглядом даже в зеркале, как ее упрямое желание не проявить при мне слабости, как ее простодушная забывчивость, что я слышу и чувствую ее как себя, и может даже лучше, и поэтому..
Встаю со стула, как бы невзначай отодвигая его вместе с винтами и частью бетонного пола. С женщинами столько мороки. С гордыми и независимыми сложнее вдвойне. Ну и зачем я падок именно на таких? Возникаю за ее спиной и перехватываю рукой ее руку, чтобы тут же положить ее узкую, холодную себе на шею. Что бы спокойно поднять ее на руки так, что бы белокурая головка с удобством расположилась на моем плече.
Бросаю отрывистое и безликое:
- Не возражать.
И выхожу со своей ношей из допросной, из управления, не замечая как жмутся к стенам все, кто попадается на пути.

Все несколько километров до отеля были пройдены по-человечески медленно.
Шелест шлейфа. Шепот ветра. Скорбный предрассветный туман и одинокие гулкие шаги.

Вашингтон.

Люблю предрассветные часы. Белые перья промозглой птицы рассвета мечутся среди каменных холмов домов, маскируют убожество человеческой жадности. В такие часы веришь, что между прошлым и будущим истекло не более вдоха, веришь, что за поворотом можешь с равной вероятностью встретить как жреца, спешащего на раннее жертвоприношение, так и бога, неторопливо шествующего в тот же храм на утреннее благословение, веришь, что поддернутая молочной пеленой дорога не закончится и женщина в твоих руках не покинет их по доброй воле. В предрассветные часы всегда наивно верится во всякие глупости.
Люблю прогуливаться среди чужих самых сладких снов, кутаясь в зябкий туман как в собственные мысли. В такое время наконец-то можно хоть немного побыть просто собой. Просто с женщиной, шлейф платья которой осторожно ласкает ткань твоих брюк, чей вес ты не замечал и вряд ли заметишь впредь, чью душу ты уже не хочешь подвергать ежечасному анализу, а это самый драгоценный дар с твоей стороны. Это уже почти признание.
Это уже как сон, который видит кто-то другой.
Люблю сырую тяжесть рассвета. Она как олицетворение груза твоих обязанностей и долгов, призрачной легковесностью похожая на кисею громогласных прав, на деле никем не признаваемых и ничем не подтвержденных.
Люблю эту тишину, жадно скрадывающую шаги. Она как обман. Она как пушистые золотистые волосы на твоей руке, стелящиеся по твоей спине, мягко касающиеся твоей щеки. Так же как и они, она может исчезнуть в любой момент.
Люблю..и ненавижу до боли.

- Что бы не подумали те, которым до этого не должно быть дела, я донесу вас, Леди, до вашего номера. И больше не думайте меня..информировать о подобном. Это приказ. – Капельки росы оседающие на одежде и лицах, совершенно не греются на холодной коже, собираясь в маленькие серебристые ручейки, так похожие на слезы, - И еще.. пожалуйста.
Туман боится солнца и только в солнечных лучах может вспыхивать мириадами радуг.
Иногда хочется, что бы солнце не всходило никогда.

Вашингтон

Достигли отеля? Замечательно! А то, что окружающие старательно отводят взгляды, все же не мешает вам хоть на долю секунды пряными астрами ощущать их зависть. Зависть, на которую так и хочется тлетворно-сладко протянуть: «Смертные».
Без потерь внесли барышню в лифт и при этом даже движением брови не намекнули остолбеневшему портье что руки у вас заняты и кому-то все-таки стоит нажать кнопку нужного этажа? Великолепно! То, что в открытой кабине вы простояли лишние три минуты, а потом еще шесть но уже с закрытыми дверьми и мигающим светом сущий пустяк. У кого-то же из присутствующих феноменальный дар к внушению.
Доставили свою прелестную ношу прямо в номер? Восхитительно! Вот только… что делать дальше, когда уходить не хочется совершенно, а оставаться нет никакого желания? Потому что если останетесь, то уже наверняка дважды нарушите собственное слово. А этого никак нельзя допустить. Честь дороже золота и власти.
Никак невозможно допустить, потому что в ваших ушах до сих пор звучит воркующее:

Так как же быть, если остаться неприемлемо, а уйти прямо так, сию минуту, немыслимо? Растянуть момент принятия выбора в вечность, или, по-простому, вежливо задержаться.
Миновать широким шагом гостиную, убранство которой, несомненно, не уступает вашему собственному номеру, но, к сожалению, вам сейчас не до изысков интерьера. Остановиться посреди широкой, залитой просыпающимся солнцем, спальни спиной к кровати, лицом к белой, увитой резьбой двери в ванную и наконец-то побороть собственную жадность и позволить острым прозрачным каблучкам коснуться пушистого ковра...
..и доставить себе утонченное удовольствие созерцания точеной спинки, мерцающим в утренних лучах золотистым облаком волос, которые невесомо отвечают вашему нарочитому поверхностному дыханию…
..и заботливо расстегнуть пару крючков на высокой шейке, что бы кружевная ткань потеряла опору…
..и перекинуть густую волнистую массу вперед, что бы ладоням удобнее было поглаживать каждую напряженную жилку, каждый дактиль прохладного мрамора кожи…
..и удерживать собственную яростную потребность преодолеть разделяющие вас полшага, что бы вкусить…
..и не дать себе спуску, разминая плечики податливой как глина женщины..
..и с истинно мужским коварством случайно задевать перстнем за бежевый шелк, отвлеченно наблюдая, как все настойчивей стремится лиф к стройным щиколоткам…
..и все отчетливее ощущать болезненную невостребованность собственных губ..
..и гордиться силой собственной выдержки, заставляющей замирать руки уже на покатом склоне бедра…
..и знать что сказанное однажды: «Я постараюсь больше не преступать границ дозволенного твоим «сопровождением»» - больше чем просто табу. Это установленный самим собой закон, который по собственному почину нарушить невозможно…
..и поэтому..
Коснуться ее поясницы и осторожно подтолкнуть в сторону ванной, удаляя одну заряженную частицу из поля действия другой.
- Теплая вода поможет снять усталость, Леди Хайди. Доброго утра.
И если удалось это произнести совершенно нейтральным тоном, и при этом даже искоса не бросать взгляды на обнаженную собственными стараниями плоть, а еще лучше – хладнокровно отвернуться и направится к двери, то можно вас поздравить, вы снова становитесь мужем, а не восторженным юнцом.
Именно так.

Вашингтон.

Разочарование только кажется горьким. Его вкус гораздо богаче. Разочарование пахнет дымом сгоревших сосновых поленьев, металлической окалиной и звенящим в июльский полдень самшитом. В нем есть своя, особенная, приятность, даже когда в его пряно-горькой мелодии появляются сладкие нотки женских духов.
Если не лукавить себе, то я хотел быть остановленным ею. Не смея нарушить закон слова, я полагался на нее как на олицетворение непредвиденного и всесильного фатума, но.. То ли она не пожелала, то ли не стала рисковать.
Иногда мужская честь сохраняется женскими руками.

- Завтра вечером, Леди. Я давно не был в этих краях и задумал нынче посмотреть, как изменился город. Надеюсь, в этот раз вы не откажете мне..в сопровождении?
А иногда в коротком молчании полувздоха смысла многажды больше чем в целой кафедральной проповеди.

Штангу выдавать мне отказались на отрез.
Вначале.
До приторности ласковым голосом администратор, к которому я был переадресован старшим клерком и тренером в порядке убывания в очередной раз твердил про технику безопасности и страховку, запрещающие мне проводить интенсивные физические упражнения в собственном номере с использованием гостиничного оборудования.
Я не слушал. Раковая кровь бурлила в моих жилах, кружила голову, как дебютантке первый бокал шампанского. Кто-то учится на своих ошибках, кто-то учит других.
Для того что бы донести эту простую истину до зашоренного человеческого сознания, понадобилась всего лишь наглядная демонстрация того, насколько не эффективными бывают для обретения душевного равновесия горячая вода, классическая музыка и ранний отельный завтрак. И насколько убогими в действительности могут стать попытки обученного персонала как-то систематизировать спортивные нагрузки.
Третий, единственно не завязанный прямым узлом, гриф мне все-таки отдали. И даже помогли донести до номера те блины, на которые мне не хватило рук.

Все мы дети страстей. Некоторые тенями бродят по краю нашего сознания и могут навсегда так и остаться незамеченными. Другие же владеют нами без остатка.
Я люблю убивать.
Штанга развернулась и в немыслимом пируэте попыталась вырваться от меня в закрытое французское окно. Воздух гудел и плакал, но…
Я люблю убивать. По стечению обстоятельств, я люблю убивать вампиров.
… пентхаус ценен тем, что если сдвинуть мебель к стенам, то места вполне хватит что бы один старый закостенелый вампир смог заняться лечебной гимнастикой. С утяжелением…
А вампир, между прочим, это не просто нетленный покойник и любитель чужого гемоглобина. Вампир это несколько десятков килограммов очень строптивой плоти. Частенько приправленной весьма неординарными способностями.
.. когда нет под рукой любимого топора, то приходится искать замену. Когда твоя плоть настолько древня что уже рассыпались пылью те камни что помнили твои детские шаги, то приходится искать наслаждение в изощренных пытках над собой. Люди называют это растяжкой. Но им вряд ли когда-нибудь приходилось видеть, что может сотворить с собой фанатик, чье тело за час способно регенерировать множественные переломы позвоночника...
Способности бывают разными. И кто к чему был расположен при жизни, в нашем хладном посмертии не играет совершенно никакой роли. Сколько не пытался, я так и не смог путем искусственного обращения выявить взаимосвязь. Это просто Дар. Это просто шутка Павших Богов. Иногда смешная, но всегда жестокая. И справедливая.
… тяжесть нужна чтобы разработать суставную сумку. Резкие рывки и смены направления движения – что бы разорвать привычные к анатомическому порядку связки. А сама зарядка что бы выжить… или что бы просто не думать о женщине за стеной…
Мой дар пассивный. Эмпатия не создана ни для атаки, ни для обороны. И это великое благо. Бодливой корове, как говорится… И это не утешение, потому что я сначала родился кровожадным, а потом стал вампиром.

…- Вы путешествуете один?
- С родственницей.
- Степень родства?
- Близкая.
- Вас задел мой вопрос?
- Скорее, он неприятен.
- Почему?
- Воздержусь от ответа.
- Мистер Волтури, хочу напомнить вам, что в ваших интересах сотрудничать со следствием.
- Куда уж больше, инспектор.
…
- Кем вам приходится некая миссис Хайди Волтури?
- Мисс Хайди Волтури внебрачная дочь моего старшего брата, инспектор.

Прошедшая буря оставила грустный след переменной облачности. Но ночь обещала быть исключительно звездной. Самое прекрасное время для битв и.. для предательства.

...Вашингтон

Никогда. Странное слово для вампира. Странное, потому что в полной своей мере оно может принадлежать только человеку. Только столетнему мотыльку, который сгорев не оставит в памяти даже пепла.
Никогда. Как может вечно живущий, без насмешки, произносить это? Никогда – это значит неповторимо, это то что не увидеть, не услышать, не почувствовать, не испытать дважды.
Но если ресниц касается свет тысячи рассветов, если миллионы раз встречаешь восходящую вечернюю звезду, то, по сути, уже невозможно отличить их друг от друга. Рассветы, закаты, капли холодных осенних дождей сливаются в бесконечную круговерть похожую на все что было раньше и на все что будет одновременно.
Поэтому я люблю людей. Без них я давно бы забыл всю полноту настоящей жизни. Всю ее хрупкость, скоротечность, эфемерность. Все то, что повторяется раз за разом и каждый раз удивительно ново, потому что каждый человек, примитивный во плоти своей, является творцом мириады миров, скрывающихся за тонкой стенкой его сознания.
Я люблю людей, хоть и безжалостно питаюсь ими.
Мне было грустно. Каждая капля его крови, той самой которую я испробовал еще утром, той самой что хмельной волной лилась мне в горло несла мою печаль и …его счастье. С каждой каплей отравленной жизни, перечеркнутого будущего, растоптанных надежд все больше красок получало это злое умиротворяющее слово «никогда». Никогда не будет этих жгутов боли химиотерапии, выкрашенных в психологически правильный тоскливый цвет больничных стен, лживых полуулыбок врачей и измученного беспросветного ожидания в глазах любимых. Никогда не будет больше сонных утренних ласк, семейных обедов, черно-серой чопорной воскресной мессы, перечно-соленых орешков в пабе за углом. Никогда больше тело исподтишка не подведет тебя и никогда больше не почувствует прохладу воды после тренировки. Никогда и никто не будет больше требовать от тебя каких-то обязательств и ответственности, выплат по кредитам, страховке и аренде и .. никогда и никто не спросит уже тебя как вы назовете своих будущих детей, в какую школу они поступят и какой колледж выберут.
Никогда это безликая аватара смерти.
Для онкологических больных сокровенная суть «никогда» это покой.
Никогда не будет разъедающего страха перед неизбежным.
Истинная жизнь начинается за порогом осознания «никогда». Когда уже нечего терять. Когда каждая минута, наполненная угаром страстей или теплым морским бризом одиночества, может стать последней.
Бескровное тело опустилось на паркет. Выпитое до суха, до самой последней капли быстроразмножающегося яда.
Переедание плата за новые оттенки бытия.
Я не стал закрывать дверь в его номер…

Что было за ней? Всполохи воистину адской боли, непонятной мне-регенерирующему, вкусной мне-всевоспринимающему, невыносимой ему-страдающему. Горячечный шепот: «Смерть ты прекрасна!», скептическое равнодушие хищника и неожиданное: «Приди еще!».
Что было за этой дверью в залитой редкими в пасмурный день солнечными лучами гостиной? Два полуобнаженных мужских тела. Экстатическое блаженство жертвы, настойчивые ласки зверя, робость и рационализм, пробуждающееся влечение и деловой расчет.
Он не верил что я мужчина. Сияющим ангелам чуждо земное.
Мне не было никакого дела до его половой принадлежности.
Он отдавался мне, таял под прикосновением моих холодных рук.
Я освобождал его от пут одежды, разогревал каждую клеточку его тела чтобы кровь не застоялась, чтобы букет боли и неги в его жилах стал богаче.
Он был рабом моих хотений пока.. я не вонзил в него клыки.

Никогда. Странное слово для вампира. Пока оно существует в истории мира нам есть место.

Вежливые люди, прежде чем войти в чужой дом, стучатся. Но то люди. Вампир же такая тварь, что если в первую сотню лет сохранил клыки не выбитыми за наглость, то стыд и совесть теряет окончательно. Я знаю, о чем говорю, сам такой. Только вот во времена моей бурной молодости двери были дубовые, а не из проклеенной рисовой бумаги, и запирались оные не на тонкие латунные полоски, а на добротные, нередко окованные целыми листами железа, засовы, которые не каждый таран с первого раза и возьмет. Так что мне, в силу возраста, простительно порой по забывчивости стучаться кулаком, сапогом или топором. Все равно получается тактичнее, чем просто распахивать двери и швырять женщин к хозяйским ногам.
Но уж раз ты позволяешь себе подобное, раз пытаешься корчить из себя незыблемость Гандисышаня, то тогда не капай вожделеющей слюной на вощеный паркет, не благоухай желто-мимозной ревностью вслед чужому добру. Меня не обманешь и не спрячешь острую едкую зависть под толстыми азиатскими веками. Хайди мое владение. А твое напускное презрение, твоя показная лихость мне безразличны, потому что точно так же как ты готов к немедленной обороне, мне даже правый глаз скосить в твою сторону стоит не малых усилий. Мне лень.

Мне лень возмущаться, пронзать тебя негодующим взором. Лень разбираться в действительности ли заслуженно обвинение в сторону Младшей Леди, и даже хруст твоих раздробленных костей не сопоставим с одной лишь мыслью – пошевелиться.
Я обожрался. Кажется тронь меня, и сквозь поры засочится дармовая человеческая кровь. Так что, господин Ксин, пользуйся пока сонливостью сытой змеи, беги пока никто не вздумал тебя догонять, радуйся что за труды свои ты вознагражден коротеньким, на последних крохах воздуха в легких выдохом:
- Шиши*
И благодари Павших богов, что тебя не восприняли всерьез, и струйкой вливающаяся в тебя уверенность в своей безнаказанности не успеет вскружить тебе голову. Оторву. И плевать мне будет что мы с тобой одного роста, и что хоть мой костяк мощнее твоего, я не удосужился нарастить на нем такую груду мышечной массы. Плевать, что в схватке с тобой я не смогу остаться не покалеченным, а ты на редкость не эмоциональная скотина чтобы я видел твои действия на пару шагов вперед. Плевать, потому что я не могу принять поражения на глазах у своей Волтури, и не могу простить того что ты посмел пятнать лилейную белизну ее кожи своими прикосновениями. Оторву, сожру мозг и выпью стекловидное тело глазного яблока. Когда хоть немного проголодаюсь. Ну хоть чуть-чуть.
Тяжелое веко прикрыло правый глаз. Левым я все так же смотрел на солнце. Все так же как и много часов до этого чувствительную сетчатку ночного живоглота выжигало ультрафиолетом.
Любить и выражать свою привязанность женщине на полный желудок совершенно невозможно.

-----------
谢谢 : спасибо (кит).

Вашингтон

Дон-дили-дон. Дон-дили-дили-дили-дон.
Звон бубенцов сливался с шорохом шелка и перестукиванием широких пластин яшмы в тяжелых ожерельях. Маленькие ступни невесомо ступали по узору ковра, золотые колокольца в длинных смоляных прядях вспыхивали багряными огнями в свете углей жаровни.
Динь-дон-дили-дили-динь.
Прозрачная кисея струилась по полным, обещающим негу и забвение бедрам, вздрагивала в тягучих нотах сантура, бессильно обвивала тонкие щиколотки приглушая шепот бубенцов.
Несколько часов к ряду. Скольжение, кружение, пляска вышитых пологов. Пустынный самум. Полуденный зной среди влажной бархатной ночи оазиса. Змеиный след смуглых рук в холодной воле вампира.
- Моя дочь любит танцевать, чужеземец. Сегодня она танцует для тебя.
- Я вижу и других ценителей ее таланта, бей.
Обмакнуть пальцы в чашу с вином, чтобы после коснуться ими губ. Хмельной сок земли не утолит жажды, не испугает пламя, но едва ощутимый вкус его может хоть на несколько мгновений развеять дурман золотых колоколец.
- Ты не пьешь, не ешь, тебя чураются самые свирепые кони моих табунов и ты слеп, раз смотришь только глазами. Как такой может вести за собой в набег? Твой Бог давно отвернулся от тебя.
- Зато Аллах смотрит в мою сторону, раз я здесь, бей.
- Ты здесь один, гуяр, и ты ходишь по очень острому лезвию. Ты хочешь мою дочь?
Дон-дили-дон. Дон-дили-дили-дили-дон. Тайнопись хны на светлых ладонях.
- Хочу, бей.
Мягкость подушек за спиной, уют верблюжьей кошмы, сладость опиума в кальяне. Такой похожий огонь в пленительных черных глазах.
Медленно, еще медленней. Тягуче. Переливы умащенной маслом и потом кожи. Пронзительный крик струн, почти недвижность и звенят, звенят, звенят бубенца…
- Останови свой меч, чужеземец. Не ходи на рассвете за реку. И ты получишь ее в жены.
- У меня уже есть жена, бей.
- Разве мужчина может быть счастлив только с одной, воин? Эсфирь красива и умна, она сможет стать любимым цветком в твоем саду. Прислушайся…

Призрак былого тает в солнечном луче, уступая месту бледной тени настоящего. В почти слепом глазу ее светлые волосы, белая кожа, розовые лепестки губ – все сливается в одно размытое, лишенное четких очертаний пятно. Холодное и тревожное.
Шелест страниц вместо голоса металла.
Женщина, созданная из влечения и страсти, призванная быть подобной грешной мечте, сейчас была чрезвычайно материальна. Чрезвычайно суетлива и напряжена. Чрезвычайно подходила этому времени и этому месту. От нее пахло свежестью и духами, немного табаком, немного уличным шумом, и, самую капельку, чужим дыханием. Но не свободой. Не желанием. Не искушением.
Это разочаровывало. Это настораживало. Это пробуждало любопытство даже сквозь сытую истому.
Сытый вампир – ленивый вампир. Не потому что ему тяжело. Потому что тело его спешит расходовать дармовую кровь, спешит жить. Движения становятся резкими, порывистыми, излишне быстрыми и частенько не осторожными.
Это касается меня. В Вольтерре слишком много ценных хрупких вещиц, чтобы позволять себе переедать. Или что бы не компенсировать прожорливость хотя бы за счет регенерации.
Оказываюсь за ее спиной раньше, чем покинутое кресло с грохотом касается пола. Раньше чем разлетится осколками лампа, за провод которой задел, нависаю так, что мои волосы касаются ее шеи, а самому, если опять очень захочется преступить границы обещания, будет удобно потереться щекой об ее щеку.
- Хайди, вы умеете ... танцевать?

Вашингтон

У каждого отзвука есть свой источник. Для любой мысли – своя предтеча. Волоконца желаний, капельки мечтаний сплетаются в прочный цепкий побег действия. Нашего или чужого не важно.
Не бывает вдоха без последствия.
Знал ли я об этом, когда ступал на тропинку памяти? Несомненно. Но…

Так может прикасаться к обожженной коже тончайший индийский шелк. Так может в полночной тиши ласкать слух звуки вересковой флейты. Так может искушать прохлада родника в звенящий цикадами удушливый тропический полдень.
Так преступно сподвигал частицу пресыщенного меня на непредсказуемые безумства тембр ее голоса, наклон головы, вьющийся по плечу локон. Ту самую частицу, которую мой саркастичный брат зовет фееричностью.
Солнце закатывалось за крыши старой части города, отдавая комнату во власть лицедея - полумрака.
- Если тебя так заботят приличия, то в твоей воле мне отказать, - когда полоса света касается только носков туфель, а тени еще не приобрели своей чарующей глубины, то можно допустить не только почти интимный шепот, но и фривольность обращения, - А если тебя заботят достоинство фамилии и положения, то ты обязана мне отказать.
Женщина, легко поддающаяся посулам, безвкусна. Женщина не сдающаяся вообще не интересна вовсе.
Но и ту и другую женщину в одном милом бледном личике можно взять за узкую прохладную кисть, и, как подобает истинному властителю, повести за собой. Хоть и не в лучшее светлое будущее, а всего лишь туда где слышатся сквозь гомон улицы, тяжесть бетонных перекрытий, суету человеческих будней звенящие переборы испанской гитары.

Вашингтон

На каждого черного короля найдется своя белая королева.
Мы миновали холл, пересекли проспект наискосок и немного поплутав среди одинаковых строений наконец очутились в сосредоточении ритмов. То ли подземная парковка перестроенная в огромный танцевальный зал, то ли чья-то студия так похожая на туннель метрополитена, то ли просто случайное место где собралось несколько десятков единомышленников. Какая, в сущности, разница, если все это время тонкая женская ручка безропотно носила браслет моих пальцев?
И это было.. радостно.
Женщина созданная изо льда. Женщина, сковавшая себя холодным панцирем воли, прячущая в этой скорлупе такие наивные, такие искренние, такие настоящие чувства. Знаешь ли ты, маленькая белая королева, что в этой шахматной партии можешь стать самым «вкусным» блюдом для черного короля?
Я не умею танцевать. Парные танцы появились слишком недавно, что бы у меня «проснулся» интерес к ним, но… Покажите мне того вампира, который вопреки данной ему природой координации, пластики хищника, тонким чувствительным слухом охотника, скоростью восприятия и движения не сможет запомнить, повторить или интуитивно выполнить несколько не сложных па? Покажите, и я буду холить и лелеять его как самый редкий экспонат своей коллекции уродцев.
У кастаньет сухой голос и совсем не мелодичное звучание. Но без них серебряные струны были бы печально одиноки. Так же как и шорох женских юбок, лишенных звонкого перестука каблуков.
Фламенко не самый простой танец для того кто ни разу не видел корриды. Но если в биографии были темные пятна обращенной в бегство тяжелой кавалерии, то есть надежда что из тебя получится не самый трусливый матадор. Стоит лишь войти в круг арены, повыше вскинуть над головой руки и не сводить взгляда со своего прелестно-вздорного «быка».
Фламенко совершенно неуместный танец для той, кто привык прятаться за суррогатным вожделением. Хватит ли смелости Младшей Леди Дома Волтури прилюдно выставить свою истинную страстность напоказ? Стоит только решиться до того как мелодия оборвется и пары распадутся.
На черно-белом поле у сторон очередность шагов. И можно сложить на время тяжелую корону, встряхнуть головой и отдаться наслаждению музыки и движения, пока тебе не попытаются поставить мат.

Вашингтон

Фламенко-танец запрет. Искрометная иллюстрация невозможности личных взаимоотношений для тех, кто связан узами долга, для тех, кто по воле рока находится на разных ступенях бесконечной иерархической лестницы. Не имеет значения насколько желанным кажется то что видят твои глаза, насколько бушует в стылых жилах жажда обладания, когда ноздрей достигает аромат волос и кожи, ты можешь только чувствовать ее на расстоянии, потому что не в твоих силах разрушить табу прикосновения.
Но если это все же случается…
На краткий миг я ощутил ее всю, до последнего закутка души, до каждой черточки личности. Больше чем самого себя и ближе чем разделив ложе. Это было…больно. Как будто оголенные для восприятия танца нервы полили кислотой.
Для того что бы быть эмпатом нужна бездна терпения и космические просторы всепрощения, что бы уметь разделять, понимать и не воспринимать. Свое от скоротечного чужого, что бы знать что не всерьез.
Иначе чужая сущность поглотит тебя.

Фламенко – танец спасение. Мое спасение, потому что я еще не готов делить с ней что-то большее чем просто игру. Делить себя. Вранье, что от этого кто-то станет богаче.
… провести руками вдоль плеч, почти касаясь их прохлады, почти ощутить ладонями шелк платья на напряженной спине, тонкость талии и …
- Укушу, - то ли смешок, то ли обещание в растрепавшуюся светлую макушку.
.. и оттолкнуть, соблюдая все каноны строгого нравственного танца…
.. и поймать за ускользающие тонкие пальчики, дабы не допустить падения…
.. и закружив, вновь прижать к себе, еще плотнее…
.. и с удовольствием легонько стиснуть зубами почти прозрачное ушко, чуть выше застежки серьги…
- Рано говорить спасибо. Раз уж мы с вами так далеко зашли, Леди Хайди, то придется вас еще помучить моим обучением.

Франция. Париж.

Любопытнее всего посещать те мероприятия, на которые вас не звали или все же звали, но исключительно для занесения в протокол вашего очередного вежливого отказа. В таких случаях ритуалы светских танцев всегда оживляются новым рисунком, а ты открываешь для себя некоторые незамеченные ранее детали в поведении хорошо знакомых тебе личностей.
Предположим, вы не интересуетесь живописью ни сейчас, ни в прошлом, и очень сомневаетесь, что увлечетесь ею когда-либо впредь. Более того, к произведениям некоторых авторов, у вас стойкая, выработанная множеством лет, если не сказать веков, неприязнь. Но, тем не менее, увидев среди кипы переадресованной секретарем корреспонденции некий конверт, вы одеваете к белому смокингу белые перчатки, позволяете своей облаченной в полночные шелка и кружево спутнице украсить петлицу вызывающе красным бутоном, и отправляетесь тратить вечер на встрече с «прекрасным».
Не находя в этом никакого противоречия.
Все-таки я, наверное, очень сухой человек. Сам не знаю почему, но всегда оставался равнодушен к искусству. Я способен оценить произведение с позиции общего сложившегося впечатления, но при этом, слава Падшим Богам, хватает разума не строить из себя знатока живописи. Для меня ничего не значит виртуозная техника исполнения портрета, если изображенная на ней персона когда-либо в прошлом была мне неприятна, а на картину с городским пейзажем я не потрачу и лишнего вздоха, не говоря уж о восхищении. Меня интересуют прежде всего люди и их «вечные пастыри», с их идеями и выкрутасами психологии, иногда перерастающие в явные психические отклонения. А для всего остального, мне недоступного, по левую руку уверенно балансирует на высоких тонких каблучках моя маленькая Леди.
Впрочем, спустя несколько шагов от высоких предусмотрительно тонированных дверей, я всерьез стал сомневаться кто из нас кого пригласил на этот “светский раут”, ибо то и дело приходилось замирать перед очередной освещенной рамкой и любоваться как склоняется к обнаженному плечику белокурая головка и густая завеса ресниц скрывает фиолетовый взгляд.
На каждое полотно мы тратили от трех до пяти минут. Этого вполне хватало ей, чтобы составить собственное мнение, после чего пальчики на моем рукаве слегка вздрагивали и я послушно переходил за ней к следующему неведомому шедевру.
- В тебе сейчас говорит профессиональный экскурсовод, или эти развешенные по стенам картинки действительно стоят внимания?

Франция. Париж. Выставочный зал.
Постоянное общение с одной и той же женщиной несомненно несет с собой массу личных потерь. Время, пространство, привычки, даже собственные мысли еще только едва намеченная пунктиром любовь, словно государственная граница, уже делит пополам. И еще неизвестно с какой стороны кордона оказалась лучшая и нужная часть тебя – с той, покрытой старомодной патиной нежности которую ты испытываешь к своей избраннице или с обратной, где постоянно настороженный ощетиненный зверь в тебе рычит и рвется с цепи, чувствуя как вокруг его логова остается все меньше свободы.

Это невероятно утомительно объяснять мотив каждого своего жеста и слова, подвергать жесткому цензу любое действие и реакцию, извлекать из надежных тайников души своей те чувства, что хочется ей обрести в тебе и облекать их в желаемую ей форму. И все же..
Если я добровольно иду на это, значит это зачем-то мне нужно. Не потому ли, что в обмен на свою свободу я отбираю ее?
- Наскучило? Отнюдь. Я наслаждаюсь. – оборачиваюсь, оставляя очередную яркую картинку за спиной, и увлекая в свое движение Хайди, - Посмотри на эту претенциозную толпу. Разве не это не удивительный парадокс, что отточенным мастерством Вечных интересуются случайные люди, когда, напротив, собравшиеся здесь акшары увлечены только собой? Как жаль, что ты не можешь увидеть их в полной мере, ощутить насколько они.. вкусные.
Охватываю взглядом всех собравшихся в целом, все эти спонтанно возникающие группки, снующих официантов, выводящую незатейливую мелодию певичку – их всех: людей, вампиров, корзины с цветами, многочисленные картины, высокие потолки, затемненные толстые стекла в оконных проемах, всего один выход и.. позволяю усмешке тенью скользнуть по губам.
- И насколько беспечные. Возможно я всего лишь старый параноик, но, дорогая моя, сомневаюсь, что кто-либо из собравшихся здесь дал себе труд задуматься какими именно силами владеет семейство Моринези. А с этой точки зрения этот зал и эта выставка один большой силок для глупых райских птичек. Красиво.
Нелепо пропустить чье-то приближение, особенно если эти шаги звучали возле тебя на протяжении столетий. Накрываю ладонью пальчики Хайди, намеренно удерживая ее в непосредственной близости от себя.
- Доброй ночи, Афенодора. Ты выглядишь…необычно.