Карта ролевой игры "Тайные летописи Эротикона"

Я проснулся среди ночи и не сразу понял, где нахожусь. Лунный луч устроился рядом со мной на подушке, как наглый котище, и я несколько секунд не мог сообразить: подушка?! Да еще и вышитая! Но тут же все события прошедшего дня обрушились лавиной мыслей, чувств, впечатлений. Я оглянулся, но Фионы почему-то не было рядом, и я стал шарить рукой под подушкой, как будто бы она была еще где-то здесь. Может, просто вышла. Да мало ли что приспичит человеку... Я взглянул на часы, что все еще носил с собой, но они показывали пять часов вечера по времени моей родины. И не факт, что и тут часов в сутках - двадцать четыре с небольшим, и вообще время измеряют часами...
Луна заливала комнату, это была яркая лунища чужого мира, и я подошел к окну, вглядываясь в небо. Нет, незнакомы мне эти созвездия, так странно, непривычно расположившиеся на небосклоне, и от этого я понял: я не на Эре, я в другом мире - окончательно и бесповоротно. И нет иного выхода, как смириться и принять данное.
Я думал о той, что ушла, но чье присутствие ощущалось здесь - в небрежно брошенном на кресло платье, в бокале недопитого вина, в блестящих безделушках на столике перед зеркалом, в вазах с цветами. Как это было удивительно, как необычно! Я не мог понять - что нашло на нас обоих? Отчего мы кинулись в объятия друг друга, от какого страшного одиночества и отчаяния рискнули на такой шаг? Она явно не принадлежала к числу девиц, которых можно снять на ночь, а потом они уходят, и ты не помнишь ни ласк их, ни прелестей, ни имен. Они - как дым, как новость среди других, и тонут в потоке новой информации, впечатлений. Так же, как и появляются, они исчезают легко, и не оставляют после себя ничего.
Но Фиона казалось совсем не такой. Что-то было в ней, что до краев волновало меня, и чувства мои, такие по сути животные, окрашивались розоватыми отблесками боги весть каких закатов, пылавших над этим миром. Она была чудно хороша, и я с благодарностью думал о ее шелковистом теле, упругом и мягком, но даже если бы она была невзрачной угловатой девчонкой - я бы все равно сделал то же самое, что сделал этим вечером. Может, правы поэты прошлого? Я всегда смеялся, когда в курсе литературы мы изучали стихи о любви: все эти незнакомки и прекрасные дамы, совершенства, королевы и так далее. Может, поэтам дано чувствовать глубже, чем нам? Чем мне, "бездушному интегралу", у которого в голове априори - одни сухие цифры, формулы, схемы и алгоритмы, и ни одного живого росточка, ни одной травинки зеленеющего чувства? Мое сердце будто стало огромным и билось сразу и в горле, и в пятках, все мое тело стало сердцем, и это было так страшно и великолепно, что я готов был еще много раз повторить это. Как сказать на ее языке "Я люблю тебя"? Как сказать ей "Спасибо", ведь в это сухое короткое слово нужно вместить глубины и высоты, и тени, и свет, и запахи, и то, что сердце мое готово разорвать грудь и увеличиться до поистине огромных размеров.
Нет, конечно, слагать стихи меня не потянуло, но захотелось сделать для Фионы что-то особенное, порадовать ее. Но я гол и нищ, и со мной нет ничего, кроме этих несчастных часов. Сладкое чувство! Никогда еще не хотелось мне так сильно обрадовать другого, принести ему дар - как символ того, что я готов отдать что-то больше, чем крохотную безделушку. Впервые это было не обычным скучным ритуалом праздника, не следованием традиции, а просто велением души. И душа моя пела, и я был пьян, чертовски пьян. Хотелось смеяться и прыгать и вытворять немыслимые вещи, но я просто подошел к окну, раскрыл его в вязкую темноту ночи, прислушиваясь к незнакомым звукам - то ли птицы кричали, то ли звери, то ли какие чудища. А звезды яркие-яркие, и я вспомнил работу и то, как упивался возможностью отправить вот к этим далеким шарам раскаленного газа мерцающую стрелу, кусочек металла, пассажирам которого не суждено уже будет увидеть Эру такой, какой они ее покидали.
Утро подкралось тихо и осторожно. Небо было чернильно-черным, и вдруг справа стала медленно разгораться заря, и вот уже пол-неба объято розовым и оранжевым. Я смотрел на зарю, словно впервые, и что-то пело во мне и рвалось ввысь, и хотелось закричать от радости.
В дверь постучали, и я открыл, и увидел Фиону с подносом чего-то невероятно ароматного, она улыбалась и что-то говорила, и я понял, что она сказала: "Доброе утро, Рем", и вся закраснелась от смущения, и я тоже улыбнулся ей, желая обнять ее, прижать к себе крепко-крепко и не отпускать. И когда она поставила поднос на столик, я так и сделал.

Фиона удивилась, но поддалась на мои ласки и объятия с явным удовольствием. Не знаю, сколько мы стояли вот так, в невозможности разнять руки, но тут желудок мой настойчиво напомнил, что я уже давно ничего не ел. Фиона рассмеялась и, высвободившись, показала на поднос, где аппетитно исходило паром какое-то блюдо и - о счастье! - самый настоящий кофе!
Мы позавтракали. Она смотрела на меня со смутным, неясным выражением, будто солнце закрыла легкая тучка, и я не мог понять, о чем она думает, какие мысли мелькают в ее очаровательной головке. Что до меня - я был полностью, безоговорочно, глупо счастлив, как подросток в пору первой любви. Но при свете дня на меня напала странная стеснительность, и как бы я ни желал сейчас провести пальцем по коже ее шеи или поцеловать мочку уха, я держал эти порывы в себе и просто смотрел, как она сидит, наклонив голову, и в светлых ее волосах путаются лучики солнца, как мягкий свет вычертил ее профиль, как она улыбается уголками губ, как она поправляет одежду и заводит за ухо прядь волос, касаясь сережки из голубоватого с красной искоркой внутри камня.
Как приятно слышать это ее гортанное "Рем", ее голос - перекаты воды через камешки, переливы, полные полутонов. Я вспоминал накрашенных ярких девиц в черном и обтягивающем, их искусственные губы и улыбки, их одинаковые прелести, такие выдающиеся, что девицы эти казались передутыми куклами. Чем Фиона тронула мое сердце? Бесконечной ли своей, истинно женской, сострадательностью, своей натурой, душой-огоньком, душой-птицей?
Мы перебрались в ту комнату, где вчера начали свою безумную ночь, но на сей раз не на диван, а за стол. И вновь я погрузился в мир чужого языка, его странных звуков и сочетаний, слов, которые, не имея для меня никакого смысла, вдруг обретали его, когда я начинал понимать их значение. Это было почти как во время моей учебы, только вместо строгих профессоров рядом сидела Фиона, и она поправляла меня, когда я что-то говорил не так.
Почему-то я сейчас только задумался о том, кто она такая. До этого меня не беспокоило ни ее прошлое, ни семья, ни друзья и увлечения – она была просто женщиной, загадочной и странной. Но сейчас, находясь в ее доме, я пытался разгадать, чем живет она, что интересует ее, что она любит и ненавидит, каков ее характер. Из мельчайших деталей, подмеченных мною то там, то здесь, я понял – что она – любимица семьи, будущая хозяйка дома. А еще она, конечно, из тех, кто не выставляет напоказ себя, свой ум и красоту, и в ней не было ни капли надменности девушек, которые знают себе цену. И да – она была умна, все ее объяснения я понимал легко, без труда, хотя язык и его система казались сложными и запутанными. Но к концу урока я уже знал несколько фраз, этого, конечно, невероятно мало, чтобы установить контакт, но уже больше, чем совсем ничего.
Фиона даже попыталась воспроизвести что-то из моей вчерашней речи, и это у нее получилось даже неплохо. Мы посмеялись – фраза оказалась о моей начальнике, гнусном типе, который всегда думает только о себе. Интересно, что они теперь там делают все? – подумалось мне на краю сознания, но я отбросил эту мысль, как шелуху и мусор. Теперь я здесь, и пусть это даже будет сон, обман, иллюзия или игры разума – пусть! Пусть я потом проснусь в комнате с обитыми во что-то белое и мягкое стенами, из которой выйду, когда все мысли и чувства мои придут в стандартную норму, пусть я проснусь в тесной камере с мрачным соседом – мне все равно! Все зыбко, и любое мгновение счастья – лишь миг, ускользающая песчинка времени, пиксель истории.
Потом Фиона позвала меня в сад. Полоски света и тени, лимонные блики, густые ветви незнакомых мне деревьев и поющая, шуршащая тишина вокруг. Мы шли по солнечной дорожке, и я остановился у дерева, усыпанного плодами, такими аппетитными на вид, что хотелось сорвать и тут же съесть. Фиона, смеясь, потянула меня дальше, все глубже в прохладную зелень, хотя день стоял жаркий и ветреный. Мы устроились на травке и тут же затеяли детскую игру в угадайку. Смотрели на облака, высоко запрокинув головы, так что от высоты и простора мой голова точно начала кружиться, отгадывали, на что похоже проплывающее мимо облако…
Незаметно мы совсем легли в густую, пахнущую чем-то жарким и пряным, траву, и снова ее кожа под моей ладонью притягивала магнитом, и я не мог сдержать себя.
Но нас оборвали – грубо и бесцеремонно. Словно неоткуда появилась перед нами дородная женщина..
Но нас оборвали – грубо и бесцеремонно. Словно неоткуда появилась перед нами дородная женщина, крикнула что-то, строго посмотрев на Фиону. Та напряглась, и я почувствовал, что ей очень неприятно видеть эту тетку, встал, помогая подняться девушке и попытался загородить ее от излучающей волны ненависти бабищи.
Фиона остановила меня, и дальше я только и мог, что смотреть и слушать из разговор – холодно-надменный, даже не на повышенных тонах. Тут и проскользнули в голосе Фионы властные металлические волны, и опять пришло на ум банальное сравнение с водой, которая становится колким льдом при определенной температуре. А температура разговора все поднималась, добираясь медленно, но верно до точки кипения, и я это чувствовал так четко, что у самого внутри клокотало и ярилось что-то зверское и темное. Но все же под конец женщина сдалась. Она пошла прочь грузным шагом, и я вздохнул с облегчением, напряжение ослабло, но тут она повернулась и четко, зло сказала что-то, выплюнув слова в лицо Фионе.
Та стояла камнем, а потом вдруг показала прелестные белые зубки, которые вмиг превратились в острые клыки, и вместо девушки вдруг оказался зверь, огромный, дикий, страшный. Женщина взвизгнула и бросилась прочь, но тяжелая лапа все же достала подол ее платья, ткань с треском порвалась, и, издав пронзительный вопль, толстуха понеслась прочь, сверкая полосатыми панталонами. Тигрица в один скачок оказалась рядом с ней, и не знаю, что было бы, если бы я не завопил, что есть мочи: «Фиона!», бросившись за ней следом. Зверь остановился, посмотрел на меня таким взглядом, что я подумал – все, покойник. Ноги подкосились, и я упал на колени, а зверь стоял мордой ко мне и явно размышлял, есть ли меня сейчас или оставить на ужин. Я зашептал что-то успокаивающее, глупые ласковые слова, зверь шевелил ушами и немного порыкивал. Тогда я протянул трясущуюся руку у ней, зная наверняка, что зверь мне откусит конечность, дотронулся до мокрого холодного носа и тут же отдернул ладонь. Зверь все стоял, лупил себя хвостом по бокам, и я вспомнил почему-то, что кошки так выражают свое недовольство. Тогда я снова протянул руку, ободренный первой попыткой и уткнулся ладонью в густую шерсть на затылке, стал чесать полукруглое ухо зверя. Тот продолжал мести хвостом. Я удвоил усилия, приговаривая свои нежные глупости – откуда, спросите, я такого бреда понабрался? Глаза я от страха крепко зажмурил. Но ничего не происходило, и руку откусить мне никто не пытался. Тогда я осторожно приоткрыл один глаз и увидел, что вместо зверя рядом со мной живая и вполне человеческая Фиона, и она в глубоком обмороке.

Фиона быстро очнулась и посмотрела на меня непонимающим, мутным взглядом. Я тоже стоял и смотрел, и мысли в голове ворочались с неповоротливостью грузных медведей. Все мешалось и путалось, все, что я только что видел и ощущал. Девушка... Зверь... Что, черт возьми, это было? Но ее одежда была разорвана в клочья, хотя тело - целое и по-прежнему соблазнительное, она медленно, пошатываясь, встала, подняла с травы мою рубашку и набросила на плечи. Лицо ее побледнело, губы дрогнули и она качнулась вперед, но я успел подхватить ее на руки, и она отключилась. Тогда я понес ее в дом, и не думал ни о чем, кроме тяжести тела, что я нес, кроме того, что ее локоны щекотали мне шею, и все мое сознание было заполнено этим.
Служанка, встретившаяся мне по дороге в спальню Фионы, смотрела обалдело и стояла столбом. Я даже дорогу не спрашивал - знал и так. Уложил девушку на кровать, накрыл одеялом. Что делать? Поискать лекарства? Может, найдется что-то, что заменяет в этом мире нашатырь? Как-то нехорошо рыться в чужих вещах, но...
Выдвигая ящики комода, я чего только не обнаружил. Какие-то шкатулки с нитками, шкатулки с украшениями, целый батальон пузырьков и флакончиков - судя по запаху - духи и косметика. Но ничего, похожего на лекарства. Наверное, в этом доме они хранятся где-то в особом месте, но не спрашивать же ту толстуху в полосатых панталонах...
Дверь в комнату открылась резко, рывком, и я моргнуть не успел, как рядом оказалось что-то рыжеволосое и дикое, оно выхватило из моих рук флакон с очередным ароматом и что-то быстро затараторило. Приглядевшись, я понял, что это девушка, может, чуть старше Фионы, она что-то настойчиво объясняла мне, активно жестикулируя. Потом, не дав слова вымолвить, вытолкнула в коридор, и я сдался под ее напором. Буйнопомешанная какая-то, честно слово. Дверь закрылась прямо перед моим носом, и я стоял, не в силах уйти. И кто эта ненормальная? Все произошло так быстро, что я все еще оцепенело не понимал, почему так ускорились события, как будто время сорвалось с привязи и понеслось в свободном падении, ускоряясь и ускоряясь.
Значит, вот о чем говорила тогда Фиона - вот какие звери бродят с мирных - или отнюдь нет - лесах этого мира, вот кто точит зубы на людей. Это было жутко, осознание пришло, как обычно позже, и я просто сел на пол, подперев стенку и уставился на дубовую панель напротив. Вот ведь угораздило так угораздило! Но почему-то меня не так сильно пугала возможность быть съеденным, как состояние Фионы. Да к чертям собачьим оборотней! Где наша не пропадала?
Дверь снова распахнулась, и рыжеволосая выскочила из комнаты шальным ураганом, опять что-то протараторила, но я, не слушая, рванулся в спальню, с единственной мыслью: увидеть Фиону. Она казалась совсем маленькой на огромной кровати, и очень бледной, но дышала уверенно и ровно. С плеч разом свалилась даже не гора, а целый материк и я сел на край кровати, зная, что останусь тут, пока она не проснется.
Рыжеволосая схватила меня за руку и потянула в мою же собственную спальню – каким-то тайным ходом, потому что она нажала на стене на маленькую картинку, и в сторону без малейшего скрипа отъехал книжный шкаф. Я уцепился за край одеяла, не собираясь уходить, да и вряд ли бы она смогла меня сдвинуть с места, если бы я захотел. Но что-то было в ее глазах такое, от чего мне стало не по себе, и вдруг отчетливо я понял, что дело серьезнее, чем мне кажется. Она снова потянула меня, впившись коготками в кожу – достаточно больно, надо сказать! Я от такой наглости даже немного опешил, потом решительно выдернул ладонь из маленьких рук этой девушки и, схватив ее за плечи, спросил отчетливо на их языке:
- Что. Случилось?!
Она хлопала на меня зелеными глазищами, потом что-то снова затараторила, их ее слов я понял только "хорошо", "спит", "выпить". От сердца вдруг отлегло, леденящая лапа опустила и я вяло поплелся за рыжей в свою комнату. Девушка достала графин с прозрачной жидкостью, налила в стакан, и я, не спрашивая, опорожнил его. Горло тут же ободрало так, что я закашлялся, схватил закуску, подвернувшуюся под руку, и запихнул в рот. Потихоньку мне стало хорошо, и страшно захотелось спать.
...Кажется, я уснул прямо в кресле. Спина затекла и болела, и я потянулся, чтобы размяться. Вот еще один недостаток этого мира - нет тут такой удобной мебели, которая тут же подстраивается под очертания фигуры. В окно светила луна, и все вокруг было черным и серо-серебристым. Я подошел к окну, распахнул створки – поддались они с трудом. Видно, недавно был дождь, влажно пахла земля и листья, было свежо и прохладно.
В такую ночь хорошо бродить среди раскидистых деревьев, считать звезды, жечь костры, делать глупости и не думать о том, что будет дальше, когда новая заря станет разгораться на востоке. Не хотелось идти с ней рядом, держа ее за руку, рассказывать ей что-то, чтобы она смеялась…
Мысли мои вернулись к Фионе – и не скажу, что это были одни только достойные мысли! Меньше всего меня, на самом деле, заботило то, что она превращается в зверя. Да, это выглядит странно, до ужаса странно, но ведь и наш мир был бы странен для нее! Что, если тут такие формы жизни – и это вполне нормально для их мира! Они еще с прокарианцами не встречались – вот уж где страх и ужас!
Я ходил взад и вперед, не находя места от беспокойства. Пойти к ней? Или подождать утра? Может, она все еще не пришла в себя? Я не мог понять, почему это вдруг стало для меня таким важным, ведь всего двое суток назад я жил спокойно и тихо, ездил на работу, и думать не думал ни о какой Фионе. Что изменилось? Как в древней пытке, где под преступником сеют бамбук, и он прорастает через грудь – вот так же чувствовал себя и я. Говорят, от любви должно быть хорошо телу и плохо душе. Что ж, не врут писатели и поэты.
Внезапно я услышал слабый крик. Он доносился из спальни Фионы, и только тут я понял, что дверь, то есть ход – все еще не закрыт. Крик повторился сильнее, и я, не раздумывая, бросился в проход.
Фиона металась на кровати, волосы ее слиплись от пота, а лицо было перекошено ужасом. Я рванулся к ней и обнял – знаю, как это: просыпаться от кошмара и понимать, что рядом никого, что ты один, и нет теплой дружеской руки, которая вернет тебя в реальность, и потом всю ночь сидишь с включенным светом – боишься, что снова повторится кошмар, что снова будут сниться чужие подъезды и бесконечные лестницы, по которым идешь-идешь, а потом срываешься в провал пропасти, или падаешь в бесконечно ускоряющемся лифте куда-то – не иначе, как в адово пекло.
Глаза ее были закрыты крепко, но видно было, что сон продолжает сниться ей. Но медленно, постепенно, она успокаивалась, как успокаивается маленький зверек в руках ласкового хозяина, дыхание стало глубоким и ровным, и я прилег рядом, прижав ее спиной к себе, обхватив руками, и она свернулась уютным калачиком. Так я и лежал, пока сон не стал одолевать меня, а за окном не стал разгораться рассвет.

- Доброе утро, Рем.
Я проснулся сразу, скачком, и сердце вдруг забилось так, как если бы я проснулся и понял, что опоздал на работу и не сдал вовремя проект. Я едва не подскочил в кровати – а Фиона сидела, скрестив ноги, на одеяле и улыбалась.
- Доброе утро, - улыбнулся я в ответ, понимая, что всей полноты чувств я не выскажу словами. И тогда я просто взял и снова обнял ее, а потом еще и еще раз, и стал целовать где ни попадя и шептать на своем языке, как рад я видеть ее живой и невредимой. И она, слушая меня, звонко смеялась, а глаза ее сияли так тепло и ярко, что мне не надо было ничего больше.