Проза 2016 - №6

Возможная история Сантьяго да Коста и Парра и его рабыни Марии.

После восстания рабов и поездки в Новый Орлеан, дел на плантации стало ещё больше. Из-за смены управляющего мне приходилось всё делать самому. Лёгкий стук в дверь отвлёк от вороха счетов по восстановлению «Белого рая»:

– Войдите. – Строгий тон даже самому недогадливому сказал бы о том, что он не вовремя.

Скрип двери, бесшумные шаги, лёгкий шорох ткани и тишина. Не Виттория. Подняв глаза, смотрю на молчаливо стоящую рабыню с подносом:

– Я ничего не просил.

Отмечаю опущенные долу глаза – видно после работы на плантации осознала, наконец, свое место. С удивлением вижу, как она идёт к столу, ставит поднос и, пугливо взглянув из-под ресниц, тихо говорит:

– Хозяин, я пришла сказать вам спасибо за Габи. Это для вас приготовили...

– Сказать спасибо? – Прищурившись, перебиваю, поняв что такая кроткая Мария неспроста. – Я был уверен, что после уборки хлопка ты станешь если не умнее, то благодарнее.

Она вспыхивает, ещё ниже опуская голову, и встаёт у моих ног на колени.

– Я благодарна, хозяин.

Открытая шея рабыни притягивает взгляд. Рука самопроизвольно начинает поглаживать почти белую кожу. Мысли о работе отходят на второй план, уступая место вспыхнувшему желанию.

– Иди в мою кровать и жди. – Коснувшись пальцем рубца, оставленного плетью Дрейка, заметил, как она вздрогнула и, оттолкнув, вернулся к бумагам.

Она отступает, краснея ещё больше, шепчет «Слушаюсь, хозяин» и торопливо выскальзывает из кабинета.

Бумаги остаются непотревоженными – мои мысли далеки от них.

Меня никогда не привлекали рабыни: грязные, примитивные зверушки, принимающие свою участь с пустотой в затравленных глазах. Ещё хуже были те, что мнили себя желанными и пытались управлять белыми мужчинами, используя тело в качестве приманки и платы. Но не Мария. Она не попадала ни в одну из этих категорий. Говоря по чести, её кожа была не темнее моей. Она одевалась с плеча моей дочери и имела воспитание не многим уступающим тому, что получали леди. Смешанная кровь в правильных, изысканно тонких чертах, присущих белой расе, и грациозная гибкость черномазых детей природы. Моя рабыня – несовершенное совершенство. Сухой смех спугивает мысли. Действительность, в которой неуступчивая, совершенная в своей красоте молодая рабыня лежит нагая в моей постели, привлекательнее размышлений. Сегодня она покорится, как должно покоряться рабам. Впрочем, нет. Как женщина покоряется мужчине. И не просто покорится – она примет меня.

Уже не пытаясь вернуться к работе, взял с подноса что-то засахаренное и улыбнулся: «Габи если не закормит, то помрёт от огорчения».

Спрятав документы в ящик стола, уверенной походкой направился в спальню.

Рабыня стоит спиной к двери и снимает платье. «Совершенна», - снова мелькает мысль, заставляя руки сжаться в кулаки.

Мария вздрагивает, услышав, как закрылась дверь.

– Почему так медленно? Я был уверен, что ты не ждёшь уговоров. – Подходя ближе и разворачивая рабыню к себе лицом. Руки рабыни взлетают, чтобы прикрыть грудь, но мой взгляд заставляет её опустить их вдоль тела, а щёки окраситься румянцем.

Мои ладони скользят по коже её рук, которая стала заметно загорелее:

– Когда я говорю «иди в кровать и жди» – это значит «быстро, голая и в кровати».

Пальцем очертив подбородок, приподнял лицо.

– Глаза.

Сдерживаемое за резким словом заставляет Марию опустить взгляд.

– Что бы здесь ни произошло, и как бы мне ни понравилось, ты – рабыня, и должна это помнить всегда. Поняла?

И пусть я не против того, чтобы она смотрела на меня – никогда не позволю ей этого. А то там не далеко до того, что она начнет считать себя ровней.

– Да, хозяин, я всё поняла. – Тихо, не поднимая глаз.

– Раздень меня.

Приказ заставляет её руки подрагивать, борясь с моей одеждой. Затем, путаясь и почти обрывая шнурки рубахи, Мария раздевается сама. Я улыбаюсь, как не делал это уже много лет, а на душе становится как-то легко. Убедившись, что желание благодарить у неё не пропадает, стягиваю остатки нижнего белья с плеч девушки.

Руками по коже шеи к груди. Она смущена, но выдают её лишь краска, залившая лицо и грудь, и беззвучно шевелящиеся губы.

– Никаких молитв в моей постели. Здесь для тебя я – Бог. В кровать!

Движения напористы и нетерпеливы, и только в последний момент, перед тем как превратить в женщину, её опущенные глаза с повисшей на ресницах слезой и девичья рука, доверчиво  цепляющаяся за плечо, заставляют быть мягче.

Сквозь почти одержавший победу сон чувствую ласковую ладонь на своей спине. Тоже благодарность рабыни своему хозяину? Развернувшись, убеждаюсь, что это должно было остаться незамеченным.

Поймана. После секундного замешательства, Мария возобновляет путешествие руками по моему телу, приятно удивляя.

– Пока не скажу, что надоела, приходи каждый вечер. – Утром, в спину одевающейся рабыне.

– Да, хозяин. - Тихий ответ, порозовевшие щёки и нежная улыбка, которую он не увидел.

Спустя 9 месяцев

Сантьяго давно так не волновался. Может лишь тогда, когда Арабелла рожала Витторию, а, может, и тогда не было такого волнения. Ведь тогда ещё вся жизнь была впереди, а сейчас это нежданный и последний шанс. Надежда, которая могла не оправдаться. Если бы там, за дверью, была не рабыня, он даже молился бы за исполнение своей мечты. Но она рабыня, и он не обращался к Богу, так и не решив для себя главное.

Не выдержав, распахнул дверь комнатушки, из которой доносились крики роженицы. На неодобрительный взгляд врача, поднял руку, взглядом заставил замолчать и делать свою работу. Подошёл сбоку, стараясь смотреть только в лицо рабыни, увидел текущие слёзы, стиснутые зубы. При очередной схватке приглушённый крик боли заставил Сантьяго взять её за руку и сжать, делясь силой.

– Смотри на меня,– велел он женщине, – и можешь кричать сколько хочется.

Впившись взглядом в лицо рабыни, не отпуская, молча говорил то, что никогда не скажет ей вслух, и по её ответному взгляду убеждаясь, что Мария всё понимает и так.

– Хозяин... Сантьяго. – Её голос срывается, и через мгновение священной тишины громко раздаётся громкий крик ребёнка.

– Кто? – не сдерживая волнения, прикрыл глаза Сантьяго.

– Мальчик.

Губы дрожат в неосознанно счастливой улыбке, и, открыв глаза, да Коста смотрит на новорожденного в руках доктора, желая взять сына на руки. Мария сильнее сжимает руку хозяина, заставляя посмотреть на себя. В глазах женщины плещется страх и мольба:

– Прошу, только не раб. Признайте...

Закипевшие в глазах слёзы застревают комом в горле, не давая продолжить.

– Он плоть от плоти моей, а да Коста не может быть рабом.

Видя как глаза женщины загорелись счастьем, пожал её пальцы, цепляющиеся за его руку, а  второй погладил по щеке:

– Спасибо, – тихо, чтобы слышала только она.

Оставив женщину заботам доктора, Сантьяго да Коста и Парра взял на руки своего сына и вышел из тесной каморки, намереваясь подарить ему не то что свободу – весь мир.