Наташа как эталонная «самка» в романе «Война и мир»
Когда я первый раз еще в школе прочитала "Войну и мир", то... так слегка (или даже не слегка) удивлялась (назовем это так) пустоголовости Наташи.
Потом, повзрослев и перечитав роман еще раз, поняла, что Толстой и не мог описать главную героиню другой, учитывая его личное мнение о том, какая должна быть женщина – не дай Бог выйти за такого, как Толстой, замуж в то время...брр.... (см.примечание внизу)
Далее. Толстой в конце романа назвал Наташу «самкой». Случайно? Я думаю нет. У меня при описании Наташи в эпилоге тоже встают картины поведения самок разных животных, в том числе и в период течки до и после овуляции, потом беременность, роды...
Пардон за прозу, но у Наташи прекрасно прослеживается аналогия с самками в течке в поисках партнера. Вот, например, как описывает Толстой Наташу в святочные дни в Отрадном (т.е. где-то в начале января 1812 года):
— Его мне надо... сейчас, сию минуту мне его надо, — сказала Наташа, блестя глазами и не улыбаясь. — Графиня подняла голову и пристально посмотрела на дочь.
— Не смотрите на меня. Мама, не смотрите, я сейчас заплачу.
— Садись, посиди со мной, — сказала графиня.
— Мама, мне его надо. За что я так пропадаю, мама?... — Голос ее оборвался, слезы брызнули из глаз, и она, чтобы скрыть их, быстро повернулась и вышла из комнаты...
Она посидела, подумала о том, что это значит, что всё это было, и, не разрешив этого вопроса и нисколько не сожалея о том, опять в воображении своем перенеслась к тому времени, когда она была с ним вместе, и он влюбленными глазами смотрел на нее.
«Ах, поскорее бы он приехал. Я так боюсь, что этого не будет! А главное: я стареюсь, вот что! Уже не будет того, что теперь есть во мне. А может быть, он нынче приедет, сейчас приедет. Может быть приехал и сидит там в гостиной. Может быть, он вчера еще приехал и я забыла». Она встала, положила гитару и пошла в гостиную. Все домашние, учителя, гувернантки и гости сидели уж за чайным столом. Люди стояли вокруг стола, — а князя Андрея не было, и была всё прежняя жизнь.
— А, вот она, — сказал Илья Андреич, увидав вошедшую Наташу. — Ну, садись ко мне. — Но Наташа остановилась подле матери, оглядываясь кругом, как будто она искала чего-то.
— Мама! — проговорила она. — Дайте мне его, дайте, мама, скорее, скорее, — и опять она с трудом удержала рыдания...
Наташа не кончила еще петь, как в комнату вбежал восторженный четырнадцатилетний Петя с известием, что пришли ряженые.
Наташа вдруг остановилась.
— Дурак! — закричала она на брата, подбежала к стулу, упала на него и зарыдала так, что долго потом не могла остановиться.
— Ничего, маменька, право ничего, так: Петя испугал меня, — говорила она, стараясь улыбаться, но слезы всё текли и всхлипывания сдавливали горло.»
Когда читаешь об этом беспокойно-истерическом поведении Наташи, невольно представляется именно самка в период течки. Наташа-самка, если называть вещи своими именами, находится в периоде овуляции и ей требуется самец для утоления чувственного беспокойства и оплодотворения. Но... желанного самца нет, князь Андрей в отъезде, и Наташа сходит с ума от нереализованных желаний.
Потом этот период проходит, Наташа становится спокойнее, вместе с отцом и Соней едет в Москву заказывать приданое, и там ее снова «накрывает». Это уже начало февраля 1812 года, т.е. как раз прошел месяц и у Наташи опять начался период овуляции.
Наташе не хотелось ехать, но нельзя было отказаться от ласковости Марьи Дмитриевны, исключительно для нее предназначенной. Когда она, одетая, вышла в залу, дожидаясь отца и поглядевшись в большое зеркало, увидала, что она хороша, очень хороша, ей еще более стало грустно; но грустно сладостно и любовно.
«Боже мой, ежели бы он был тут; тогда бы я не так как прежде, с какой-то глупой робостью перед чем-то, а по новому, просто, обняла бы его, прижалась бы к нему, заставила бы его смотреть на меня теми искательными, любопытными глазами, которыми он так часто смотрел на меня и потом заставила бы его смеяться, как он смеялся тогда, и глаза его — как я вижу эти глаза! думала Наташа. — И что мне за дело до его отца и сестры: я люблю его одного, его, его, с этим лицом и глазами, с его улыбкой, мужской и вместе детской... Нет, лучше не думать о нем, не думать, забыть, совсем забыть на это время. Я не вынесу этого ожидания, я сейчас зарыдаю», — и она отошла от зеркала, делая над собой усилия, чтоб не заплакать. — «И как может Соня так ровно, так спокойно любить Николиньку, и ждать так долго и терпеливо»! подумала она, глядя на входившую, тоже одетую, с веером в руках Соню.
«Нет, она совсем другая. Я не могу!»
Опять это беспокойство и истерическая неудовлетворенность, опять желание рыдать. Но если в Отрадном Наташе никто не предоставил желанного для нее самца, то в Москве таковой нашелся. Анатоль Курагин. Который вполне был способен и очень даже желал сыграть роль самца для овулирующей Наташи. Результатом этого «овуляционного» периода для Наташи стал быстротечный роман с ним и чуть было не случившийся побег. Причем Наташа настолько одурело поддавалась своему животно-«самочному» началу, что отказывалась даже думать и рассуждать с Соней о причинах подозрительного поведения Анатоля. Но какая самка во время течки рассуждает о том, благороден ли или порядочен нашедшийся для нее самец? Для такой самки главное, что он хорош собой и вполне готов ее обслужить.
Вот это превалирующее в Наташе природное прогестероновое начало без налета образованности и умения хоть как-то контролировать себя очень четко прослеживается в этой героине. А дальше, после свадьбы с Пьером, все как по учебнику: хорошая самка, как правило, и хорошая мать... со всеми вытекающими... от детенышей не отходит, кормит, массажирует, вылизывает, ничего более ее не интересует... То есть, функцию выполнила, и – до свидания вся романтика, все порывы.
«Теперь часто видно было одно ее лицо и тело, а души вовсе не было видно. Видна была одна сильная, красивая и плодовитая самка.»
«Наташа не следовала тому золотому правилу, проповедоваемому умными людьми, в особенности французами, и состоящему в том, что девушка, выходя замуж, не должна опускаться, не должна бросать свои таланты, должна еще более, чем в девушках, заниматься своей внешностью, должна прельщать мужа так же, как она прежде прельщала не мужа. Наташа, напротив, бросила сразу все свои очарованья, из которых у ней было одно необычайно сильное — пение. Она оттого и бросила его, что это было сильное очарованье. Она, то что называют, опустилась. Наташа не заботилась ни о своих манерах, ни о деликатности речей, ни о том, чтобы показываться мужу в самых выгодных позах, ни о своем туалете, ни о том, чтобы не стеснять мужа своей требовательностью. Она делала все противное этим правилам.»
«Наташа не любила общества вообще, но она тем более дорожила обществом родных — графини Марьи, брата, матери и Сони. Она дорожила обществом тех людей, к которым она, растрепанная, в халате, могла выйти большими шагами из детской с радостным лицом и показать пеленку с желтым вместо зеленого пятна, и выслушать утешения о том, что теперь ребенку гораздо лучше.
Наташа до такой степени опустилась, что ее костюмы, ее прическа, ее невпопад сказанные слова, ее ревность — она ревновала к Соне, к гувернантке, ко всякой красивой и некрасивой женщине — были обычным предметом шуток всех ее близких».
«Ко всем своим недостаткам, по мнению большинства: неряшливости, опущенности, или качествам, по мнению Пьера, Наташа присоединяла еще и скупость.»
Увы, жизнь показывает, что и сейчас некоторые женщины меняются не в лучшую сторону после замужества, но у Наташи все вышло даже еще примитивней – вся ее живость, elan vital (энергичность-жизнерадостность), которой все и восхищаются, ей самой показалось больше ненужной, если она уже словила себе мужа. Она сразу же бросила все свои «очарования», в том числе пение, растолстела, опустилась, стала неряшливой, ходит растрепанная в халате и тычет людям в лицо обписянную детскую пеленку... Я всегда представляю, какой бы Наташа стала после замужества в современное время: бигуди, халат, стоптанные тапочки и тройной подбородок. У меня в этом случае всегда предстает перед глазами картинка под названием «Эволюция жены».
Только на этой картинке изображена современная женщина, которая «опускается» невольно, сама того не желая, просто под гнетом бытовых забот, которые, увы, зачастую в нашей стране замужние женщины тащат в одиночку. У этих женщин просто не хватает времени на себя. У Наташи такой проблемы, как тащить весь быт семьи, не было совершенно. Хотя Толстой старается создать впечатление, что Наташа опустилась и стала неряшливой из-за погруженности в заботы семьи.
Известно, что человек имеет способность погрузиться весь в один предмет, какой бы он ни казался ничтожный. И известно, что нет такого ничтожного предмета, который бы при сосредоточенном внимании, обращенном на него, не разросся до бесконечности.
Предмет, в который погрузилась вполне Наташа, — была семья, то есть муж, которого надо было держать так, чтобы он нераздельно принадлежал ей, дому, — и дети, которых надо было носить, рожать, кормить, воспитывать.
И чем больше она вникала, не умом, а всей душой, всем существом своим, в занимавший ее предмет, тем более предмет этот разрастался под ее вниманием, и тем слабее и ничтожнее казались ей ее силы, так что она их все сосредоточивала на одно и то же, и все-таки не успевала сделать всего того, что ей казалось нужно.»
Простите, но я всегда с недоверием относилась к этим словам писателя. Мне было понятно, что Наташа отказалась от светской жизни, не ездила на балы и приемы, занимаясь семьей – мужем и особенно детьми. Это вполне естественно – бросить балы и приемы, если надо заботиться о семье с многочисленными детьми. Но уж заботами о семье и детях никак не объяснить «неряшливость» Наташи и то, что она «опустилась». У ее мужа Пьера 40 тысяч крепостных душ. Это значит, что он владеет 40 тысячами взрослых крепостных мужиков (женщин в число «душ» тогда не включали). Учитывая тот факт, что почти все крестьяне-мужики были женаты, то Пьер владеет еще не менее чем 40 тысячами крепостных женщин. И при таком количестве крепостных позволить себе неряшество? Да полно, Лев Николаевич, что за ерунду вы пишете. Наташа к каждому из своих детей могла приставить хоть по 10 нянек, а при себе держать хоть 20 крепостных горничных. Неужели при таком количестве слуг она не могла выделить время на то, чтобы переодеться в чистое платье (которое горничные и постирают, и погладят для барыни, не сама же Наташа это будет делать), чтобы причесаться, а не ходить растрепанной. Но Наташа, судя по словам писателя, этим не заморачивается. Она вышла замуж, достигла предела своих желаний, у нее есть свой личный самец, который удовлетворяет ее в периоды овуляции – более ей ничего не нужно. Я при чтении романа не могла избавиться от ощущения какого-то убогого животного примитивизма, которым веяло от всех этих описаний Наташи-«плодовитой самки» в эпилоге.
И что может дать такая опустившаяся и неряшливая мать своим детям, особенно девочкам? Какой пример у них будет перед глазами, когда они будут расти? Да и насчет воспитания и обучения детей у меня тоже есть вопросы. Уж больно убогий умственный пожиток у «плодовитой самки» Наташи, чтоб она сама занималась воспитанием и особенно обучением детей. В те времена и даже позже детям давали обычно домашнее образование. Например, жена Толстого Софья Андреевна учила детей русской грамоте, французскому и немецкому языкам, игре на фортепиано (Толстой сам учил детей только математике). Но она была очень образованной для своего времени женщиной. Еще в 17 лет она сдала экзамен на звание домашней учительницы при Московском университете. А вот Наташа была очень плохо образована. Писала она с ошибками, например, в ее письмах к князю Андрею ее мать, старая графиня Ростова:
В французском она тоже была не сильна. Князь Андрей при знакомстве это отметил:
То есть ни русской грамоте, ни французскому языку Наташа детей своих не сможет выучить. Пение она забросила, так что и музыкального образования, скорее всего, детям не преподаст. Какая же будет детям Наташи и Пьера польза от такой матери-«плодовитой самки», но плохо образованной? Что она им преподаст? Или надежда только на гувернеров и гувернанток? А Наташа сможет дать детям, особенно девочкам, лишь один пример – это как быть женщине «плодовитой самкой»?
Нет, что-то Наташа-«плодовитая самка» у меня не вызывает никакого уважения.
Все остальные героини этого романа, в том числе и Соня, имеют более развитый мозг и чувства. То есть овуляция не давит им на мозги так, чтобы искать партнеров просто потому что организму надо. Все эти «метания» Наташи во втором томе – это последствия ярко проявившегося в ней прогестеронового начала. Она овульнулась, организму нужен самец, чтобы оплодотворить ее, но самца поблизости нет (князь Андрей, увы, за границей, лечится). Тогда она либо начинает беситься (кричит на Петю и требует себе Андрея «дайте мне его сейчас») или находит замену (Анатоля, который вполне способен и жаждет ее уложить в постель и дать ей, то, что ее тело жаждет).
У меня вообще создалось впечатление, что в поисках своего самца Наташа не слишком-то разборчива. Ей главное, чтобы был объект для ее влюбленностей. Она начала искать, образно говоря, уже с 13 лет, и какие же разные мужчины ей нравились. Борис Друбецкой, Василий Денисов, Андрей Болконский, Анатоль Курагин, Пьер Безухов. При этом Друбецкой и Курагин далеко не порядочные мужчины, остальные – вполне порядочные, хоть и с некоторыми недостатками. Борис, Андрей, Анатоль – красивые, а вот Денисов и Пьер красотой не блещут. Поразительное разнообразие, кажется, у Наташи нет никаких предпочтений в выборе мужчин. Она просто влюбляется в того, кто подвернулся. Кто оказался ближе к ней в тот момент, когда у нее наступает период овуляции. Во всяком случае, у меня именно такое впечатление.
По этому поводу в заключение я вот еще что хочу сказать. Соню устами Наташи Толстой обозвал в эпилоге пустоцветом. Не хочу просить прощения у тени Льва Николаевича, но приведу похожую аналогию из растительного мира и скажу, что Наташа, его любимая героиня, конечно, не пустоцвет. Но и не роза, и не жасмин, не фиалка, и даже не скромная, но милая ромашка. Она – репей при большой дороге. Обычный вульгарный репей. Кто из мужчин к ней ближе подойдет, к тому она и прицепляется. Качество мужчины при этом неважно, она равно влюбится и в благородного Болконского, и в подлого Курагина. В Курагина даже сильнее влюбится, чем в Болконского. Полностью одуреет от чувственного влечения к нему за какие-то пару дней и перестанет соображать окончательно.
Примечание.
Читала не раз дневники жены Льва Толстого Софьи Андреевны Берс-Толстой и описания ее жизни с писателем, и всегда приходила практически в ужас. Сколько же ей пришлось натерпеться от огромного количества навязанных ей беременностей, родов, выкидышей, кормления детей (иногда чуть ли не насильственного, ибо Лев Толстой был уверен, что женщина обязана кормить даже с маститом и трещинами, не верил в боль жены, убеждал себя и окружающих, что она только притворяется, что ей больно, и практически заставлял жену кормить детей, даже с маститом и болями). А когда Софья Андреевна после родов пятого ребенка чуть не умерла и от самих мучительных родов, и от родильной горячки, развившейся потом, и доктора посоветовали ей больше не рожать, то писатель пригрозил ей разводом, если она послушается докторов. И она подчинилась, продолжала безостановочно рожать-кормить, рожать-кормить, рожать-кормить... Без особого желания делать все это, но кто бы ее спросил. Лев Толстой после написания «Войны и мира» признавался, что частично «списал» свою Наташу Ростову со своей жены Софьи Андреевны. Действительно, сходство есть в том, насколько они обе были «плодовитыми самками». Софья Андреевна за время брака с 18 до 45 лет была беременна 16 раз! Исследователи потом посчитали, что общий срок ее беременностей превышал 10 лет! При этом она пережила 3 выкидыша и 13 родов! Схоронила 5 детей из 13, рожденных ею! Почти всех детей выкормила сама! Вот уж кто точно заслужил звание «плодовитой самки»... Но если Наташу-«плодовитую самку» Лев Толстой описал так, что ей эта роль нравилась и она легко и без напряга несла бремя постоянных беременностей, родов и кормления детей, то уж с реальной, а не придуманной воображением писателя Софьей Андреевной все было с точностью до наоборот. Она тяготилась беспрерывными беременностями-родами-кормлениями, ей нелегко давалась роль «плодовитой самки», она в своих дневниках и письмах к родным не раз писала, что чувствует себя истощенной и боится новых беременностей. Так что Толстой очень уж сильно погрешил против истины, описывая в образе Наташи-«плодовитой самки» всю эту жизнь вечной беременной-родильницы-кормилицы как легкую для женщины и не напряжную. Жизненный опыт реальной и живой Софьи Андреевны Толстой – это яркий пример того, что на самом деле его жене эта жизнь была очень и очень нелегка.
А вот отношение самого Льва Николаевича Толстого к процессу вынашивания, рождения и выкармливания детей отличается «легкостью необыкновенной» (если слегка перефразировать слова Хлестакова из гоголевского «Ревизора»:
«У меня легкость необыкновенная в мыслях!»
Лучше всего эту«легкость необыкновеную» выражает один современный стишок:
«Как мой показывает опыт,
Рожать приятно и леко!
С пивком присядешь у роддома
И ждешь, когда родит жена!»
Вот так и Лев Николаевич. Он с 15 лет мечтал о семье, большой семье с множеством детей. И получил ее к 34 годам. А дальше все было для него легко и просто. Он вынашивал детей – женой, рожал детей – женой, выкармливал детей – тоже женой... конечно, ему было очень и очень легко при этом завести большую семью с множеством детей. А каково было при этом Софье Андреевне - это его не слишком волновало.
Мне понравилось!